правиться! – как глупо с моей стороны, ведь я вот-вот умру. Я не верю в привидения, – и все же я могла бы поклясться, что моя мать только что действительно была здесь, – конечно, это был оптический обман моего собственного воспаленного сознания. Сильный аромат моего носового платка напоминает мне о Париже – я вижу магазин, где купила именно эти духи, и хорошо одетого красавца, что меня обслуживал, с маленькими навощенными усиками и непередаваемой французской манерой без единого слова сделать комплимент при оформлении счета… Смеясь над этим воспоминанием, я вижу, как мое лицо отражается в зеркале, – мои глаза вспыхивают ярким блеском, а ямочки возле губ появляются и исчезают, придавая моему облику чарующую нежность. Но через несколько часов эта красота будет уничтожена, а через несколько дней черви станут извиваться там, где сейчас улыбка!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мне пришла в голову мысль, что, возможно, мне следует помолиться. Это было бы лицемерием, но так принято. Чтобы умереть модно, нужно сказать несколько слов церкви. И все же… встать на колени со сложенными руками и сказать бездеятельному, бесчувственному, эгоистичному, оплачиваемому сообществу, называемому церковью, что я собираюсь покончить с собой ради любви и отчаяния, и что поэтому я смиренно прошу у него прощения за этот поступок, кажется абсурдным, – таким же абсурдным, как сказать то же самое несуществующему божеству. Я полагаю, что ученые не думают о том, в какое странное и затруднительное положение их передовые теории ставят человеческий разум в смертный час. Они забывают, что на краю могилы приходят мысли, которые невозможно опровергнуть и нельзя унять заученным тезисом… Однако я не стану молиться, – мне самой показалось бы трусостью, что я, с детства ни разу не молившаяся, должна сейчас повторять их в глупой попытке угодить незримым силам, – я не могу, просто по ассоциации, обратиться к «распятой падали» мистера Суинберна! Кроме того, я вообще не верю в незримые силы, – я чувствую, что за пределами этой жизни «лишь тишина», как сказал Гамлет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я мечтательно и в каком-то оцепенении смотрела на маленькую склянку с ядом в своей руке. Сейчас она совсем пуста. Я проглотила все ее содержимое до капли, – я приняла яд быстро и решительно, как принимают лекарство от тошноты, не давая себе ни минуты времени на раздумья или колебания. У меня на языке был едкий и жгучий привкус, но в настоящее время я не ощущаю никакого странного или болезненного результата. Я буду наблюдать за своим лицом в зеркале и следить за приближением смерти, – во всяком случае, это будет новое ощущение, не лишенное интереса.
Моя мать здесь, здесь, со мной, в этой комнате! Она беспокойно движется, делает дикие жесты руками и пытается что-то сказать. Она выглядит так же, как и при смерти, – только более живой, более разумной. Я ходила за ней, но не могла дотронуться до нее, – она ускользала из моих рук. Я звала ее: «Мама! Мама!», но с ее побелевших губ не слетает ни звука. Ее лицо настолько пугающе, что минуту назад меня охватила судорога ужаса, и я упала перед ней на колени, умоляя оставить меня, – и тогда она остановилась и улыбнулась мне! Что это была за отвратительная улыбка? Мне кажется, я потеряла сознание… потому что обнаружила, что лежу на полу. Острая и ужасная боль, пронзившая меня, заставила меня вскочить на ноги… и я до крови прикусила губы, чтобы не закричать вслух от муки и не переполошить весь дом. Когда приступ прошел, я увидела, что моя мать стоит совсем рядом со мной, молча наблюдая за мной со странным выражением удивления и раскаяния. Я, пошатываясь, прошла мимо нее и вернулась к этому креслу, где сейчас сижу… я стала спокойнее, теперь я понимаю, что она всего лишь призрак моего собственного воображения – и мне только кажется, что она здесь, хотя я знаю, что она мертва.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неописуемая пытка за последние несколько минут превратила меня в корчащееся, стонущее, беспомощное существо. Действительно, этот яд был смертельным, – боль ужасна… ужасна!.. она заставила меня дрожать всем телом и трепетать каждым нервом. Глядя на свое лицо в зеркале, я вижу, что оно уже изменилось. Оно осунулось и посинело, – весь свежий розовый оттенок моих губ исчез, – мои глаза неестественно выкатились из орбит… в уголках рта и впадинах на висках появились тусклые синие пятна, и я наблюдаю странную быструю пульсацию в венах моей шеи. Какими бы ни были мои мучения, теперь лекарства нет, и я полна решимости сидеть здесь и изучать свои собственные черты до конца. «Жнец, имя которому Смерть», несомненно, должен быть рядом, готовый собрать мои длинные волосы в свою костлявую руку, как сноп спелой кукурузы… мои бедные прекрасные волосы! – как я любила их блестящие волны, и расчесывала их, и крутила в пальцах… и как скоро они будет лежать в плесени, словно сырой сорняк!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всепожирающий огонь горит в моем мозгу и теле, – я сгораю от жара и изнываю от жажды, – я сделала несколько больших глотков холодной воды, но это не принесло мне облегчения. Солнце слепит меня, как раскаленная печь, – я попыталась встать и закрыть шторы, но обнаружила, что у меня нет сил стоять прямо. Сильное сияние ослепляет меня – серебряные коробочки на моем туалетном столике сверкают, словно множество острых мечей. Лишь мощным усилием воли я могу продолжать писать, – у меня кружится голова, а в горле возникает ощущение удушья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мгновение назад я думала, что умираю. Раздираемая на части самыми мучительными муками, я могла бы позвать на помощь – и сделала бы это, если бы голос не покинул меня. Я могу говорить лишь шепотом – я шепчу про себя свое собственное имя, «Сибил! Сибил!» и почти не слышу этого. Моя мать стоит рядом со мной, очевидно, ожидая меня. Некоторое время назад мне показалось, что я слышала, как она сказала: «Иди сюда, Сибил! Приди к своему избраннику!» Теперь я ощущаю повсюду великую тишину… На меня снизошло оцепенение и восхитительная передышка от боли, – но я вижу свое лицо в зеркале и знаю, что это лицо мертвеца. Скоро все закончится, – еще несколько прерывистых вздохов, – и я обрету покой. Я рада, потому что мы с миром никогда не были хорошими друзьями – я уверена, что, если бы мы могли знать до своего рождения, что такое жизнь на самом деле, мы никогда не стали бы утруждать себя тем, чтобы жить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ужасный страх внезапно охватил меня. Что, если смерть не такая, какой ее считают ученые, – предположим, есть и иная форма жизни? Может быть, я теряю рассудок и мужество одновременно?.. что за ужасное предчувствие овладевает мной?.. Я начинаю колебаться… Странное чувство гордости овладевает мной… Я больше не чувствую боли, но что-то худшее, чем боль, угнетает меня… чувство, которое я не могу определить. Я умираю… умираю! – Я повторяю это про себя, чтобы успокоиться… через какое-то время оглохну, ослепну и лишусь сознания… почему же тогда в тишине вокруг меня сейчас что-то звучит? Я прислушиваюсь и отчетливо слышу шум диких голосов, смешанный с грозным раскатом, похожим на отдаленный гром!.. Моя мать стоит ближе ко мне… она протягивает свою руку, чтобы коснуться моей!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О Боже!.. Дай мне писать – писать – пока еще могу! Позволь мне все еще крепко держаться за нить, которая привязывает меня к земле, – дай мне время – время, прежде чем я уплыву, затерявшись в этой тьме и пламени! Позволь мне записать для других ужасную правду, какой я ее вижу, – смерти нет! Нет-нет! – Я не могу умереть! Я покидаю свое тело, – меня вырывают из него дюйм за дюймом в необъяснимой таинственной пытке, – но я не умираю, – меня несут вперед, в новую жизнь, смутную и необъятную… Я вижу новый мир, полный темных форм, наполовину сформированных, но бесформенных, – они плывут навстречу мне, манят меня вперед! Я активно осознаю – я слышу, я думаю, я знаю! Смерть – это всего лишь человеческий сон, утешительная фантазия; у нее нет реального существования, во Вселенной нет ничего, кроме Жизни. О, отвратительное страдание! – Я не могу умереть! Мое бренное тело едва способно дышать, перо, которое я пытаюсь держать, пишет само по себе, а не моей дрожащей рукой, но эти муки – муки рождения, а не смерти!.. Я сдерживаюсь, всеми силами своей души я стараюсь не погрузиться в ту черную бездну, что вижу перед собой, но моя мать тянет меня за собой, я не могу от нее избавиться. Я слышу ее голос; она говорит отчетливо и смеется, как будто сквозь слезы… «Идем, Сибил! Душа ребенка, которого я родила, приди и познакомься со своим возлюбленным! Приди и посмотри, в кого ты уверовала! Душа женщины, которую я взрастила, возвращайся туда, откуда ты пришла!» Я все еще сдерживаюсь, обнаженная и дрожащая, я смотрю в темную пустоту, и теперь вокруг меня крылья, – огненно-алые крылья! Они заполняют пространство, они окутывают меня, они толкают меня, – они проносятся мимо и кружатся вокруг меня, жаля меня, словно градом стрел!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Позволь мне писать дальше, – писать дальше этой мертвой рукой из плоти… еще мгновение, ужасный Бог!.. Всего лишь миг, чтобы записать Истину – ужасную правду о смерти, самая темная тайна которой, Жизнь, неизвестна людям. Я живу! – Новая, сильная, стремительная жизненная сила овладевает мной, несмотря на то, что мое бренное тело почти мертво. Слабые вздохи и конвульсии все еще чувствуются в нем, и я, вне его и больше не принадлежа ему, толкаю его гибнущую руку, чтобы записать эти последние слова – я живу! В отчаянии и ужасе, в раскаянии и муке, я живу! О, невыразимое страдание этой новой жизни! И хуже всего то, что Бог, в ком я сомневалась, Бог, которого меня учили отрицать, этот оскорбленный, поруганный и оклеветанный Бог СУЩЕСТВУЕТ! И я могла бы найти Его, выбрать Его – это знание навязано мне, когда я вырвана отсюда, это кричат мне тысячи вопящих голосов!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Алые крылья низвергли меня вниз. Эти странные бесформенные создания смыкаются вокруг и гонят меня в темную бездну… средь бурь и огня!