торый был вскрыт в нашем присутствии, и оказалось, что в нем находится искусно украшенная мумия женщины. Лучо проявил свою способность разбираться в иероглифах и вкратце и с поразительной точностью перевел историю трупа в том виде, в каком она был изображена внутри гробницы.
– Танцовщица при дворе королевы Аменартес, – объявил он нескольким заинтересованным зрителям, что вместе со мной стояли вокруг саркофага, – которая из-за своих многочисленных грехов и тайной вины, сделавших ее жизнь невыносимой, а дни полными разврата, умерла от яда, что приняла сама, по приказу царя и в присутствии служителей закона. Такова история этой дамы в сжатом виде. Конечно, есть много других подробностей. На вид ей было всего двадцать лет. Что ж! – и он улыбнулся, оглядывая свою маленькую аудиторию. – Мы можем поздравить себя с тем, что продвинулись вперед со времен этих чрезмерно строгих древних египтян! Грехи танцовщиц у нас не принимают всерьез! Посмотрим, на кого она похожа?
Представители власти, заинтересованные в этих открытиях, не выдвинули никаких возражений, и я, до этого дня никогда не видевший, как распеленывают мумии, наблюдал за процессом с большим интересом и любопытством. Когда одна за другой были сняты душистые бинты, стала видна длинная прядь орехово-каштановых волос, тогда те, кто занимался этим, стали работать осторожнее и со всевозможной деликатностью.
Сам Лучо помогал им раскрыть лицо. Когда это было сделано, меня охватил какой-то болезненный ужас – хотя черты лица были коричневыми и жесткими, как пергамент, их контуры были узнаваемы, и когда все лицо предстало моему взору, я чуть не выкрикнул вслух имя Сибил! Потому что это было похоже на нее! – каким чудовищным было сходство! – и когда в воздухе до меня донесся слабый, наполовину ароматный, наполовину гнилостный запах развернутого савана, я отшатнулся и прикрыл глаза. Мне невольно вспомнился тонкий аромат французских духов, исходивший от одежды Сибил, когда я нашел ее мертвой. Как эти тошнотворные испарения были похожи друг на друга! Мужчина, стоявший рядом со мной, увидел, что я покачнулся, словно собираясь упасть, и подхватил меня под руку.
– Боюсь, вы перегрелись на солнце? – ласково спросил он. – Этот климат не всем подходит.
Я выдавил улыбку и пробормотал что-то о мимолетном приступе головокружения, затем, придя в себя, со страхом посмотрел на Лучо, который внимательно изучал мумию с любопытной улыбкой. Вскоре, склонившись над гробом, он достал из него золотой медальон тонкой работы.
– Я полагаю, это, должно быть, портрет прекрасной танцовщицы, – сказал он, показывая его всем нетерпеливым и восторженно восклицающим зрителям. – Настоящее сокровище! Замечательное изделие мастеров древности, к тому же на нем изображена очень красивая женщина. Вы так не считаете, Джеффри?
Он протянул мне медальон, и я вгляделся в него с роковым интересом – лицо было изысканно красивым – и, несомненно, это было лицо Сибил!
Я не помню, как я провел остаток того дня. Ночью, как только у меня появилась возможность поговорить с Риманезом наедине, я спросил его:
– Вы видели? Разве вы не узнали?..
– Что мертвая египетская танцовщица была похожа на вашу покойную жену? – спокойно продолжил он. – Да, я сразу это заметил. Но это не должно вас касаться. История повторяется, почему бы прекрасным женщинам не повториться? У красоты всегда где-то есть свой двойник, либо в прошлом, либо в будущем.
Я больше ничего не сказал, но на следующее утро мне было очень плохо, настолько плохо, что я не мог подняться с постели и проводил часы в беспокойных стонах и раздражительной боли, которая была не столько физической, сколько душевной. В отеле Луксора жил врач, и Лучо, всегда проявлявший особую заботу о моем личном комфорте, немедленно послал за ним. Он пощупал мой пульс, покачал головой и после долгих сомнительных размышлений посоветовал мне немедленно покинуть Египет. Я услышал, как он дал поручение, с радостью, которую едва мог скрыть. Мое желание поскорее убраться подальше от этой «страны древних богов» было сильным и лихорадочным – я ненавидел бескрайнюю и ужасную пустынную тишину, где Сфинкс с мрачным презрением взирает на ничтожество человечества, где вскрытые могилы и гробы вновь выставляют на свет божий лица, очень похожие на тех, кого мы сами знали и любили, и где нарисованная история рассказывает нам именно о том, о чем говорит хроника современных нам газет, хоть и в иной форме. Риманез был готов выполнить указания доктора и организовал наше возвращение в Каир, а оттуда в Александрию с такой быстротой, что у меня не осталось никаких желаний, и я исполнился благодарностью за его очевидное сочувствие. Настолько быстро, насколько позволяло изобилие наличных, мы вернулись на борт «Пламени» и направились, как я думал, во Францию или Англию. Мы не совсем определились с пунктом назначения, имея некоторое представление о путешествии вдоль побережья Ривьеры, но моя прежняя уверенность в Риманезе теперь почти восстановилась, и я предоставил ему решать это, достаточно уверившись в том, что мне не суждено было оставить свои кости в жутком Египте. И я пробыл на борту около недели или десяти дней и добился значительного прогресса в восстановлении здоровья, когда начало конца этого незабываемого путешествия было предсказано мне таким ужасающим образом, что едва не погрузило меня во мрак смерти, или, скорее, позволю заметить (я хорошо усвоил свой горький урок), в беспощадное сияние той жизни, которую мы отказываемся признавать или осознавать до тех пор, пока нас не закружит в ее славном или ужасном водовороте!
Однажды вечером, после яркого дня быстрого и приятного плавания по спокойному и залитому солнцем морю, я удалился отдохнуть в свою каюту, чувствуя себя почти счастливым. Мой разум был совершенно спокоен, мое доверие к моему другу Лучо вновь вернулось, так же как и мои прежние высокомерие и самоуверенность. Мой доступ к богатству до сих пор не принес мне ни особой радости, ни отличия, но мне было еще не поздно сорвать золотые яблоки Гесперид. Различные неприятности, которые я пережил, хотя и произошли так недавно, начали приобретать в моем сознании размытую расплывчатость, как будто с ними было давно покончено, – я снова с удовлетворением подумал о прочности своего финансового положения, вплоть до того, что меня посетила мысль о втором браке – с Мэйвис Клэр! Никакая другая женщина не должна быть моей женой, мысленно поклялся я, – она, и только она должна быть моей! Я не предвидел никаких трудностей на своем пути, и, полный приятных грез и самообмана, я устроился на своей койке и легко заснул. Около полуночи я проснулся со смутным ужасом и увидел, что каюта полна сильного красного света и яростного сияния. Сперва было я подумал, что яхта охвачена огнем, в следующее мгновение я оцепенел и лишился дара речи от ужаса. Сибил стояла передо мной!.. Сибил, безумная, страшная, измученная, корчащаяся, полунагая, заламывала руки и отчаянно жестикулировала, ее лицо было таким, каким я видел его в последний раз, когда она умерла, мертвенно-бледным и отвратительным… Во взгляде ее горящих глаз, устремленных на меня, читалась смесь угрозы, отчаяния и предупреждения! Язык пламени обвивал ее, подобно живой змее… Ее губы шевелились, словно она пыталась заговорить, но с них не слетало ни звука, и пока я смотрел на нее, она исчезла! Должно быть, тогда я потерял сознание, потому что когда я проснулся, уже стоял день. Но это ужасное посещение было лишь первым из многих подобных, и, наконец, каждую ночь она стала являться мне, окутанная пламенем, пока я не почувствовал, что вот-вот сойду с ума от страха и горя. Мои мучения были неописуемы, но я ничего не сказал Лучо, который, как мне казалось, пристально наблюдал за мной, я принимал снотворное в надежде обрести непрерывный покой, но тщетно – я постоянно просыпался в определенный момент, и каждый раз видел этот пылающий призрак моей покойной жены, с отчаянием в глазах и невысказанным предупреждением на ее губах. Но это было еще не все. Однажды тихим солнечным днем я в одиночестве вошел в салон яхты и с изумлением отшатнулся, увидев моего старого друга Джона Кэррингтона, сидящего за столом с ручкой в руке и что-то считавшего. Он внимательно склонился над своими бумагами, лицо его было нахмурено и очень бледно, но он выглядел таким живым, казался таким осязаемым, что я окликнул его по имени, на что он поднял глаза, тоскливо улыбнулся и исчез! Дрожа всем телом, я понял, что к бремени моего ужаса добавился еще один призрак; сев, я попытался собрать свои силы и обдумать, как лучше всего поступить. Не было никаких сомнений, что я был очень болен; эти призраки были предупреждением о болезни мозга. Я подумал, что должен постараться держать себя в руках, пока не доберусь до Англии, там я решил проконсультироваться с лучшими врачами и отдать себя под их опеку до полного выздоровления.
– А пока, – пробормотал я себе под нос, – я ничего не скажу… даже Лучо. Он бы только улыбнулся в ответ… и я бы возненавидел его!..
Я замолчал, дивясь собственным мыслям. Ибо возможно ли было, чтобы я когда-нибудь возненавидел его? Конечно, нет!
В ту ночь, для разнообразия, я поспал в гамаке на палубе, надеясь развеять полуночные иллюзии, отдохнув на свежем воздухе. Но мои страдания лишь усилились. Я проснулся, как обычно… и увидел не только Сибил, но и, к моему смертельному страху, трех темных призраков, являвшихся мне в моей комнате в Лондоне в ночь, когда виконт Линтон покончил с собой. Вот они, передо мной – те же самые, совершенно те же, только на этот раз все их мертвенно-бледные лица были подняты и обращены ко мне, и хотя их губы оставались бездвижными, слово «Горе!», казалось, сорвалось с них, потому что я слышал его звон, подобный звону погребального колокола, в воздухе и над волнами!.. А Сибил, ее мертвенный лик в кольцах безмолвного пламени… Сибил… улыбнулась мне! – улыбкой муки и раскаяния!.. Боже! Я больше не мог этого выносить! Выскочив из гамака, я подбежал к борту судна… Всего один прыжок в прохладные волны… ха! – там стоял Амиэль, с непроницаемым смуглым лицом и глазами хорька.