— Я играть больше не могу; не на что, совсем проигрался!
— Садитесь, садитесь, Линтон, — вмешался один из посетителей, — я вам одолжу, сколько нужно.
— Благодарю вас, — отвечал молодой человек; легкий румянец вспыхнул на его исхудалом лице, — но и без того я вам должен много; лучше поиграйте без меня.
— Позвольте мне убедить вас, граф, — сказал Лючио, глядя на него с ослепительной улыбкой, — поиграйте только ради шутки! Если вы, не чувствуете себя вправе играть на деньги, то выберите другую ставку, что-нибудь ничтожное и несущественное, только, чтобы посмотреть, повернется ли счастье в вашу сторону. Вот эта фишка, — продолжал он, — идет за пятьдесят фунтов; пусть на этот раз она изобразит нечто менее ценное денег, — например, вашу душу.
Все присутствующие громко расхохотались
Лючио тихо засмеялся и продолжал:
— Надеюсь, что мы все знакомы с современной наукой и вполне убедились, что душа не существует! Предлагая вам эту ставку, я предлагаю вам нечто менее важное, чем один из ваших волос, так как волос есть нечто, а душа — ничто! Ну, что же? Согласны вы рискнуть вашей несуществующей душой ради возможности выиграть тысяча фунтов?
Граф допил свой стакан до дна и повернулся к нам, с выражением не то насмешки, не то вызова.
— Согласен, — воскликнул он.
Все опять уселись.
Игра длилась недолго; возбуждение было такое сильное, что казалось, все перестали дышать. Прошло шесть или семь минут и Лючио встал победителем. Указав на фишку, изображавшую душу графа Линтона, он улыбнулся и тихо сказал:
— Я выиграл, но вы мне ничего не должны, милый граф, ибо ваша ставка была — ничто! Мы сыграли эту игру ради шутки. Если бы души существовали, то я, конечно, потребовал бы вашу… но, что бы я стал с ней делать? — и князь добродушно засмеялся. — Какая это бессмыслица, не правда ли? и как мы должны быть благодарны судьбе, что мы живем в просвещенном веке, когда всякие суеверия и предрассудки успели исчезнуть под напором разума и науки! Спокойной ночи! Темпест и я, мы дадим вам реванш, когда вы захотите. Завтра счастье обязательно повернется, и вы отыграетесь. Еще раз, спокойной ночи!
Лючио протянул руку. В его темных блестящих глазах было нечто несказанно ласковое и нежное; вся его манера дышала добротой. Какая-то непонятная сила приковывала нас всех к месту, а с других столов игроки, узнав об оригинальной ставке, рассматривали нас с любопытством. Граф Линтон однако, сделал вид, что последняя игра очень его забавила и пожал руку Лючио с особенным радушием.
— Какой вы славный! — проговорил он быстро. — Могу вас уверить, если бы у меня и была душа, я был бы рад расстаться с нею за тысячу фунтов! Душа принести мне пользы не может, а деньги могут! Но я убежден, что я отыграюсь завтра.
— Я также в этом убежден, — любезно ответил Лючио, — а между тем я не думаю, чтобы мистер Темпест оказался бы строгим кредитором. Он может подождать. А что касается вашей души, которую вы проиграли… — Лючио остановился и пристально посмотрел в глаза графу, — то конечно я ждать не буду…
Граф слегка улыбнулся этой шутке и направился к выходу.
Как только дверь закрылась за ним, некоторые из гостей многозначительно переглянулись.
— Он окончательно разорен, — сказал один из них вполголоса.
— Он не будет в состояния заплатить даже того, что проиграл здесь, — заметил другой, — на бегах он пропустил более пятидесяти тысяч…
Эти замечания были сказаны и выслушаны вполне равнодушно, как будто говорилось о погоде — никто не выразил ни сожаления, ни сочувствия. Все эти игроки были эгоистичны до мозга костей; глядя на их очерствелые лица, я почувствовал невольное возмущение, не без некоторой доли стыда. Я еще не успел убить в себе всякое доброе стремление, хотя припоминая теперь это время, похожее скорей на ужасный сон, чем на действительность, я сознаюсь, что с каждым днем я становился суше и бессердечнее. В этот вечер, однако, во мне еще теплилась добрая искра, и я решил немедленно написать Линтону, прося его считать свой долг оплаченным, так как я все равно ничего с него не потребую. Пока я еще размышлял об этом, я вдруг почувствовал на себе взгляд Лючио. Князь улыбнулся, сделал мне знак рукой и мы одновременно вышли из клуба. Ночь была холодная, небо морозное, ясное, усыпанное звездами. Пройдя несколько шагов, Лючио остановился и положил мне руку на плечо.
— Темпест, — сказал он, — если вы будете тратить добрые чувства на этих негодяев, то нам придется расстаться. Я вижу по вашему лицу, что вы мечтаете о чем-то великодушном и, простите за откровенность, — глупом. Лучше прямо станьте на колени и прочитайте молитву. Вы хотите простить Линтону его долг, но ведь это сумасбродство. Линтон известный негодяй; он никогда не старался быть иным; уверяю вас, он не стоит вашего сочувствия. С тех пор, как он сошел со школьной скамьи он играл, пил и развратничал, — по-моему всякая собака достойнее его.
— Но верно на свете есть же кто-нибудь, кто любит его? — сказал я.
— «Кто-нибудь, кто любит его?» — повторил Лючио презрительно. — Действительно; он содержит трех балеринок, но разве это любовь? Его мать любила его и умерла с горя; он убил ее. Нет, повторяю, Линтон негодяй; пусть он платит свои долги полностью, включая душу, которую он так легкомысленно проиграл мне. Если бы я был дьяволом, то я, верно, порадовался бы своей добыче и с восторгом готовил бы ему место в аду; он сам создал свою судьбу, он всем рисковал, пусть всем и платит!
Я не успел ответить; по той стороне довольно пустынной улицы, я увидал человека и узнал в нем молодого графа.
— Вот он сам! — воскликнул я. Лючио резко потянул меня за рукав.
— Неужели вы хотите говорить с ним?
— Нет! Но куда это он может идти? Смотрите, он споткнулся!
— Пьян, должно быть! — и лицо Лючио выразило несказанное презрение.
Мы приостановились, глядя на графа, который тоже замедлил шаг как бы в нерешительности; наконец, он обернулся и крикнул извозчика; невдалеке стоявшая коляска с шумом подкатила. Линтон дал приказание кучеру и уселся. Но извозчик не успел отъехать более десяти шагов, как раздался выстрел.
— Бог мой! он застрелился! — закричал я в ужасе. Коляска остановилась, швейцары, лакеи, городовые появились в одно мгновение; я быстро кинулся вперед, но сильная рука Лючио остановила меня.
— Не волнуйтесь, Джеффри, — сказал он, — если вы сделаете вид, что знаете графа, то невольно выдадите игорный клуб со всеми его членами; обуздайте свои дикие стремления, — они могут причинить вам немало зла. Если он застрелился, так застрелился! Стоит ли об этом говорить?
— Лючио! — закричал я, стараясь изо всех сил вырвать свою руку, — вы бесчеловечны! Как вы можете рассуждать в такую минуту? Подумайте, ведь я причина этого несчастья, мой проклятый выигрыш и послужил последним ударом, я в этом убежден, и никогда себе этого не прощу.
— Откуда у вас вдруг явилось такое жалостливое сердце? — насмешливо спросил Лючио, толкая меня вперед. — Если вы ожидаете успеха в жизни, то придется и вам немного почерстветь. Вы полагаете, что ваш проклятый выигрыш (вы, кажется, так сказали) причина смерти Линтона? Но, во-первых, выигрыш никогда не может быть проклятым, а во вторых, граф был еще разорен до сегодняшнего вечера. Вы нисколько не виноваты. А ради клуба, я не желаю, чтобы мы были хотя бы косвенно замешаны в это самоубийство. Составят протокол без нас; и в свидетельстве врача будет значиться следующее показание: «временное помешательство».
Я невольно задрожал. Мысль, что в нескольких шагах от нас лежит окровавленное тело человека, с которым я так недавно играл и говорил, приводила меня в ужас. — Несмотря на слова Лючио, я чувствовал себя убийцей несчастного.
— Временное помешательство, — повторил Лючио, как бы говоря сам с собой, — когда угрызения совести, отчаяние, оскорбленная честь, потраченная любовь и в довершение всего научная теория абсолютного уничтожения, заставляют какую-нибудь несчастную человеческую единицу наложить на себя руки, то свидетельство врача о временном помешательстве вполне удовлетворительно объясняет его погружение в бесконечность, и о нем перестают говорить. Шекспир был прав; мы живем в сумасшедшем мире.
Я ничего не ответил, я был уничтожен и шел вперед молча и угрюмо… Звезды, на которые я бессознательно глядел, превратились в каких то блестящих насекомых, вертящихся в каком то мутном тумане. Внезапно я вздрогнул: луч надежды осветил меня.
— Может быть он не убит, а только ранен?
— Линтон метко стрелял, — спокойно ответил Лючио, — это его единственное положительное качество. Принципов у него не было, но стрелять он умел; и я не думаю, чтобы он промахнулся.
— Это ужасно, ужасно! час тому назад он был жив… а теперь!..
— Что ужасно? Смерть? Она менее ужасна, чем скверно прожитая жизнь, — ответил Лючио степенно. — Верьте мне, умственная болезнь, вызванная добровольно развратной жизнью, причиняет больше мук, нежели пытки ада. Но право, Джеффри, напрасно вы принимаете это так близко к сердцу. Повторяю вам, — вы не виноваты. Если Линтон убит, туда ему и дорога, он никому не нужен! Не понимаю, как вы можете придавать значение таким пустякам. Вы только в начале вашей карьеры…
— Надеюсь, однако, что моя карьера будет вдалеке от таких драм, — ответил я резко, — во всяком случае насколько это будет зависеть от моей воли.
Лючио пристально посмотрел на меня.
— Ничего с вами не случится против вашей воли, — ответил он. — Должно быть вы намекаете на то, что я повел вас в игорный клуб. Но подумайте, мой милый друг, кто же вас неволил? и если вы не хотели идти, зачем же вы пошли? Теперь вы расстроены и ваши нервы не в порядке; зайдемте лучше ко мне, я угощу вас рюмкой вина, и вам сразу станет легче.
Мы уже дошли до нашей гостиницы, и я молча последовал за князем. Так же молча я выпил стакан, который он мне подал, и с каким то болезненным любопытством взглянул на него; его бледное строгое лицо и холодные как сталь глаза показались мне почему-то сверхъестественными.