— Но вспомните последнюю ставку Линтона, — пробормотал я чуть слышно, — он проиграл вам свою душу.
— Но граф верил в нее так же мало, как вы, — ответил Лючио, пристально глядя на меня. — Зачем сантиментальная теория вдруг заставляет вас дрожать? Если фантастичные понятая о душе и дьяволе были бы действительны, то они могли бы внушить страх, но так как это просто плоды болезненного воображения человечества, то кажется нечего бояться!
— Но вы? — прервал я его, — ведь вы верите в существовании души?
— Я? но я, ведь, болен, мой друг, — резко засмеялся князь, — неужели вы этого еще не заметили? Чрезмерная ученость свела меня с ума! Наука ввела меня в такт! Я бездна новых открытий, что немудрено, что я лишился рассудка и в минуты безумия верю в существование души.
Я глубоко вздохнул,
— Прощайте, я иду спать, я утомлен, и донельзя несчастен.
— Бедный миллионер! — ласково проговорил Лючио, — я сам искренне сожалею, что вечер так печально окончился. Однако если мои убеждения, мои безумные теории правильны, то я владелец единственной положительной частицы, оставшейся от умершего графа, я выиграл его душу! Но куда мне обратиться за уплатой этого долга? Если бы я был Сатана…
— Вы бы порадовались! — ответил я деланной улыбкой.
— Нет, Джеффри! — и в звучном голосе Лючио послышалось нечто таинственное и грустное. — Если бы я был Сатана, я горевал бы: всякая падшая душа невольно напоминала бы мне о моем собственном падении, о моем отчаянии, — она погрузила бы меня на одну ступень дальше от рая. Подумайте! ведь Сатана был ангелом когда-то!
Князь улыбнулся, однако я поклялся бы, что в его глазах стояли слезы. Я горячо пожал ему руку, сознавая, что, несмотря на его деланное равнодушие и цинизм, судьба молодого Линтона глубоко потрясла его. Мое влечение к нему еще возросло от этого убеждения. Раздаваясь, я старался не вспоминать происшествие вечера, и мало-помалу успокоился. В конце концов, я ведь почти не знал графа, и его смерть не могла особенно огорчить меня! С этими мыслями, я улегся в и постель и вскоре заснул. Но к рассвету я внезапно проснулся… кто-то тронул меня рукой… Я задрожал… холодный пот выступил на моем лбу. Комната была сравнительно темна; посредине стояло нечто светлое в роде столба дыма и огня. Я вскочил, протер глаза, как бы, не веря в действительность того, что вижу… В нескольких шагах от моей постели, я различил три облика закутанных в каком-то темном одеянии. Они стояли столь величаво-неподвижно, их темные мантии спадали такими тяжелыми складками, что было невозможно различить, были ли это мужчины или женщины. Я опять протер глаза, приписывая это видение оптическому обману, но нет, оно оставалось. Дрожа всеми членами, я протянул руку к звонку, желая позвать кого-нибудь на помощь, когда внезапно голос, тихий и переполненный бесконечной мукой, остановил меня… Моя рука бессильно опустилась, раздалось одно только слово: «Горе!». Это слово было произнесено с таким резким выражением упрека, что я чуть не лишился чувств от ужаса! Один из призраков двинулся ближе ко мне; из под тяжелого черного колпака блеснуло лицо, белое как мрамор, с отпечатком столь глубокого отчаяния, что у меня вся кровь застыла. Тяжелый вздох, вызванный казалось жгучей агонией, раздался и опять, то же слово задрожало в ночной тишине — «Горе!». Почти обезумев от страха, я вскочил с постели и придвинулся к этим незнакомцам, чтобы заставить их объяснить свою неуместную шутку, — но внезапно все трое подняли головы и обернулись ко мне лицом. — Что это были за лица! Отпечаток смерти лежал на них — опять то же слово раздалось, но в этот раз произнесенное шёпотом, ужаснее всякого крика,
— Горе!
Я кинулся на них с остервенением и натолкнулся на пустое пространство; а призраки стояли по-прежнему неподвижно и грозно смотрели на меня, пока со стиснутыми кулаками я колотил воздух через них. Я почувствовал на себе их взгляд: упорный, презрительный и безжалостный взгляд, который вонзился в мое тело, как огненная стрела. Содрогаясь от волнения, я отдался приливу безвыходного отчаяния; — мой смертный час настал, подумал я. Но вот страшные губы одного из них начали двигаться… я не хотел расслышать его слов, какой то сверхъестественный инстинкт подсказал мне, что они будут ужасны, — и, собрав свои последние силы, — я закричал:
— Нет, нет, подождите, не предсказывайте мне моей ужасной участи!
Борясь с пустым воздухом, я попытался оттолкнуть от себя отвратительных призраков, отчаянный взгляд которых проникал в мою душу… я издал отчаянный вопль и, подняв руки к верху, упал в какую-то черную, непроглядную бездну.
Глава одиннадцатая
Как прошло время до утра — я не знаю… я ничего не чувствовал. Наконец, я проснулся, или вернее, пришел в себя, и увидал, что солнце приветливо смотрит мне в окно, и что я лежу в постели в таком спокойном положении, как будто я и не вставал с неё; неужели это был сон? но какой ужасный сон! Я не мог приписать его нездоровью, так как чувствовал себя, как нельзя лучше. Я продолжал лежать без движения, припоминая происшествия ночи и устремляя взгляд на то место, где стояли призраки; последнее время я так привык все подвергать хладнокровному анализу, что когда лакей принес мне мой утренний кофе, я уже вполне убедился, что это просто был кошмар, вызванный, должно быть трагическим случаем с графом Линтоном. Я лениво протянул руку за газетой, — увы, смерть молодого вельможи не подлежала сомнению. О ней было извещено в кратких словах, так как деталей еще не успели поместить. Был легкий намек на денежные затруднения, и больше ничего.
Я застал Лючио в курилке, он указал на газету с заголовком «Самоубийство графа», и кратко сказал:
— Я говорил вам, что он меткий стрелок. Я кивнул головой. Не знаю почему, но смерть Линтона утеряла для меня всякое значение. Мое вчерашнее волнение уступило место холодному равнодушию. Поглощенный собой и своими чувствами, я уселся рядом с Лючио и рассказал ему во всех деталях кошмар, волновавший меня ночью. Князь выслушал меня с какой-то загадочной улыбкой на губах.
— Старый токай, который мы выпили вчера вечером, оказался для вас слишком крепким, — заметил он, когда я окончил свой рассказ.
— Разве вы угостили меня токаем? — спросил я и засмеялся. — В таком случае, все объясняется. Мои нервы и без того были возбуждены, а тут еще такое вино! Но до чего воображение играет нами! Вы не можете себе представить, до какой степени это видение было реально; оно осталось в моем воспоминании, как живое.
— Я вам верю, — и темные глаза Лючио пытливо уставились на меня. — Но не стоит об этом говорить. Я получил письмо, которое до некоторой степени касается вас. Вы говорили, что хотите купить имение, — что вы скажете про Виллосмир-Корт? Я нахожу, что для вас оно больше, чем подходяще. Усадьба — дворец времен Елизаветы, в весьма исправном виде, сад и парк крайне живописны и расположены вдоль нашей знаменитой реки Авон; все поместье, включая большую часть мебели в доме, продается баснословно дешево, а именно, за пятьдесят тысяч фунтов при условии немедленной оплаты. Советую вам купить это имение; оно вполне удовлетворит вашим изысканным художественным требованиям.
Мне показалось, что в последних словах Лючио послышалось нечто вроде иронии, но, не желая ни на одну минуту допустить возможности этого, я поторопился с ответом:
— Конечно, если вы рекомендуете имение, то стоит осмотреть его, и я поеду туда при первой возможности. Ваше описание крайне привлекательно и родина Шекспира невольно притягивает меня. Но неужели вы сами не хотите прибрести эту прелесть?
Лючио засмеялся.
— Я не уживаюсь долго на одном месте. Во мне кочующая кровь и страсть к перемене. Вам же я предлагаю Виллосмир по двум причинам, — во первых, потому, что оно действительно красиво и изящно, а во вторых потому, что вы вселите лорду Эльтону глубокое уважение к себе, когда он узнает, что вы покупаете это имение.
— Почему?
— А потому, что Виллосмир некогда принадлежал Эльтону, — спокойно ответил Лючио, — впоследствии граф попал в руки евреев-ростовщиков; они отобрали у него имение за долги, распродали почти все картины, фарфор и редкости, а теперь продают само имение за пятьдесят тысяч фунтов.
— Мы сегодня обедаем у Эльтонов, не правда ли? — спросил я.
— Да. Неужели леди Сибилла произвела на вас так мало впечатления, что вы забыли, в какой именно день мы приглашены?
— Нет, я не забыл этого, — ответил я после минутного молчания, — и я куплю Виллосмир. Я немедленно пошлю телеграмму моему поверенному. Будьте добры, дайте мне адрес этих жидов.
— С удовольствием, дорогой, — ответил Лючио, подавая мне письмо, в котором говорилось про имение. — Но мне кажется, что вы действуете опрометчиво. Может быть имение не понравится вам? Лучше поезжайте сперва, и осмотритесь.
— Даже если усадьба была бы совершенно разорена и то, я бы купил ее, — ответил я стремительно. — Я покончу с этим делом сейчас. Сегодня же вечером я хочу объявить лорду Эльтону, что я будущий владелец Виллосмира.
— Прекрасно, — ответил князь — я люблю вас, Джеффри, за быстроту, с которой вы всегда действуете. Это превосходно! Преклоняюсь перед решительностью. По-моему, даже если человек решился идти в ад, то пусть он идет туда прямо, без колебаний.
Я засмеялся, и мы расстались очень довольные друг другом. Риманец поехал в клуб, а я составил телеграмму моим поверенным, с приказанием немедленно приступить к покупке имения Виллосмир, несмотря ни на цену, ни на какие-либо другие препятствия.
Вечером, когда пришлось одеваться к обеду, мой лакей Моррис, должно быть подумал, что я капризнее всякой кокетки, до такой степени было трудно мне угодить. Однако, окончив свое дело, с примерной терпеливостью Моррис обратился ко мне с вопросом, который должно быть долго занимал его.
— Простите за нескромность, — начал он, — но вы, должно быть, заметили, что в камердинере князя, есть что-то странное и очень неприятное?