Мисс Шарлота встала, а граф, повернувшись к нам прибавил:
— моя жена редко достаточно здорова, чтобы видеть гостей, но сегодня ей хочется немного развлечься после однообразия своего режима. Я сочту за большую любезность с вашей стороны, если вы займете леди Эльтон, она не может много говорить, но ее зрение и слух великолепны и она интересуется положительно всем. Да, да, — со вздохом прибавил старик, — я помню время, когда моя жена была одной из самых блестящих женщин Лондона.
— Дорогая графиня, — прошептала мисс Чезни с покровительственной любезностью, — она еще очень красива.
Леди Сибилла взглянула на американку так сурово, что я понял, какой пылкий нрав скрывается под ее светской холодностью, и влюбился в нее еще более, так как женщины с темпераментом всегда нравились мне. Я не выношу чрезмерно любезных женщин, не способных отозваться на все, что окружает их иначе, как сладкой улыбкой. Люблю видеть огненный блеск гнева в молодых глазах и краску возмущения на розовых щеках. Все это подразумевает пылкость и силу воли, и будит в мужчине инстинкт превосходства и желание покорить то, что кажется непокоримым. И во мне возгорелось то же желание. Когда по окончании обеда, я открыл дверь, чтобы дать пройти дамам, леди Сибилла, проходя мимо меня, уронила цветы, которые были приколоты к ее груди. Я поднял цветы… и сделал первый шаг к победе.
— Могу ли я сохранить их? — шепнул я почтительно. Дыхание леди Сибиллы ускорилось, но она посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась, как бы вполне понимая скрытый смысл моих слов.
— Можете, — ответила она чуть слышно.
Я поклонился, закрыл за нею дверь и, спрятав букетик в боковой карман, самодовольно вернулся к своему месту у стола.
Глава тринадцатая
Оставшись наедине со мной и Лючио, лорд Эльтон сбросил всякую сдержанность и стал не только фамильярным, но даже льстивым в своем ухаживании за нами обоими. Во всяком его слове и взгляде проявлялось жалкое желание понравиться. Я твердо уверен, что если бы я предложил ему купить его дочь за сто тысяч фунтов, выплачиваемых в день моей свадьбы, то он бы немедленно продал ее. Откидывая в сторону личную алчность старика, я все-таки сознавал, что мое ухаживание сводилось к денежной сделке, разве только, что мне удастся добиться любви леди Сибиллы. Я намеревался попытать все, чтобы возбудить в ней любовь, хотя понимал, как ей будет трудно создать себе мнение обо мне независимо от моих миллионов. В этом и состоит одно из преимуществ бедняков, — преимущество, которое они, однако, ценить не умеют. Если безденежный человек любим женщиной, он знает, что эта любовь искренна и бескорыстна; но богач никогда не может быть уверен в этом. Родители и друзья девушек неустанно проповедуют о преимуществах богатого брака, — и только редкая неиспорченная натура могла бы думать о женихе с пятью миллионами фунтов без тени эгоистичного удовлетворения. Крайне богатый человек не может рассчитывать даже на бескорыстную дружбу, а высшая благороднейшая любовь почти всегда ему отказана. Миллионер, конечно, может жениться на первой красавице мира, — может одеть ее в шелк и бархат, покрыть редкими камнями и любоваться ее прелестью, как он любовался бы чудной картиной или великолепной статуей, но он никогда не достигнет тайника ее души, не поймет лучших ее сторон. Я думал об этом, как только начал ухаживать за леди Сибиллой, но конечно не углублялся в эти мысли, как я это сделал впоследствии; я наслаждался зрелищем родовитого лорда с сотнями предков, преклоняющегося перед: грудами золота, коего представителями были Лючио и я. Я испытывал крайнее наслаждение в том, что мог: покровительствовать графу, и обращался со стариком с ласковым пренебрежением, которое, однако, видимо, радовало его. Внутренне, я смеялся, сознавая, что меня приняли бы совсем иначе, если б я был бы просто автором. Со временем, я мог бы стать самым выдающимся писателем века, но, несмотря на это, этот самый граф, приютивший американку за 2000 фунтов годовой платы, счел бы крайним снисхождением со своей стороны даже принять меня, смотрел бы на меня сверху вниз, как на нечто весьма неважное, проговорил бы небрежно: «человек, который что-то такое пишет», и немедленно перестал бы обо мне думать. Благодаря этому сознанию я испытывал удовольствие унижать его светлость, и решил, что самый лучший способ для достижения этого — было говорить о Виллосмире. Я заметил, что старик содрогался при одном названии своего бывшего имения, и что, несмотря на это, он крайне интересовался моими намерениями относительно этой покупки. Лючио, так умно посоветовав мне приобрести это поместье, ловко помогал мне в моем желании обнаружить настоящий характер старого графа и, наконец, когда мы докурили наши сигары и выпили кофе, было более чем ясно, что этот представитель старого рода был также способен унизиться из-за денежной выгоды, как и каждый лакей в гостинице. Я никогда не имел высокого мнения об аристократии и, конечно, последний опыт не разубедил меня, но, помня, что этот расточительный дворянин был отцом леди Сибиллы, я обращался с ним с большим почтением, чем заслуживала его низкая алчная натура.
Возвратившись в гостиную, я был поражен мраком, который, казалось, покрыл все благодаря появлению перед камином кушетки леди Эльтон. Эта кушетка напоминала старинный саркофаг, но, в самом деле, это просто была узкая постель на колесах, искусно задрапированная шелковой материей. Протянутое тело парализованной графини своей неподвижностью казалось мертвым; но ее лицо, которое она повернула к нам, когда мы взошли, было нетронуто болезнью и обладало еще чрезвычайной красотой; в особенности в нем поражали глаза: большие, ясные и блестящие. Леди Сибилла представила матери меня и Лючио; старая графиня слегка поклонилась, пристально рассматривая нас.
— Какое неожиданное удовольствие, дорогая, — воскликнул лорд Эльтон, нагибаясь к жене. — Вот уже три месяца, как ты не баловала нас своим присутствием; как ты себя чувствуешь?
— Лучше, — ответила графиня тихо, но внятно, не отрывая удивленного взгляда от лица князя Риманца.
— Мама находит комнату холодной, — объяснила леди Сибилла, и мы придвинули ее кушетку как можно ближе к камину…
— Действительно сегодня очень холодно, — и она задрожала — на улице верно сильный мороз.
— Где Диана? — спросил граф, оглядываясь.
— Мисс Чезни пошла к себе, чтобы написать письмо, — холодно ответила ему дочь, — она сейчас вернется.
Леди Эльтон слабо подняла руку и, указав на Лючио, который говорил с мисс Шарлотт, тихо спросила:
— Кто это?
— Я говорила вам, дорогая мама, — ласково ответила леди Сибилла, — что это князь Лючио Риманец, большой друг отца.
Бледная рука графини осталась поднятой как будто внезапно окаменела.
— Что он такое? — опять спросила она медленно, и ее рука вдруг упала, как мертвая.
— Елена, ты не должна волноваться, — засуетился граф, обращаясь к жене с притворной, а, может быть, и настоящей заботливостью, — неужели ты не помнишь все, что я рассказывал тебе о князе и о его друге, мистере Темпест?
Графиня кивнула головой и, с трудом отрывая взгляд от лица Риманца, посмотрела на меня.
— Вы очень молоды для миллионера! — с видимым затруднением произнесла она. — Вы женаты?
Я улыбнулся и ответил отрицательно. Ее глаза забегали, останавливаясь с какой-то пытливой внимательностью то на мне, то на ее дочери. Но присутствие Лючио продолжало магнетически действовать на нее и, указывая на князя рукой, она шёпотом сказала:
— Попросите вашего друга подойти ближе и поговорить со мной.
Риманец инстинктивно повернулся и с тем изяществом, которое характеризовало каждое его движение, подошел к графине и изысканно вежливо поцеловал ее руку.
— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказала парализованная дама, начиная говорить с большей легкостью, — не встречала ли я вас раньше?
— Весьма возможно, дорогая графиня, — ответил Лючио вкрадчивым нежным голосом. — Теперь я вспоминаю, что много лет назад я видел очаровательное видение молодости, счастья и красоты: Елену Фицрой, раньше, чем она сделалась графиней Эльтон.
— Вы были маленьким ребенком в то время, — слабо улыбнулась графиня.
— Нет, я не был ребенком; вы еще молоды, миледи, а я стар. Вы мне не верите? Не понимаю, отчего я кажусь всем моложе своих лет. Большинство моих знакомых стараются скрыть свои года, и пятидесятилетний мужчина всегда рад, когда ему дают всего тридцать девять лет. Мои желания иные, — но почтенная старость не соглашается положить свою печать на черты моего лица. Уверяю вас, это даже оскорбляет меня.
— Так сознайтесь, сколько вам лет? — сказала леди Сибилла, глядя на князя с очаровательной улыбкой.
— Не смею сказать! — засмеялся Лючио, — Скажу лишь одно, что, по-моему, возраст не должен считаться по числу прожитых лет, а по прожитым мыслям и чувствам. Основываясь на этом, я чувствую себя старым, старым, как мир.
— Однако наука утверждает, что мир молод, — заметил я, — и что только теперь он начинает сознавать свою силу и выказывать ее.
— Этот взгляд оптимистический и неправильный, — ответил Лючио, — человечество прошло почти через все намеченные изменения и конец близок.
— Конец? — повторила леди Сибилла. — Неужели вы верите, что мир придет к концу?
— Безусловно, верю. Однако выражаясь более точно, мир не погибнет, а только переменится, и эта перемена не подойдет к строю теперешнего человечества, для которого настанет день Великого Суда. Воображаю, что это будет за чудное зрелище.
Графиня посмотрела на князя с удивлением.
— Предпочитаю не быть свидетелем этого чуда, — угрюмо произнес лорд Эльтон.
— Почему? — и Риманец окинул нас вызывающим веселым взглядом. — Созерцать предсмертную агонию нашей планеты, раньше, чем отправиться самим вверх или вниз в приготовленные нам жилища, согласитесь, что это было бы интересно, графиня, — и он обратился к леди Эльтон: — Вы любите музыку?
Больная улыбнулась с нескрываемой радостью и утвердительно склонила голову. Мисс Чезни, только что вошедшая в комнату, услыхала последний вопрос.