Мое сердце восторженно забилось и, когда мы расстались, я крепко пожал руку Лючио, выразив свою признательность судьбе, что она послала мне такого друга.
Глава пятнадцатая
После этого знаменательного вечера я стал постоянным и желанным гостем в доме лорда Эльтона и близко сошелся со всеми членами семьи, не исключая мисс Фицрой. Мне не трудно было понять, что все подозревали мои намерения и хотя сама леди Сибилла не поощряла меня, так, что я даже часто сомневался в возможности исполнения моих надежд, лорд Эльтон открыто выражал свою радость при мысли, что я стану членом его семьи. Такое богатство, как мое, было все-таки редкостью и, если бы я был не автором, а просто мошенником и развратником, мои пять миллионов дали бы мне право на руку и сердце леди Сибиллы. Риманец редко сопровождал меня к Эльтонам, уверяя, что он страшно занят и завален приглашениями. Откровенно говоря, я не жалел об этом; я продолжал любить его, но сознавал, что рядом с его выдающейся физической красотой и очаровательностью манер, моя благовидность бледнела; никакая женщина, видя нас рядом, не могла бы предпочесть меня ему. Однако я не боялся его, как соперника, — его антипатия к женщинам была слишком глубока и искренна. На этот счет, чувства Лючио были так сильны, что я часто удивлялся модным кокеткам, которые старались завлечь его, не понимая, что под его деланной вежливостью скрывался холодный цинизм, что каждый его комплимент дышал иронией, и что в несравненном блеске его глаз таилась глубокая ненависть. Я не считал своим долгом открывать другим все странности изменчивого характера моего друга. B то время я сам обращал на них мало внимания; так как был поглощен собственными интересами, и не давал себе труда изучать человека, внезапно ставшего моим верным Ахатом. Желая внушить лорду Эльтону должное уважение к моим миллионам, я заплатил несколько из его самых неотложных долгов, наполнил его погреб редкими винами, которых он сам был не в состоянии купить и одолжил ему довольно крупную сумму денег без процентов и обозначения срока платежа. Таким образом установились между нами дружеские отношения, вследствие которых лорд Эльтон гулял по парку, опираясь на мою руку и публично называл меня: «мой дорогой мальчик».
Но, несмотря на мои частые посещения, я больше не видал парализованной графини. После последнего удара она уже не двигалась. Она жила потому, что дышала, но других признаков жизни не было. Лорд Эльтон сознался мне, что для окружающих всего тяжелее было видеть изумительное искажение ее лица.
— Дело в том, — сказал он не без содрогания, — что она ужасно выглядит, положительно ужасно! Совсем не человеческое лицо, знаете. Она была красивой женщиной, а теперь она буквально страшна. В особенности глаза, — испуганные, дикие, точно она видела самого дьявола. Поистине ужасное выражение, уверяю вас! И никогда не изменяется. Доктора ничего не могут поделать. И, конечно, это очень тяжело для Сибиллы и всех.
Я выразил свое сочувствие и, сознавая, что дом, содержавший такой ужас, не может ни повлиять угнетающе на молодое существо, я не терял ни одного случая, чтобы доставить леди Сибилл возможные удовольствия. Редкие цветы, ложи в оперу и театр, одним словом, все, что человек, ухаживающий за барышней, может поднести, я подносил, и не был отвергнут. Все шло гладко и хорошо, — у меня не было никаких трудностей, никаких неприятностей, — я жил эгоистично, исключительно занятый собственным удовольствием, и стая льстецов поощряла меня в этом. Виллосмир Корт принадлежал уже мне, и газеты протрубили этот факт с полным одобрением, или с такой же пошлою завистью. Замок был наполнен декораторами и обойщиками, рекомендованными князем Риманец. К раннему лету все должно было быть готово, и я уже пригласил избранное общество на новоселье. Между тем то, что я когда-то считал за самый важный факт моей жизни, случилось, — а именно моя книга вышла. Предшествуемый громкими объявлениями мой роман поплыл по предательскому морю общественного мнения, и в этот же день похвальные статьи (заплаченные мною) появились почти во всех журналах и критических обозрениях Лондона.
— Ну что же, вы довольны? — спросил меня Лючио, входя ко мне с целой кучей газет в руках.
— Нет, — ответил я угрюмо, — все это так глупо. Отчего произведение не может быть замечено без всей этой рекламы, просто ради собственного достоинства?
— Но, отчего бы и достойному человеку не проникнуть в общество без денег и без влиятельного друга? — возразил Лючио.
Я молчал.
— Мир таков, каков он есть, — продолжал Лючиo. — Он подчиняется мелким ничтожным законам и работает для достижения ненужных целей, — одним словом, мир далеко не рай, далеко не счастливая семья дружных братьев, а просто переполненная колония крикливых ссорящихся обезьян, воображающих, что они люди. О Боге, конечно, и говорить нечего, — про него забыли.
— Да, божественного мало в нашем мире, — согласился я с горечью, — в нем несравненно больше дьявольского.
Лючио улыбнулся тихой долгой улыбкой, озарившей его лицо, похожее в ту минуту на вдохновенного Аполлона, сочиняющего новую песнь.
— Безусловно, — сказал он, наконец. — Человечество, конечно, предпочитает чёрта всякому другому божеству, и если оно избирает его своим вождем, то весьма понятно, что он властвует там, где его просят властвовать. Однако, Джефри, я думаю, что этот черт, если он существует, не так чёрен, как его малюют. По крайней мере, я не думаю, чтобы он был хуже многих современных финансистов.
Я громко засмеялся, и мы расстались. Я отправился завтракать в модный клуб, в котором состоял членом, и по дороге остановился перед витриной книгопродавца, чтобы посмотреть, не выставлена ли моя книга. Ее не было, но на самом видном месте, между новинками лежал, только что вышедший, роман Мэвис Клер «Разницы». Повинуясь внезапному побуждению, я вошел в лавку, чтобы купить этот роман.
Пока мне завертывали книгу, я спросил, хорошо ли она продается? Приказчик посмотрел на меня в изумлении.
— Еще бы, — ответил он. — Книги Мисс Клер идут нарасхват.
— Неужели? — спросил я с деланной небрежностью, — в объявлениях ничего не было.
— Да и не будет, — ответил приказчик. — Мисс Клер теперь так известна, что не нуждается в объявлениях.
Я улыбнулся и вышел из магазина с сознанием, что я бросил несколько шиллингов на покупку глупого пустого произведения женщины. Если Мэвис Клер пользуется такой популярностью, подумал я, то ее книги, верно, принадлежат к разряду железнодорожных романов… Как большинство писателей, я был убежден, что массовая публика ничего в литературе не смыслит и, несмотря на это, я страстно желал одобрения этой же публики. Конечно, я был в заблуждении, — инстинкт правды всегда направляет общественное мнение, заставляет его отвергать ложное и недостойное и брать только действительно хорошее. Я отправился в клуб и, усевшись в удобное кресло читальни, принялся небрежно перелистывать купленный роман, наслаждаясь заранее его несомненной глупостью и бездарностью. Но я не успел прочитать более двух-трех страниц, как почувствовал прилив страха и зависти. Какая сила одаряла этого автора — эту женщину, посмевшую писать лучше меня! Таинственная власть ее пера заставила меня признаться с горечью и негодованием, что в сравнении с ней, я просто ничтожество! Ясность мыслей, красота слога, легкость выражений, глубокий анализ, все это принадлежало ей; в приступе крайнего раздражения я далеко отбросил ненавистную книгу. О, это неподкупное, всемогущее непреодолимое качество гения! Я еще не был достаточно ослеплен собой, чтобы не признать этого божественного огня, когда им дышала каждая страничка произведения мисс Клер. Но признать это качество в произведении женщины, вот что для меня было обиднее всего! Женщины, по моему мнению, должны были оставаться на своих местах, т. е. быть женами, матерями, няньками, кухарками и экономками; с какого права они вторгаются в святую область искусства, срывая лавры с голов своих властелинов. Если бы мне только удалось поместить в газетах критический очерк этой книги, подумал я злобно. С какой радостью я поднял бы на смех каждую фразу, умышленно искажая настоящее ее значение. Я не знал мисс Клер и ненавидел ее от всей души. Она достигла славы без помощи денег и критиков не боялась… Я поднял книгу и вышел из клуба, колеблясь между двумя желаниями: прочитать весь роман и отдать должную похвалу ее автору, или разорвать его на клочки и бросить под колесо проезжавшего извозчика. В этом странном настроении Риманец и застал меня несколько часов спустя.
— Что с вами, Джефри? — спросил он, бросая на меня пытливый взгляд. — Вы кажется не в духе? А вы должны были быть вполне счастливым, так как вскоре ваше тщеславие будет вполне удовлетворено. Вы выразили желание, чтобы весь Лондон говорил о вашей книге — ну что же? Про вас уже протрубили во всех газетах, а Мак Винг за ничтожную сумму в пятьсот фунтов напишет такую статью, что все изумятся. Вы окажетесь чуть ли не на одном уровне с бессмертным Шекспиром. Вы ненасытны, мой друг. Положим, слишком большая доза счастья всегда портит человека.
С внезапной яростью я бросил перед Лючио книгу Мэвис Клер.
— Посмотрите, — сказал я. — Мисс Клер не платит Маквингу пятисот фунтов, однако, по словам книгопродавца, все читают ее.
— Как вам не стыдно, Джефри, завидовать женщине; все-таки, как не говорите, она стоит ниже нас. И вы позволяете призраку женской славы беспокоить ваш пятимиллионный славный дух. Откиньте свой непонятный сплин, Джефри; лучше приходите ко мне обедать.
И с веселым смехом Лючио вышел из комнаты; его смех раздражил меня; быстрым движением придвинув к себе бумагу и чернила, я начал писать издателю весьма известного вестника, в котором я некогда писал критические статьи. Он знал перемену, происшедшую в моей жизни, и я был убежден, что не откажет мне в моей просьбе. Я выразил ему желание поместить в следующем его вестнике анонимную и безжалостную критику последнего произведения Мэвис Клер.