— Во всяком случае, сюжет вашей последней картины не привлекателен, — заметил лорд Эльтон, выходя из театра под руку с мисс Чезни, — веселья в ней мало.
— Червям зато весело, — возразил Лючио, — давайте возвратимся в сад, его сейчас будут освещать.
При этих словах любопытство вновь возгоралось, гости сбросили с себя тяжелое впечатление, вызванное последней картиной, и высыпали в сад, разговаривая и смеясь еще громче прежнего. На дворе почти уже стемнело и в полумраке мы увидали массу коричневых, как мне показалось, мальчиков, бегающих взад вперед, развешивая разноцветные фонари. Они двигались быстро и бесшумно, лазили по деревьям с ловкостью обезьян, ныряли под кустами и повсюду за собой оставляли яркое освещение.
Вскоре, благодаря их усилиям, сад был освещен с такой роскошью, которой, пожалуй, не достигались исторические празднества в Версале; высокие дубы и кедры превратились в пирамиды огоньков, каждая ветка сплошь унизалась лампочками в виде звезд, ракеты взвивались к небу и с высоты бросали на землю огненные дожди, дорожки были окружены синими и красными фонариками и в различных частях сада, восемь огромных разноцветных фонтанов мгновенно забили; в то же время с земли внезапно поднялся золотой шар и остановился не особенно далеко над головами зрителей; из этого шара полетело бесконечное число ярких бабочек, которые, покружившись в веселом вихре, медленно исчезали. Пока мы еще восторженно аплодировали этому чудному небесному зрелищу, на лужайке явились девушки редкой красоты, одетые в белом: в руках они несли серебряные жезлы, украшенные блестящими звездами, и под звуки музыки, раздававшейся издалека и похожей на звон стеклянных колокольчиков, они начали танцевать какой-то фантастический, дикий, но в высшей степени грациозный танец. Освещение все время менялось, переходя с одной тени к другой; картина была столь необыкновенна, столь феерична, что никто из нас не мог вымолвить ни слова; поглощенные этим восхитительным зрелищем, мы не замечали, как шло время, и какими быстрыми шагами ночь надвигалась на нас. Внезапно над нашими головами, раздался потрясающий раскат грома, и молния, с быстротой стрелы, ударила в огненный шар, разрывая его на мелкие части. Две или три дамы вскрикнули от испуга… Лючио выдвинулся, вперед и поднял руку:
— Бутафорский гром, уверяю вас, — сказал он не то игривым, не то насмешливым голосом, — гром, который повинуется моим приказаниям, это входит в программу дня, и ничто как невинная забава. Еще, еще, о, мелкая стихия! — воскликнул он, поднимая к небесам свое темное, красивое лицо. — Ударьте вновь, насколько можете сильнее!
Оглушительный удар последовал за его словами, как будто огромная каменная гора внезапно разверзлась; но, успокоенные уверением, что гром был не настоящий, зрители внимали ему спокойно, лишь уверяя друг друга, что иллюзия была полная! Мало-помалу, небеса осветились огненным сиянием, поднимавшимся как бы с земли… Белоснежные танцовщицы продолжали кружиться со смеющимися лицами, а над ними витало множество черных летучих мышей и сов, казавшихся вполне живыми. Еще один раскат грома, еще краткий ослепляющий блеск молнии и тихая благоухающая ночь вступила в свои права; молодой месяц задумчиво улыбнулся с безоблачного неба, танцовщицы исчезли, огненный свет перешел в мягкое серебристое сияние, и бесконечное количество пажей, одетых в костюмы XVIII столетия, с факелами в руках, выстроились рядами, образуя длинную аллею, по которой Лючио просил нас пройти.
— Вперед, вперед, дорогие гости, — кричал он — Эта случайная дорожка ведет не в рай, а к ужину! Следуйте за мной.
Все присутствующее невольно посмотрели на князя, стоя между зажженными факелами, он был достоин кисти лучшего художника; в его темных, глубоких глазах светилось какое-то безумное веселье и улыбка жестокая, но чарующая, играла на его красивых устах. Кто мог бы устоять против него? Все как один человек кинулись за ним… я был в их числе, все, что происходило, казалось мне каким-то волшебным сном, голова кружилась от возбуждения, я не мог думать, тем более не был способен анализировать своих ощущений. Если бы я обладал достаточной силой воли, чтобы остановиться и одуматься, я, вероятно, понял бы, что во всем, что происходило, было что-то сверхъестественное, недостижимое исключительно человеческими средствами; но, как и все остальные гости, жаждал только веселья данной минуты, не задаваясь вопросами, как оно достигалось, и как оно могло влиять на посторонних лиц. Скольких людей я знаю, которые и по сие время действуют также эгоистично, необдуманно! Равнодушные к благополучию кого бы то ни было, кроме самих себя, жалея каждую копейку, истраченную не для личного удовольствия, и черствые к горю и заботам, не относящихся к ним лично, эти люди проводят дни и годы в веселых занятиях, добровольно игнорируя ту печальную участь, которую они себе готовят в будущем, в туманном будущем, которое станет тем более, страшной действительностью, чем больше они отвергали возможность его существования.
Около четырехсот гостей поместились в большом павильоне, ужин был сервирован в высшей степени роскошно, и состоял из самых изысканных и дорогих блюд. Я ел и пил рядом со своей невестой, почти не сознавая, что делал и что говорил, до такой степени были взвинчены мои нервы: откупоривание бутылок шампанского, звон стаканов, стук тарелок, говор многочисленных гостей, раскаты почти пьяного смеха под аккомпанемент шумного оркестра, все это наполняло мне уши, и временами я положительно терял голову. С Сибиллой я говорил мало: трудно шептать любовные признания невесте, когда она поглощена едой трюфелей!.. Общий гул был прерван двенадцатью ударами в колокол; в ту же минуту Лючио встал с председательского места и высоко поднял полный бокал пенящегося шампанского.
Воцарилось глубокое молчание.
— Милостивые государи и милостивые государыни, — начал он, обводя блестящими и, как мне казалось, презрительными глазами насыщенную публику. — Пробило полночь, и лучшие друзья должны расстаться! Но до разлуки мы не должны забыть, что мы приехали сюда, чтобы пожелать счастья нашему хозяину, мистеру Темпесту, и его невесте, леди Сибилле Эльтон. — Тут его речь ила прервана громкими рукоплесканиями. — Существует предание, — продолжал Лючио, — что фортуна никогда не посещает человека, с руками, наполненными дарами, но в этот раз предание опровержено, ибо наш друг не только удостоился несметного богатства, но и невесты воплощающей в себе красоту и любовь. Бесконечное количество денег хорошо, но беспредельная любовь лучше, и эти драгоценные преимущества оба принадлежат помолвленной чете, которую мы сегодня чествуем. Прошу вас всех выпить за их здоровье, после чего придется пожелать друг другу спокойной ночи. Однако, разлука с вами мне тяжела, а потому с лучшими пожеланиями жениху и невесте я поднимаю бокал еще за то, чтобы в скором времени вновь увидаться с вами и провести в вашем обществе еще более продолжительное время, чем сегодня.
Бесконечные аплодисменты ответили на речь князя, все гости встали, повернулись к тому месту, где я сидел с невестой, и выпили за наше здоровье при громких криках «ура!». Но пока я раскланивался, и Сибилла приветливо улыбалась направо и налево, я невольно ощутил нечто вроде страха… Не знаю, был ли это плод моей разыгравшейся фантазии, мне показалось, что вокруг палаток раздавались раскаты бешеного смеха, подхваченные отдаленным эхо. Я прислушался с бокалом в руке… «Ура, ура» кричали гости. «Ха, ха, ха!» послышалось мне в ответ. Стараясь отогнать от себя это впечатление, я встал и поблагодарил гостей за их добрые пожелания… В ту же минуту Лючио показался высоко над толпой, он стоял на своем стуле с одной ногой на столе, в руках был вновь наполненный бокал… Какое, него было лицо в эту минуту, какая улыбка!
— Прощальный кубок, друзья, — воскликнул он, — до скорого свиданья! — Гости восторженно ответили ему, пока они еще пили, палатка внезапно осветилась красным, огненным сиянием. Лица всех присутствовавших загорались ярким огнем, драгоценные камни на женщинах превратились в живые огоньки, огненный блеск продолжался минуту, потом исчез, произошла общая свалка, все торопились к каретам, ожидавшим их у подъезда. Экстренные поезда были заказаны к часу и к половине второго. Я быстро простился с Сибиллой и ее отцом и усадил их в карету с Диной Чезни. Американка не находила слов, чтобы выразить своего восторга… Мало-помалу экипажи разъехались; все было так чудно устроено, что не только гости были отправлены без суеты, но в очень скором времени сад совершенно опустел; освещение погасло, воцарилась мертвая тишина, не осталось и следа вечерних иллюминаций. Я взошел в дом, с чувством не только усталости, но и какой-то непонятной тоски и даже страха. Я застал Лючио одного в курилке. Он стоял спиной ко мне перед открытым окном; князь услышав мои шаги, быстро повернулся, лицо его было столь искажено, столь бледно, что я в смущении отшатнулся…
— Лючио, вы больны? — воскликнул я, — вы переутомились сегодня?
— Пожалуй, — согласился князь хриплым неверным голосом, он весь затрясся в приступе нервной дрожи, потом, сделав над собой усилие, улыбнулся. — Не беспокойтесь, мой друг; дело пустое, проявление закоренелой болезни, очень редкой, и, безусловно, неизлечимой.
— Но в чем дело? — воскликнул я, испуганный страшной бледностью его лица. Риманец как то странно посмотрел на меня, глаза его расширились, потемнели… он тяжело опустил руку на мое плечо.
— Болезнь странная, — резко сказал он, — известная под названием угрызений совести. Вы слыхали о ней? Ни хирурги, ни медицина не могут облегчить ее страданий — это червь, который не умирает, и пламя, которое потушить нельзя! Но не будем говорить об этом, никто не может меня вылечить, никто и не захочет этого сделать!
— Однако угрызения совести, если вы страдаете ими, что кажется мне невероятным, так как вам не в чем себя упрекать, угрызения совести, повторяю я, не физическая болезнь!
— И вы думаете, что стоит лечить одни физические болезни? — сказал Лючио, все с той же неестественной улыбкой. — Действительно, тело — единственная наша забота; мы холим его, кормим, нежим и оберегаем даже от булавочных уколов; этим способом мы льстим себя уверенностью, что все обстоит благополучно? Однако, тело не что иное, как недолговечный кокон, обреченный к уничтожению по мере того, как душа, помещающаяся внутри его, растет, душа, которая как бабочка со слепым инстинктом летит прямо к свету! Посмотрите, — продолжал князь, обратившись к открытому окну и говоря более спокойным голосом, — посмотрите на спящую красоту вашего сада; Цветы заснули, деревья обрадовались, что с них сняли тяжесть искусственных лампочек, молодой месяц старается спрятаться за этим крошечным облаком и спешит на запад, на покой, минуту тому назад запоздалый соловей еще пел свою песенку. До нас долетает аромат душистых роз! Все это работа природы; до какой степени она красивее всего того, что может придумать человек! Однако, современному обществу эта тишина, это счастливое благоухающее одиночество не казалось бы привлекательным, общество предпочитает искусственный блеск настоящему свету…