— Нет, я их не забываю; но я им прощаю. Они повредить мне не могут. Пока я сама не унизилась, никто меня не унизит. Моя жизнь раскрыта, и все могут видеть, как я живу и что делаю. Я стараюсь действовать хорошо. Некоторые люди, пожалуй, находят, что я действую плохо, мне это очень жаль и, если только мои ошибки исправимы, я буду рада исправить их. Нельзя жить в мире без врагов, в особенности если вы занимаете какое-нибудь видное положение — люди без врагов, никогда ничего из себя не представляют. Все, которым удается достать хоть маленькое независимое положение, должны ожидать злобную ненависть тех, которые ничего не достигли. Этих последних я жалею от души и, когда они пишут или говорят жестоко обо мне, я знаю, что только сплин и разочарование диктуют им злобу. Они повредить мне не могут, повторяю, я одна могу себе повредить.
Деревья тихо зашелестели, сухой сучек затрещал. И Лючио придвинулся ближе к мисс Клер. Легкая улыбка играла на его лице, улыбка мягкая, придающая сверхъестественный блеск его красивым смуглым чертам.
— Милый философ, — сказал он, — вы судите людей почти так же бесстрастно, как Марк Аврелий. Вы все-таки женщина, и одного не хватает в вашей жизни — величественного спокойного довольства, одного, перед чем философия исчезает и мудрость испаряется… Любви, Мэвис Клер, любви любовника, преданной и страстной, этой любви вам еще не удалось возбудить. Ни одно сердце не бьется на вашем сердце, и нежные руки не обнимают вас, вы одна! Мужчины большей частью боятся вас; так как они сами животные, они предпочитают, чтобы и их подруги были бы животными, и они завидуют вам, вашему проницательному уму, вашей спокойной независимости. Однако, что лучше? Обожание животного человека, или уединение на холодной вершине со звездами в качестве единственных друзей? Подумайте об этом; годы пройдут, и вы состаритесь. С годами ваше одиночество будет еще чувствительнее. Не удивляйтесь моим словам; но верьте мне, когда я говорю, что могу вам дать любовь, не свою любовь, так как я никого не люблю, но я могу привести к вашим ногам самых гордых людей мира, и они униженно будут просить вашей руки. Я предоставлю вам право выбора, и тот, которого вы полюбите, будет вашим мужем… Но что с вами? Отчего вы от меня отшатнулись?
Мэвис Клер действительно отшатнулась и смотрела на Лючио с ужасом…
— Вы пугаете меня, — бормотала она, и при лунном свете я заметил, что она страшно побледнела. — Такие обещания невероятны и невозможны! Вы говорите как будто вы не смертный человек. Я не понимаю вас, князь Риманец, — я никогда никого похожего на вас не встречала, и что-то во мне протестует против вас… Кто вы? И отчего вы говорите так странно? Простите меня, если я кажусь вам неблагодарной… но пойдемте домой… Я уверена, что, очень поздно… И мне холодно… Она задрожала и схватилась за низкую ветку дерева, чтобы устоять на ногах
Риманец остался неподвижен и глядел на нее в упор…
— Вы говорите, что моя жизнь одинока, — продолжила нехотя мисс Клер с какой-то тихой грустью в голосе, — и вы предлагаете любовь и брак, как единственные условия счастья для женщины. Вы, может быть, правы. Я не смею утверждать, что вы не правы. В числе моих знакомых и друзей много замужних женщин, но я не поменялась бы ни с одной из них. Я мечтала о любви, но потому что мои мечты не осуществились, еще не причина унывать. Если Бог желает оставить меня одной, я роптать не буду, и мое уединение далеко не одиночество. Работа хороший товарищ, к тому же у меня книги, цветы, птицы, я никогда не бываю одна. И я не сомневаюсь, что когда-нибудь исполню свой сон любви, если не в этой жизни, то в будущей. Я могу подождать.
И, проговорив последние слова, Мэвис подняла глаза к небесам, где несколько звезд тихо блестели на ее лице было выражение ангельской кротости и спокойствия, и Риманец придвинулся к ней с восторженным блеском в глазах.
— Да, вы можете подождать Мэвис Клер, — сказал он звучным голосом, в котором не слышалось больше ни малейшего оттенка грусти.
— Вы можете подождать. Но скажите мне одно, подумайте минуту, поймете ли вы меня? Можете ли вы вернуться к далекому прошлому, и увидеть в нем мое лицо, не здесь, a в другом мире? Подумайте, видели ли вы меня, когда давно, в сфере красоты и света, когда вы были Ангелом, Мэвис, а я не тем, что я теперь! Как Вы дрожите! Но не бойтесь, я не повредил бы вам за тысячу миров. Вам кажется, что я обезумел, я знаю, но я думаю о прошлом, безвозвратном прошлом, и я наполнен сожалениями, которые жгут мою душу сильнее огня. Итак, ни земное богатство, земная власть, ни земная любовь, не могут прельстить вас, Мэвис, а ведь вы женщина! В таком случае чудо. Вы такое же чудо, как капля неоскверненной росы, которая в своей окружности отражает лазоревое небо, потом впитывается в землю, принося влагу и жизнь тому месту, где она исчезает… Я ничего не могу сделать для вас; вы ничего не хотите, и мои услуги отвергаете! Но так как я не могу помочь вам, то вы должны помочь мне, — и, внезапно упав на колени, Лючио благоговейно взял руку Мэвис и поцеловав ее, — я прошу немного, только чтобы вы помолились за меня. Я знаю, что вообще вы молитесь, так что для вас это не будет затруднением. Вы верите, что Бог внимает вам и, глядя на вас, я тоже этому верю! Только чистая женщина может внушить веру мужчине. Помолитесь за меня, как за существо упавшее, которое стремится к благу, но достичь его не может, которое живет под гнетом наказания и хотело бы проникнуть в рай, но благодаря проклятой воле человека, присуждено к аду. Помолитесь за меня, Мэвис Клер, обещайте мне, что вы помолитесь. Этим вы поднимете меня на одну ступень ближе к славе, которую я утерял.
Я слушал, пораженный удивлением. Мог ли это быть Лючио, насмешливый, беспечный, циничный зубоскал, каким я так хорошо его знал? Был ли это действительно он — преклоненный, как кающийся грешник, опустивший свою гордую голову перед женщиной? Я видел, как Мэвис высвободила свою руку из его и смотрела на него вниз, испуганная, растерянная. Вскоре она заговорила нежным, однако дрожащим голосом:
— Если вы так горячо этого желаете, я обещаю: я буду молиться, чтоб странная и горькая скорбь, по видимому, снедающая вас, удалилась бы из вашей жизни.
— Скорбь! — повторил он, прерывая ее и вскакивая на ноги с жестом, проникнутым страстью. — Женщина, гений, ангел, кто бы вы ни были, не говорите об одной скорби для меня. У меня тысяча тысяч скорбей — нет, миллион миллионов, которые, как пламя, пылают в моем сердце и так глубоко сидят! Гнусные и мерзостные преступления мужчин, низкие обманы и жестокости женщин, бесчеловечная, лютая неблагодарность детей, презрение к добру, мученичество ума, себялюбие, скупость, чувственность человеческой жизни, безобразное кощунство и грех творений по отношению к Творцу — вот они, мои бесконечные скорби! Они держат меня в несчастии и в цепях, когда бы я хотел быть свободным. Они создают ад вокруг меня и бесконечную муку и совращают меня с пути истины, пока я не делаюсь тем, кем не могу назваться ни себе, ни другим. А между тем… вечный Бог мне свидетель… Я не думаю, чтоб я бы так же дурен, как самый дурной человек на земле. Я искушаю, но я не преследую; я предводительствую многими людьми, однако я действую так открыто, что те, кто следует за мной, делают это больше по своему выбору и свободной воле, нежели по моему убеждению.
Лючио приостановился, потом более мягким голосом продолжал:
— Вы, кажется, боитесь меня; но будьте уверены, что никогда у вас не было менее причин для страха. Вы чисты и правдивы; я преклоняюсь перед обоими качествами. Вы не желаете ни моей помощи, ни моих советов и мы сегодня расстанемся с вами навсегда!.. Никогда более Мэвис Клер, никогда, во все мирные дни вашей прекрасной довольной жизни, я не встречусь с вами и не нарушу вашего покоя, клянусь в этом перед небом!
— Но почему? — ласково спросила Мэвис и, подойдя к нему, тронула его руку, — отчего вы говорите с таким безжалостным самобичеванием? Какая темная туча заслонила ваш ум? Ведь в душе вы благородный, и боюсь, что я осудила вас напрасно… Вы должны мне простить… я вам не доверяла…
— И хорошо сделали, что не доверяли, — ответил Лючио и, схватив ее за обе руки, повернул лицом к себе и посмотрел на нее блестящими, как алмазы глазами:
— Ваш инстинкт направил вас верно. Ах, кабы было побольше таких людей, как вы, не доверявших мне и отталкивающих меня! Еще одно слово. Если когда меня не будет, вы нечаянно вспомните обо мне! Подумайте, что я достоин большей жалости, чем голодающий бедняга, ползущий по панели, так как у негра, пожалуй, есть надежда, а у меня ее нет! А когда будете за меня молиться (я требую с вас исполнения этого обещания), то молитесь за того, кто не смеет сам за себя молиться! Вы знаете слова: «не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого?» Сегодня вечером, вы были введены в искушение, хотя вы этого не знали. Ваша чистая душа избавила вас от лукавого. А теперь прощайте! В жизни я вас больше не увижу и в смерти тоже нет; хотя я посещал много смертных одров по приглашению умирающих, однако, на вашем, я присутствовать не буду. Может быть, когда ваша душа будет на границе, разделяющей свет от мрака, вы узнаете кто я, и вы поблагодарите Бога за то, что мы расстались сегодня, как мы расстаемся, навсегда!..
Он выпустил ее руки, и она отшатнулась, бледная испуганная. В темной красоте его лица было что-то сверхъестественное и жуткое. Глубокая тень омрачала его лоб, его глаза блистали, как живой огонь, и на губах блуждала улыбка полунежная и полужестокая. Странное выражение его лица внушило чувство страха даже мне, и я задрожал от холода, хотя воздух был тихий и теплый. Медленно и бесшумно Мэвис удалилась, оглядываясь с какой-то тревогой в грустных глазах, потом ее тонкий облик в белом одеянии исчез между деревьями. Я подождал, не зная, что делать, потом, решив вернуться к дому, если возможно незамеченным, я сделал шаг вперед… Внезапно голос Лючио раздался почти рядом со мной.
— Ну, что же? Вы все подслушали? Отчего же вы не вышли из-за тени этого дерева? Вы видели бы разыгравшуюся комедию более ясно.