рез радужные одежды святых, бросал кругом красные и синие пятна, стояла на коленях моя жена. На ней было что-то прозрачное, белое, едва скрывающее наготу ее холеного тела, — роскошные ее волосы в беспорядке спадали почти до пола, ее руки были сложены с мольбой и бледное лицо приподнято… Перед ней горделиво стоял Лючио. Я смотрел на обоих с сухими лихорадочными глазами, — что все это означало? Неужели она, моя жена вероломна, и он мой друг — изменник?
— Подожди, подожди, — бормотал я себе, — это верно опять комедия, как та, которая разыгралась с Мэвис Клер. Надо посмотреть и выслушать, что будет!
И, придвинувшись к стене, я облокотился на нее, едва переводя дыхание, и с жадностью ждал ее голоса и его голоса. Когда они заговорят, я узнаю, я сразу узнаю все! И я устремил на них свой взгляд и даже в эту минуту агонии не мог не удивиться страшному свету на лице Лючио, свету, которого нельзя было приписать отраженно луны, так как князь стоял спиной к окну. Что за причуда владела им в эту минуту? Отчего даже моему одурманенному взору он казался более человеком. Его бесспорная красота почему-то отталкивала… Весь его облик дышал чем-то демоническим! Но… тише, тише… Она, моя жена, заговорила… Я слышал каждое ее слово, слышал все и вытерпел все, и не упал в объятия смерти от бесконечного позора и отчаяния.
— Я люблю вас! — молила она, — Лючио, я люблю вас, и эта любовь убивает меня! Будьте милосердны; сжальтесь над моей страстью, полюбите меня один час, один краткий час! Вы видите, я прошу так мало. А потом делайте со мной, что хотите, пытайте меня, позорьте меня публично, прокляните меня перед небесами, мне все равно! Я ваша, душой и телом; я вас люблю!
Ее голос звучал безумно и страстно, я слушал, в ярости, но молчания не прерывал, так как каждый мой нерв был напряжен в ожидании ответа Лючио. Но вот, он засмеялся, тихо и насмешливо…
— Вы льстите мне, — ответил он, — я сожалею, что не могу ответить вам тем же.
Мое сердце радостно забилось… Я почувствовал и внезапное облегчение, и мне захотелось вторить презрительному смеху Лючио. Сибилла пододвинулась ближе к нему.
— Лючио, Лючио, — прошептала она. — Неужели у вас нет сердца? Как вы можете отвергать меня, когда я предлагаю вам самое себя, всю, как я есть? Неужели я вам противна? Сотни мужчин отдали бы свою жизнь, чтобы услышать слова, которые я говорю вам, но, для меня никто кроме вас не существует! Вы один мой кумир, дыхание моей жизни! Ах Лючио! Неужели вы мне не верите, неужели вы не понимаете, как глубоко, как бесконечно, я вас люблю!
Риманец повернулся к ней так резко, что даже испугал ее, тень презрения еще глубже легла на его красивом лице.
— Я знаю, что вы любите меня, — ответил он, и холодная улыбка, как молния засверкала в его глазах. — Я знал это всегда. Ваша презренная душа кинулась ко мне с первого взгляда, который я бросил на нее. Вы были лживы и развращены с самого начала и во мне вы признали своего властелина! Да, своего властелина, — повторил он, так как Сибилла вскрикнула, как ужаленная. Склонившись, он резко схватил ее обе руки. — Выслушайте правду о себе хоть раз от того, кто не боится высказать ее! Вы любите меня. Ваша душа и ваше тело принадлежат мне, если я захочу их взять! Вы вышли замуж с ложью на устах, вы перед Богом клялись быть верной вашему мужу, а в мыслях вы уже изменяли ему, по собственному желанию, вы превратили высокое таинство в богохульство и проклятие! Не удивляйтесь в таком случае, что вы прокляты! Я это знал, поцелуй, который я вам дал после свадебного обряда, возбудил, воспламенил вашу кровь и приковал вас ко мне. Вы бы сбежали от мужа в первую ночь, если бы я только этого потребовал и любил вас, как вы меня любите, конечно, если можно дать священное имя любви той жажде страсти и разврата, которая горит в ваших жилах. А теперь я отвечу на ваше признание, — и, держа ее за обе руки, князь посмотрел на нее с таким гневом в темном взоре, что внезапный мрак, казалось, упал на них.
— Я ненавижу вас. Да, вас и всех женщин, похожих на вас. Ибо вы развращаете мир, вы превращаете добро во зло, вы идете от глупости к преступлению, пользуясь соблазном вашего нагого тела и ваших глаз. Вы делаете из мужчин дураков, животных! Когда вы умираете, вы растлеваетесь; червяки кишат в ваших телах, доставлявших столько наслаждения стольким мужчинам. Вы в жизни не нужны и в смерти вы остаетесь ядом, я ненавижу вас всех! Я читаю вашу душу, как открытую книгу. На первом листке написано название, данное публично-развратным женщинам, но которое по праву принадлежит тем, которые, как вы, не ища даже предлога бедности, продают себя дьяволу.
Лючио резко остановился и хотел оттолкнуть ненавистную ему женщину, но Сибилла впилась в его руку, впилась с таким же упорством, как некогда проявляло ненавистное мне насекомое, найденное князем в гробнице египетской принцессы. А я, неподвижно стоя на том же месте, почувствовал глубокое уважение к Лючио за его откровенность, за храбрость, с которой он сказал этой развратной женщине, как на нее может смотреть честный мужчина.
Мой друг, мой больше, чем друг! Он был прав, он был честен; у него не было ни желания, ни намерения обмануть или обесчестить меня! Мое сердце наполнилось благодарностью к нему и еще каким-то чувством безграничной жалости к себе. Я был готов зарыдать от нервного возбуждения и боли, но сдержал себя, чтобы узнать, чем все это кончится. Пораженный, я следил, за женой с изумлением! Куда девалась ее гордость? Как она могла стоять на коленях перед человеком, уязвившим ее столь нестерпимыми, оскорбительными словами?
— Лючио, Лючио, — шептала она, и ее шепот раздался по галерее как шипение змеи. — Говорите, что хотите, осуждайте меня, вы будете правы! Я низка и порочна, я это знаю. Но к чему быть нравственной? Какое удовлетворение получу я путем самопожертвования? Пройдут несколько лет, мы все умрем и будем забыты даже теми, которые любили нас. Так зачем же нам терять те радости, которые нам даны? Неужели трудно полюбить меня на один какой-нибудь час? Разве я некрасива? Не может быть, чтобы красота моего лица и тела была ничтожна в ваших глазах; ведь вы — мужчина! Убейте меня жестокостью ваших слов, мне все равно! Я люблю, люблю вас! — и в исступлении страсти Сибилла вскочила на ноги, откинула волны своих роскошных волос и выпрямились, словно вакханка, сознающая свою чрезвычайную красоту. — Посмотрите на меня, Вы не смеете отвергать такую любовь, какую я вам предлагаю!
Мертвое молчание последовало за ее пылкой речью, и я смотрел с благоговением на Лючио, когда он повернулся и встал против нее. Меня поразило совершенно неземное выражение его лица; его прекрасные брови были сдвинуты в мрачную угрожающую линию, его глаза буквально горели презрением, а между тем, он смеялся тихим смехом, звучащим сатирически.
— Не должен, не смею! — повторил он презрительно. — Женские слова, женский вздор! Крик оскорбленной самки, которой не удается прельстить избранного самца. Такая любовь, как ваша! Что она такое? Унижение для того, кто примет ее; стыд для того, кто доверится ей! Вы хвалитесь своей красотой; ваше зеркало показывает вам приятный образ, но ваше зеркало лжет так же хорошо, как и вы. Вы видите в нем не отражение себя, иначе вы бы в ужасе отпрянули назад… Вы просто смотрите на вашу телесную оболочку, как на платье из парчи, — тленную, преходящую и только годную, чтоб смешаться с пылью, откуда она произошла. Ваша красота! Я ничего из нее не вижу, я вижу вас. И для меня вы безобразны и останетесь безобразной навсегда. Я ненавижу вас! Ненавижу вас со всей горечью неизмеримой ненависти, так как вы сделали мне зло, нанесли мне оскорбление! Вы прибавили еще новую тяжесть к бремени наказания, которое я несу!
Сибилла придвинулась к нему с распростертыми объятиями, но величественным жестом он отстранил ее.
— Отойдите! — воскликнул он, — устрашитесь меня, как неизведанного ужаса. О, немилосердные небеса! — Одна только ночь прошла с той минуты, как меня придвинули на ступень ближе к потерянному блаженству, и вновь врата рая закрываются передо мной! О, бесконечная пытка! О, грешные души мужчин и женщин, неужели в вас не осталось ни единой искорки от Бога? Неужели благодаря вам, моя скорбь будет вечна?
Лючио стоял лицом к окну, бледные лучи месяца освещали его мрачное лицо и бесконечную, безвыходную тоску его взора. Я слушал его со страхом и изумлением и не мог понять, что означали его странные слова. По выражению лица моей жены было видно, что она также не понимала их.
— Лючио, — прошептала она, — Лючио, в чем дело? Я ни за что на свете не хотела бы повредить вам. Я ищу лишь вашей любви, Лючио, и заплачу за нее такой нежной страстью, такими ласками, о которых вы и не мечтаете! Ради этого, и только ради этого, я вышла за Джеффри. Я выбрала его в мужья только потому, что он был вашим другом (о вероломная женщина!), я заметила сразу всю степень его гнусного эгоизма. Он гордился собой и своим богатством, и слепо доверял вам и мне. Я знала, что со временем мне можно будет последовать примеру женщин моего круга и завести себе любовника. Любовника! Тогда еще, до свадьбы я избрала его. Я избрала вас, Лючио, и хотя вы ненавидите меня, вы не можете помешать мне любить вас, любить вас до самой смерти!
Князь пристально посмотрел на леди Сибиллу, его взор стал еще мрачнее.
— А после смерти? — сказал он, — вы будете продолжать меня любить?
В его голосе было что-то вроде суровой насмешки, смутно испугавшей меня.
— После смерти? — пробормотала она, заикаясь.
— Да, после смерти, — повторил он угрюмо. — После — существует, ваша мать убедилась в этом.
Легкий крик вырвался из груди Сибиллы…
— Прекрасная леди, — продолжал он, — ваша мать была, подобно вам, сластолюбива. Она, подобно вам, решила следовать обычаю: как только «слепое» или добровольное доверие ее мужа было приобретено, она выбрала не одного любовника, но многих. Вы знаете ее конец? В написанных, но не правильно понимаемых законах Природы больное тело есть естественное выражение больного духа; ее лицо в ее последние дни было отражением ее души. Вы содрогаетесь! Между тем зло, что было в ней, есть также в вас; оно заражает вашу кровь медленно, но верно, и если у вас нет веры в Бога, чтоб излечить эту болезнь, она сделает свое дело даже в последний момент, когда смерть схватит вас за горло и остановит ваше дыхание. Улыбка на ваших ледяных губах будет тогда, поверьте мне, улыбкой не святой, но грешницы. Смерть никогда не обманешь, хотя жизнь обмануть можно. А потом… Я опять спрашиваю: будете ли вы любить меня?.. когда вы узнаете,