И в нескольких словах я передал ей сцену между Лючио и моей женой, коей я был свидетелем. Мэвис выслушала меня, но с видимым нежеланием, потом вздохнула и откинула со лба спустившуюся прядь волос.
— Мне очень жаль, — сказала она, — но это не меняет моих убеждений. Я считаю вашего друга за вашего злейшего врага! Мне кажется, что вы не сознаете всего страшного значения трагической смерти вашей жены. Простите меня, если я попрошу вас теперь уйти. Письмо леди Сибиллы ужасно расстроило меня, и говорить о нем я больше не могу… Я жалею, что прочитала его…
Она остановилась. В ее голосе послышались слезы. Видя, что ее нервы действительно разошлись, я сложил рукопись и полушутя обратился к ней:
— И так вы не нашли подходящей надписи для памятника?
Мэвис повернулась ко мне с жестом величественного укора.
— Да, нашла, — сказала она глухим, но возбужденным голосом, — напишите: «От безжалостной руки разбитому сердцу!» Это подойдёт и к несчастной умершей и к живому человеку.
Ее платье зашелестело. Она прошла мимо меня и скрылась. Ошеломленный ее внезапным гневом и внезапным уходом, я остался неподвижен. Сенбернар встал со своего места и подозрительно посмотрел на меня, как бы приглашая меня уйти. Минерва, как всегда, глядела на меня с бесстрастным несказанным презрением. Все безмолвные вещи в этом тихом кабинете будто возмущались моему непрошенному присутствию. Я осмотрелся с грустью, как странник смотрит на убежище, в которое ему запрещено проникнуть.
— Мэвис похожа на всех женщин, — сказал я вполголоса. — Она обвиняет меня в безжалостности, и забывает, что согрешила Сибилла, а не я. Как бы женщина не была виновата, ей всегда удается возбудить хотя бы маленькую долю симпатии, а мужчина остается незамеченным и к нему применяют лишь холодное равнодушие.
Глубокое чувство одиночества охватило меня в этой тихой мирной комнате. В воздухе витал запах лилий, и мне показалось, что все существо Мэвис должно быть дышит этим редким запахом.
— Если бы я только знал ее раньше и полюбил ее! — прошептал я, выходя из дома.
Но я вспомнил, что ненавидел мисс Клер до знакомства с ней, не только ненавидел, но написал на ее счет анонимный пасквиль, невольно давая ей перед публикой высшее доказательство таланта женщины, а именно зависть мужчины.
Глава тридцать восьмая
Две недели спустя, я стоял на палубе яхты, принадлежащей Лючио. Судно было построено по последней букве науки, с такой роскошью, что не только я, но и все, которые видели его не могли прийти в себя от восторженного удивления. Яхта отличалась чрезвычайно быстрым ходом и приводилась в движение электричеством. Большая толпа зрителей собралась на набережной, чтобы полюбоваться, хотя бы издали, красотой ее формы и внешности. Некоторые из более смелых причалили к ней в маленьких лодочках, надеясь, что им позволят осмотреть корабль. Однако матросы, сильные смуглые молодцы, принадлежащие по-видимому какой-то чуждой стране, вскоре дали понять публике, что таковые посещения нежелательны. С развевающимся красным флагом, при всех парусах, яхта «Пламя» снялась с якоря в тот самый день, когда, ее владелец и я, мы на нее вступили. Двигаясь с невероятной и бесшумной быстротой, она вскоре оставила за собой Английские берега, которые постепенно сливаясь с туманом, превратились в бледное видение призрачной страны. Раньше, чем покинуть родину, я совершил несколько легкомысленных поступков: я подарил лорду Эльтону его прежнее имение Виллосмир, извлекая некоторое наслаждение из сознания, что расточительный аристократ обязан мне возвратом своих владений, мне, писателю, презираемому, как представителя низшей касты. Меня тоже радовала мысль, что дочь железнодорожного туза, чванясь новоприобретенным титулом графини, приедет в старый замок и будет прихорашиваться перед тем самым зеркалом, в котором Сибилла следила за своей смертью. Я не знаю, почему эта мысль нравилась мне, так как я ничего решительно не имел против Дайаны Чезни; она была вульгарна, но безобидна, и сделается, наверное, более популярной владелицей Виллосмирского замка, чем была когда либо моя жена.
В числе других распоряжений я рассчитал своего камердинера Мориса, и сделал его несчастным на веки, подарив ему тысячу фунтов на женитьбу и на начало какого-нибудь предприятия. Он положительно измучился, не решаясь ни на какое дело из боязни, что оно не принесет ему достаточно большие барыши. То же произошло и со сватовством, хотя он имел в виду нескольких невест, он боялся ошибиться в выборе, настаивая преимущественно на том, чтобы его будущая супруга умела бы хорошо готовить и не была бы расточительна. Любовь к деньгам и страх потерять их наполнили горечью всю его жизнь, как это бывает нередко, и моя неожиданная щедрость взвалила на него так много забот, что лишила его сна и аппетита. Его затруднения, однако, не потревожили меня и я не помог ему никакими советами. Остальных своих служащих я также распустил, щедро наградив их, не ради их личной выгоды, а только для того, чтобы они хорошо обо мне отзывались. В этом мире единственный способ составить себе хорошую репутацию — это широко заплатить за нее… До отъезда, я заказал итальянскому скульптору памятник на могилу Сибиллы. Английские скульпторы лишены всякого таланта, а я хотел, чтобы памятник был бы идеален. Он изображал ангела, готовящегося к полету, и лицо ангела было в точности скопировано с портрета Сибиллы. Как бы женщина не была порочна во время своей жизни, законы общественного лицемерия требуют, чтобы после смерти все смотрели на нее как на ангела.
Как раз перед отъездом я узнал, что мой бывший друг «Босслз» скоропостижно скончался. Оказывается, что он пожелал лично отлить кусок золота из своей руды и задохнулся от ртутных испарений, вызванных этой операцией. Раньше это известие очень огорчило бы меня. Но теперь я не пожалел о своем друге. Я ничего не слышал о нем со дня получения моего неожиданного богатства — Кэррингтон даже не потрудился поздравить меня. Исполненный чувством собственного достоинства, я нашел, что с его стороны это было крайне грубо, и потому его смерть оставила меня вполне равнодушным. Вообще уже ничего не трогало меня, кроме самых близких личных интересов, и я никого не любил, так как нельзя было назвать любовью то чувство смутной привязанности, которое я испытывал по отношению к Мэвис Клер. Говоря совершенно честно, эта привязанность была ничем иным, как желанием быть утешенным и обласканным ею. Возможность сказать свету: «Эта женщина, которую вы подняли на щит славы; и увенчали лаврами, она любит меня, она не ваша, но моя!» Желание было полно чистейшей корысти и чистейшего эгоизма и не заслуживало другого названия, кроме себялюбия.
В это же время, какая-то странная необъяснимая перемена произошла в моих отношениях с Лючио.
Он очаровывал меня по-прежнему, и по-прежнему я находился под его влиянием, но как-то помимо своей воли я начал следить за ним и изучать его. Временами, каждый взгляд князя казался мне многознаменательным, каждый его жест был повелителен почти до наглости. В моем уме возникали неясные сомнения, почти страх, я жаждал знать о нем больше, чем знал и изредка ощущал к нему внезапный прилив отвращения, который отталкивал меня от него и наполнял каким-то безотчетным страхом. Наедине с ним, посреди широкого моря, отрезанный на время от всякого сообщения с кем бы то ни было, эти ощущения усиливались с каждым днем. Неприятное присутствие Амиэля, который был главным управителем на яхте, наполняло меня теперь не только отвращением, но и нервным страхом; мрачные и более или менее отталкивающие лица команды преследовали меня во сне; и однажды, нагнувшись через борт судна и смотря вниз, в бездонную морскую глубь, я подумал о странных чудесах Востока и историях о волшебниках, которые силой темной науки делали жертв из людей и, обольщая, совращали их с пути истины. Я не знаю, почему эта проходящая мысль привела меня в глубокое уныние, но когда я взглянул наверх, небо потемнело, и лицо одного из матросов, который вблизи меня чистил медные перила, показалось мне особенно зловещим и угрожающим. Я хотел было перейти на другую палубу, когда почувствовал руку на своем плече и обернувшись, встретил прекрасные печальные глаза Лючио.
— Путешествие надоело вам, Джеффри, — сказал он ласково. — Вам претят эти представители вечности: бесконечное небо и бесконечное море? Человек невольно признает свое бессилие и ничтожество, когда находится на доске между воздухом и океаном! Однако мы несемся вперед с быстротой, которая только возможна при электрической силе. Вы даже не подозреваете, сколько узлов мы делаем в час.
Я ничего не ответил, но взяв своего друга под руку, начал ходить с ним взад и вперед по палубе. Я чувствовал, что Лючио смотрит на меня, но сам избегал его взгляда.
— Вы задумались о вашей жене? — спросил он, наконец, сочувственно. — До сих пор по причинам вам известным, я избегал говорить о плачевной кончине столь прекрасного существа. Но, увы! Красота и расстройство нервов частенько идут рука об руку. Если бы у вас была вера, вы думали бы, что теперь ваша жена воплотилась в ангела.
Я резко остановился и посмотрел Лючио прямо в глаза. По его губам скользила легкая улыбка.
— В ангела? — повторил я медленно, — или в демона? Как думаете вы? Вы, который иногда утверждаете, что рай и ад существуют?
Князь ничего не ответил. Таинственная улыбка все еще озаряла его лицо.
— Говорите, — закричал я почти грубо. — Вы можете со мной не стесняться. По вашему, Сибилла ангел или демон?
— Дорогой Джеффри, — мягко ответил Лючио. — Женщина всегда ангел, как на этом свете, так и на том!
Я горько засмеялся.
— Если в этом заключается ваша вера, то я жалею вас!
— Я не говорил вам о моей вере, — ответил князь холодно, поднимая блестящие глаза к темневшему небу.
— Однако у вас есть вера, — настаивал я, и насколько я могу судить, — странная вера! Помните, вы обещались мне когда-нибудь объясниться?
— И вы готовы принять это объяснение? — прервал он слегка насмешливым тоном. — Нет, дорогой друг, позвольте мне сказать вам, что вы не готовы! Мои верования слишком положительны, чтобы сталкивать их с вашим неверием, слишком реальны, чтобы уступить даже выражению ваших сомнений. Вы сейчас же начали бы говорить выдержки из Вольтера и Шопенгауера, сопоставлять ваши мелкие, как пылинки, теории моему глубокому знанию. Скажу вам лишь одно, что я верю в Бога как в настоящее Положительное Существо…