Мое любопытство было возбуждено окончательно и мне страшно захотелось испытать предложенный мне опыт. Однако я сделал вид, что не верю этому и не особенно интересуюсь видением.
— Я согласен, — засмеялся я, — однако не думаю, чтобы вам удалось усыпить меня, у меня слишком развита сила воли, — Лючио улыбнулся насмешливо, — но попробовать я не мешаю.
Он встал немедленно и подал знак одному из египетских служителей.
— Останови лодку, Азима, — сказал он повелительно. — Мы переночуем здесь.
Азима, восточный красавец, в живописном белом одеянии, приложил руку ко лбу в знак повиновения и удалился. Через несколько минут, барка остановилась. Вокруг нас царила таинственная тишина, лунный свет падал на палубу, как струя разлившегося желтого вина, на далеком горизонте виднелась одинокая колонна, величественно поднимаясь к темному небу. Лючио стоял передо мной: он не двигался, ничего не говорил, но смотрел на меня пристально своими глубокими таинственными глазами, которые, казалось, проникали в мое тело и жгли его. Я был привлечен, как привлечена птица взором змеи… Однако я старался улыбаться и казаться равнодушным, но мои усилия были тщетны. Личное самосознание быстро ускользало от меня, небо, вода, луна начали кружиться в каком-то бешеном водовороте, я не мог двинуться, неведомая сила приковывала меня к месту… Потом внезапно, как мне показалось, мой взор прояснился, я снова пришел в себя… Послышался звук торжественного марша и тут передо мной, в полном лунном свете, блестя тысячами огоньков с башен и домов засиял «Город Прекрасный».
Глава тридцать девятая
Видение величественных зданий, обширных и великолепных, бесконечных улиц, по которым шли толпы мужчин и женщин в белых и пестрых одеждах, усыпанных драгоценными камнями, чудных цветов, которые спадали с крыш террас, перекидываясь в иных местах через улицу — деревьев, широких и многолиственных, мраморных террас, спускающихся к реке, бледных лилий, растущих на самом краю воды, — все это предстало моими глазами под аккомпанемент отдаленной чудной музыки. Мне казалось, что я стою на палубе судна в многолюдной гавани, и что передо мной расстилается длинная аллея, кончавшаяся площадью, где мраморные боги и странные гранитные звери безмолвно глядели вперед, где фонтаны били в серебристом свете луны, и слышался приглушенный говор тысячной толпы, спешащей взад и вперед, словно пчелы в улье.
Слева я различал громадные бронзовые ворота, охраняемые сфинксами; там был сад, и из этой тенистой глубины до меня доносился женский голос, певший странную дикую мелодию. Тем временем звуки марша, которые раньше всего долетели до моего слуха, звучали все ближе и ближе, и тотчас я заметил приближающуюся большую толпу с зажженными факелами и гирляндами цветов. Скоро я увидел ряды жрецов в блестящих одеждах, унизанных каменьями, горевших, как солнце. Они двигались к реке, и с ними шли юноши и маленькие дети, тогда как по обе стороны девушки в белых покрывалах и с венками роз скромно выступали, по временам колыхая серебряными кадильницами. За процессией жрецов шла царственная особа между рядами рабов и слуг: я знал, что это был властелин «Города Прекрасного», и я почти сделал движение, чтобы присоединиться к оглушительным радостным крикам, которыми он был встречен! За его свитой следовал белоснежный паланкин, несомый девушками, увенчанными лилиями. Кто занимал его?.. Какая драгоценность его страны заключалась там? Я был охвачен необыкновенным желанием узнать это. Я следил за белой ношей, приближающейся к пункту моего наблюдения; я видел, что жрецы расположились полукругом на набережной реки. Царь был в середине, а волнующаяся, шумящая толпа — вокруг; раздался звон медных колоколов, смешавшийся с барабанным боем и резкими звуками тростниковых труб, и среди света горящих факелов белый паланкин был поставлен на землю. Женщина, одетая в блестящую серебряную парчу, вышла оттуда, как сильфида из морской пены, но она была закрыта покрывалом; я не мог различить очертания ее лица, и острое разочарование в этом было настоящей мукой для меня. Если б я только мог увидеть ее, думалось мне, я узнал бы нечто, о чем до сих пор никогда не догадывался!
— Откинь, откинь покров, дух Города Прекрасного! — молил я внутренне, — я чувствую, что в твоих глазах я узнаю тайну счастья!
Но покров не был откинут… Музыка продолжала греметь, оглушая мне уши… Яркий свет и пестрые цвета ослепляли меня… Я почувствовал внезапно, что падаю в какую-то бездну и гонюсь за месяцем, летевшим передо мной на серебристых крыльях, потом звук знакомого баритона, напевающего известную опереточную шансонетку почти испугал меня, и через минуту я пришел в себя и увидал перед собой Лючио, лениво раскачивавшегося в кресле; ночь была по прежнему безмолвна, берег пустынный и наша барка неподвижна. С криком, я бросился к нему.
— Где она? — воскликнул я, — и кто она?
Князь посмотрел на меня молча, и также молча отстранил мои руки. Я отшатнулся, изумленный и дрожа всем телом
— Я видел все, — пробормотал я, — Город, жрецов, царя, все кроме ее лица! Отчего это лицо было скрыто?
И непрошенные необъяснимые слезы навернулись у меня на глазах. Лючио следил за мной как бы забавляясь моим волнением.
— Вы положительно клад для шарлатанов, — сказал он шутливо, — с вами можно проделать какие угодно фокусы. Мимолетное видение, вызванное мной произвело на вас чересчур глубокое впечатление!
— Вы этим хотите сказать, — начал я серьезно, — что все, что я только что видел, было внушено вами?
— Безусловно. Я знаю, каков был «Прекрасный град» и потому мог создать полную картину, которую представил вашему умственному зрению! Ведь у вас, как и у всех, есть внутреннее зрение, хотя, как большинство людей, вы пренебрегаете этой способностью и не осознаете ее.
— Но кто была она? — повторил я упорно.
— Она, — как вы выражаетесь, должно быть была фавориткой царя. И если она закрыла от вас лицо, мне очень жаль, но право я не виноват. Идите спать, Джеффри, у вас растерянный вид. Видения плохо влияют на вас. Однако вы сами знаете, что они лучше действительности!
Я не знал, что ответить. Отвернувшись от него, я сошел вниз в надежде, что усну. Но мой ум был окончательно возбужден и знакомое чувство страха еще сильнее обыкновения начало мучить меня. Мне показалось, что я уже не имею воли, что сверхъестественная сила командует мною, влечет вперед и толкает в неизмеримую бездну. Это ощущение было в высшей степени непонятно. Временами оно заставляло меня избегать взгляда Лючио. Я положительно дрожал перед ним, до такой степени его присутствие угнетало меня. Это чувство не было вызвано исключительно видением древнего египетского города, с каждым днем обращение князя все более беспокоило меня. Если в моих чувствах к нему происходила перемена, то и в его чувствах ко мне, по-видимому, происходила такая же. Его повелительные манеры стали еще более повелительными, его насмешки более едки, его презрение к человечеству подчеркивалось и повторялось чаще. Однако временами я восхищался им по-прежнему, наслаждался его разговором, умным, циничным и забавным и не мог представить себе существование без него. Тем не менее, сумрак моего духа увеличивался; наша нильская экскурсия сделалась для меня бесконечно томительной — до такой степени, что прежде, чем мы достигли половины пути нашей поездки по реке, я стал страстно желать возвратиться и окончить путешествие. В Луксоре неожиданное обстоятельство еще более усилило мое желание прекратить это путешествие. Мы пробыли там несколько дней, знакомясь с развалинами Фив и Карнака, где шли раскопки древних могил. Как-то раз, рабочие натолкнулись на красный гранитный саркофаг, великолепно сохранившийся. В нем был богато разрисованный гроб, который вскрыли при нас, а в гробу лежала роскошно убранная мумия женщины. Лючио оказался знатоком иероглифов и вкратце перевел нам историю, вырезанную на крышке гроба.
— Это танцовщица двора королевы Аменартис, — объявил он мне и остальным зрителям, собравшимся вокруг саркофага, — как последствие своих бесконечных грехов и тайного разврата она умерла от яда, который по приказанию царя, должна была принять собственноручно в присутствие хранителей закона. Такова в кратких словах история этой женщины, конечно, я не передаю вам всех подробностей. По-видимому, ей было только двадцать лет. Ну что же? — и Лючио окинул нас блестящей улыбкой, — мы можем поздравить друг друга с прогрессом нынешнего времени. У нас грехи танцовщиц не принимаются в расчет… Не посмотреть ли нам на что она была похожа?
Местные ученые авторитеты не воспрепятствовали этому плану и я, который никогда еще не видал вскрытия мумий следил за происходившим с неподдельным интересом. Одно за другим отпали душистые покрывала, и нашим взорам предстала прядь золотисто-каштановых волос, после чего бережно приступили к вскрытию лица, причем Лючио начал работать сам. Когда все было кончено, нечто вроде омерзения и страха сдавило мне горло. Хотя черты лица были твердые и сухие как пергамент, их очертание осталось невредимым. Я закусил губы чтобы не вскрикнуть «Сибилла!», до такой степени мумия была похожа на нее. Легкий, полудушистый, полугнилой аромат могильных тканей ударил мне в голову и с чувством тошноты, я отшатнулся и прикрыл глаза. Невольно, я вспомнил запах французских духов, наполнявших воздух в комнате, где я нашел мертвую жену, этот запах был совершенно такой же! Стоящий рядом со мной человек заметил, что я отшатнулся, и схватил меня за руку:
— Солнце чересчур печет, — сказал он, улыбаясь, — здешний климат не всеми переносится легко.
Я насильно улыбнулся и что-то пробормотал, потом совладав с собой, я посмотрел на Лючио, который изучал лицо мумии с какой-то загадочной улыбкой на губах. Низко нагнувшись над гробом, князь вынул из него кусок разработанного золота в форме медальона.
— Вот и портрет прекрасной танцовщицы, — заметил он, протягивая нам свою находку, — это чудный образец древнего искусства и одновременно изображение красавицы. Не так ли Джеффри?