Он протянул мне медальон, и я осмотрел его с болезненным интересом. Лицо было чрезвычайно красиво, но без сомнения это было лицо Сибиллы!
Я положительно не помню, как провел остальные часы этого ужасного дня. Вечером, оставшись наедине с Риманцом, я обратился к нему с вопросом: заметил ли он сходство между…
— Между египетской танцовщицей и вашей покойной женой? — прервал меня Лючио. — Конечно заметил, но почему это так волнует вас? История повторяется, так почему же лику красивой женщины не повторяться? Красота всегда имеет свой двойник или в прошлом или в будущем.
Я ничего не ответил; но на следующее утро почувствовал себя больным, до такой степени больным, что не мог подняться с постели. Я провел день в мучительном беспокойстве не столько физическом, сколько душевном. При гостинице в Луксоре находился врач, и Лючио, по-прежнему охраняя мой комфорт, немедленно послал за ним. Доктор ощупал мне пульс, покачал головой и, после долгих размышлений, посоветовал мне не медля покинуть Египет. Я выслушал его приговор с едва скрываемым удовольствием. Жажда выбраться из этой страны древних богов причиняла мне почти физические страдания, я ненавидел бесконечно грозное безмолвие пустыни, где загадочный Сфинкс дышит презрением на ничтожное человечество, где открытые могилы представляют нашим взорам давно умершие лица, похожие до невероятности на лица людей, которых мы знали и любили, и где живописная летопись передает нам те же эпизоды, коими наполнены наши современные газеты. Риманец был согласен выполнить предписание доктора и устроил наш обратный путь в Каир и обратно в Александрию с такой быстротой, что лучшего я и желать не мог, и невольно почувствовал к своему другу прилив безграничной благодарности. Все, что деньги могут сделать, было сделано и в сравнительно короткий период времени мы уже выходили из египетских вод и под всеми парусами шли, как мне казалось, в направлении Франции. Мы ничего пока не решали касательно наших дальнейших планов, но было вероятнее всего, что мы прозимуем у берегов прекрасной Ривьеры, — мое прежнее доверие к Риманцу вернулось с удвоенной силой и я предоставлял ему решение нашей судьбы, радуясь, что мне удалось не умереть в таинственном Египте. И не раньше, как через неделю или десять дней моего пребывания на борту, когда я уже хорошо восстановил свое здоровье, наступило начало конца этого незабвенного путешествия в такой страшной форме, что почти погрузило меня во тьму смерти, или, скорее (теперь скажу, выучив основательно мой горький урок), в блеск той загробной жизни, которую мы отказываемся признавать, пока не унесемся в вечное блаженство или вечные муки.
Однажды вечером, после быстрого и интересного плавания по гладкому, залитому солнцем морю, я удалился в свою каюту, чувствуя себя почти счастливым.
Мой дух был совершенно спокоен, моя вера в «моего» Лючио опять восстановилась, и я могу добавить, что также вернулась ко мне старая высокомерная вера в себя. Разнообразные горести, которые я переносил, начали принимать неясный образ, как вещи давно прошедшие; я опять с удовольствием размышлял о силе моего финансового положения и мечтал о второй женитьбе — о женитьбе на Мэвис Клер. В душе я поклялся, что никакая другая женщина не будет моей женой — она, и одна она, будет моей! Я не предвидел затруднений на этом пути и, полный приятных грёз и иллюзий, быстро уснул.
Около полуночи я внезапно проснулся. Каюта была освещена каким-то ярким красным светом. Мое первое впечатление было, что яхта горит. Но минуту спустя я был уничтожен чувством безмерного неописуемого страха: передо мной стояла Сибилла!.. Сибилла, в виде дикой, страждущей корчащейся женщины, полунагой, размахивающей руками в каком-то приступе отчаяния. Ее лицо было такое же, как в день смерти, синевато-бледное и отталкивающее. Вокруг ее талии виднелось огненное кольцо в виде свернувшейся змеи… Ее губы двигались, как бы желая что-то сказать. Но ни малейшего звука не было слышно. Пока я еще смотрел на нее, она внезапно исчезла! Должно быть, в ту же минуту, я потерял сознание…
Когда я пришел в себя, утро уже давно настало. Это страшное видение было первым из вереницы многих последующих. Каждую ночь ко мне стала являться жена, окруженная пламенем, и от этих видений я постепенно стал просто сходить с ума! Мои страдания в то время положительно не подлежат описанию. Однако я скрывал их от Лючио, несмотря на его всегдашнее ко мне участие. Я принимал кучу снотворных, в надежде получить хоть несколько часов покоя, но все было напрасно, каждую ночь, в одно и то же время, я просыпался и снова видел перед собой пылающий призрак моей покойной жены, с отчаянием во взоре и невысказанном предупреждении на посинелых губах.
Но это было еще не все. Как-то раз днем, при полном солнечном сиянии, я зашел в кают-компанию и внезапно отшатнулся: за длинным столом, низко склонившись, сидел мой старый друг, Джон Кэррингтон, и с пером в руке подписывал какие-то счета! Его лицо было чрезвычайно бледно и покрыто морщинами, но до такой степени реально, что я окликнул его по имени. Он поднял голову, тоскливо улыбнулся, и… исчез. Дрожа всем телом, я понял, что второй ужасный призрак прибавился к тягости моих дней, и, сев, я попробовал собрать рассеянные силы и рассудок и придумать, что можно было сделать. Несомненно, я был болен: эти привидения предостерегали о болезни мозга. Я должен стараться строго контролировать себя, пока не доберусь до Англии, а там я решил посоветоваться с лучшими врачами и отдать себя на их попечение, пока окончательно не поправлюсь.
— А пока, — пробормотал я чуть слышно, — я ничего не скажу… даже Лючио; он ответит мне улыбкой, и я возненавижу его…
Я остановился, удивляясь собственным словам. Неужели придет время, когда я возненавижу его? Не может быть!
В тот же вечер, я решил спать на палубе, в гамаке, в надежде, что на открытом воздухе, я наконец избавлюсь от видений. Но страдания мои лишь усилились.
Среди ночи я опять очнулся в холодном поту… И увидал не только Сибиллу, но теперь еще и трех грозных призраков, виденных мною в Лондоне в ночь самоубийства графа Линтона. Это были те самые призраки, но в этот раз их лица были подняты и повернуты ко мне. Хотя слово «Горе» не послышалось, мне показалось, что оно блуждало на их дрожащих губах. А Сибилла, с лицом покойницы, окруженная пламенем… Сибилла, улыбнулась мне горькой улыбкой страдалицы. Бог мой! Я не мог больше переносить все это… Вскочив с гамака, я бросился к краю судна… Один прыжок, и я успокоюсь в холодных волнах…
Ха! Ха! Передо мной стоял Амиэль со своим смуглым лицом и лисьими глазами.
— Не могу ли я помочь вам, сэр? — спросил он вежливо.
— Помочь мне? Нет, вы ничего не можете сделать… Мне нужен покой. Я здесь не могу уснуть… Воздух удушливый, серный и даже звезды блещут как-то горячо…
Я замолчал. Амиэль смотрел на меня как всегда с плохо скрытым презрением.
— Я пойду к себе в каюту, — продолжал я с деланным спокойствием, — там, пожалуй, я буду наедине. И засмеявшись как-то дико и невольно, я направился неверными шагами к лесенке ведущей вниз, не смея обернуться в боязни, что призраки следуют за мной.
Вернувшись в свою каюту, я свирепо захлопнул дверь и с лихорадочной быстротой открыл свой ящик с револьверами. Вынув один из них, я аккуратно зарядил его. Мое сердце безумно билось. Я не поднимал глаз, в боязни встретить мертвые глаза Сибиллы.
— Только одно нажатие на курок, — прошептал я, — и все кончено! Я наконец успокоюсь, я успокоюсь без чувств и без страданий! Ужасы для меня окончательно исчезнут. Настанет сон… Вечный безмятежный сон…
Я поднял оружие и приставил его к правому виску… Внезапно, дверь моей каюты распахнулась, и на пороге явился Лючио.
— Простите, — сказал он, заметив мое положение, — я не имел представления, что вы заняты. Я уйду. Я ни за что на свете не хочу мешать вам.
В его улыбке было что-то демоническое. Я остолбенел, и невольно опустил руку с револьвером…
— Это говорите Вы? — воскликнул я, в тоске. — Вы говорите это, видя мое намерение? А ведь я думал, что вы мне друг!
Риманец поднял голову и посмотрел на меня… Его глаза расширились и заблистали в приливе презрения, злобы и печали!
— Неужели? — и опять многозначительная улыбка озарила его бледное лицо. — Вы ошибались, Джеффри! Я ваш враг!
Последовало томительное молчание. Выражение его лица сверхъестественное, мрачное, поразило меня, я задрожал и весь похолодел от страха. Машинально, вложив револьвер обратно в ящик, я посмотрел на Лючио в каком-то болезненном беспомощном недоумении… Его грозный могучий облик казалось, принимал все более широкие размеры, надвигаясь на меня, как гигантская тень грозовой тучи. Моя кровь застыла от необъяснимого болезненного ужаса… Затем густая тьма заволокла мой взор, и я упал без чувств.
Глава сороковая
Гром и дикое смятение, сверкание молнии, оглушающий рев огромных волн, подымающихся до потрясающей высоты, — вот к какому распутству стихии, кружащейся в смертельном водовороте — я наконец проснулся! С трудом поднявшись, я стоял в глубоком мраке каюты, стараясь собрать свои силы. Ни одна лампочка не горела, и только молния освещала могильную темноту. Неистовые крики раздавались на палубе, демонические возгласы, которые звучали то отчаянно, то торжествующе, то угрожающе, яхта бросалась из стороны в сторону как затравленный олень, защищающийся от охотников, и каждый удар необычайно сильного грома, видимо угрожал ей неминуемой погибелью! Ветер выл как мучающийся демон; он стонал и рыдал, как бы обладая чувствительным телом, подверженным злейшей пытке. Временами вихрь спускался вниз с бешеной быстротой огромных крыльев и с каждым порывом я думал, что судно должно погибнуть! Забыв все, кроме личной опасности, я бросился к дверям… Они были закрыты снаружи… Кто-то запер меня! Я так возмутился этим неожиданным обстоятельством, что начал бить кулаками в дверь и стену: я звал, кричал, угрожал, сердился; но все напрасно. Брошенный раза два на пол креном яхты, я не переставал отчаянно звать и кричать, стараясь перекрыть своим голосом оглушительную суматоху, которая, казалось, овладела кораблем со всех сторон, но все было бесполезно, и, наконец, измученный, утомленный, я перестал и прислонился к неподдающейся двери, чтобы перевести дыхание и собраться с силами. Буря усиливалась, молния сверкала почти непрестанно, и каждое ее сверкание сопровождалось раскатами грома. Я прислушивался, и вдруг услышал бешеный крик: «Вперед по ветру!» Это сопровождалось взрывом нестройного хохота. В смертельном страхе я прислушивался к каждому звуку. Вдруг, кто-то заговорил совсем близко, как будто сама окружающая темнота заговорила: