— Впереди нас скалы! Во всем мире буря, опасность и погибель! Погибель и смерть, а после смерти — жизнь!
Выражение, с которым эти слова были произнесены, исполнили меня неизъяснимым ужасом, я упал на колени… Я готов был уже молился тому Богу, которого всю жизнь отвергал. Обезумев от страха я не находил слов… Густая темнота, оглушающий рев ветра и моря, бешеные неясные возгласы — все это казалось мне каким-то адом, неожиданно освободившемся и рушившимся на меня. Я мог только молча стоять на коленях и дрожать. Внезапно гул, как от приближающегося огромного водоворота покрыл весь остальной шум — этот гул мало-помалу разрешился хором тысячи голосов. Бешеные крики раздались одновременно с ударом грома и, услыхав их, я встрепенулся как ужаленный.
— Слава Сатане! Слава! — громко кричал хор.
Я весь окоченел, мои члены больше не повиновались мне. Отчаянный возглас «Слава Сатане!» был подхвачен бушующими волнами. Казалось, что ветер повторил его, и молния блестящими буквами начертила «Слава Сатане!» в темноте! Голова у меня закружилась, ум затуманился. Я решил, что схожу с ума. Как объяснить иначе эти крики лишенные здравого смысла? В порыве сверхъестественной силы, я бросился всем телом на дверь, чтобы сломать ее… Она слегка поддалась… Я приготовился ко второй такой же попытке, когда она сама быстро распахнулась, впуская струю бледного света, и Лючио, закутанный в какой-то темный плащ, явился на пороге.
— Следуйте за мной, Джеффри Темпест, — сказал он тихим, но вполне ясным голосом. — Ваш час настал!
Его слова лишили меня последней тени самообладания, — страх бури, неожиданность его присутствия, окончательно обессилили меня и я протянул ему руку с мольбой, почти не сознавая, что делаю и что говорю.
— Ради Бога… — начал я дико.
Он остановил меня повелительным жестом.
— Избавьте меня, от ваших молитв, а воззвания к Богу уже опоздали! Пойдемте!
Он двигался передо мной, как черный призрак в, странном бледном свете, окружавшем его, а я, ошеломленный, пораженный ужасом, плелся за ним, пока мы не очутились в салоне яхты, где волны со свистом ударялись в окна, как змеи, готовые ужалить. Дрожащий, не в состоянии говорить, я упал на стул: Лючио повернулся, и мгновение задумчиво глядел на меня. Затем он открыл одно из окон, и громадная волна, разбившись о борт яхты, осыпала меня своими горько солеными брызгами, но я ничего не замечал: мой тоскливый взгляд был устремлен на него — на существо, которое так долго было товарищем моих дней. Подняв руку авторитетным жестом, он сказал:
— Назад, вы, демоны моря и ветра! Вы, которые не элементы Бога, но мои слуги, нераскаявшиеся души людей! Потерянные в волнах или кружащиеся в урагане, прочь отсюда! Прекратите ваши крики! Этот час — мой!
Я слушал в паническом страхе и увидал, как могучие волны покорно улеглись и бушующий ветер стих. Теперь яхта продолжала свой путь так плавно и равномерно, как будто шла не по морю, а по тихому озеру, и раньше, чем я мог усвоить значение этого чуда, засверкал свет полного месяца, бросив широкий луч на полированный пол каюты. Но в самое мгновение, когда буря стихала, слова «Слава Сатане!» тихо раздались как бы с морского дна и слились с последним ударом отдаляющегося грома. Лючио обернулся ко мне. Его облик дышал какой-то торжественной и странной неземной красотой!
— Узнал ли ты меня теперь, человек, которому мои миллионы помогли погубить свое счастье? Или хочешь ты, чтобы я сказал кто я?
Мои губы зашевелились, но говорить я не мог — смутная, ужасная мысль, внезапно родившаяся в моем уме, казалась мне чересчур безумной и слишком отдаленной от вероятности, чтобы выговорить ее вслух.
— Молчи, не двигайся, но слушай, — продолжал он. — Властью Всевышнего Бога, — ибо нет другой власти, ни на земле, ни на небесах, я управляю и повелеваю тобой в эту минуту, и сейчас твоя воля не существует! Я выбираю тебя, из числа миллионов людей, чтобы научить при жизни уроку, который можно постигнуть лишь после смерти. Пусть каждая клеточка твоего ума воспримет то, что я передам ему, а потом, передай свое знание товарищам-людям, если у тебя существует совесть, как у тебя существует душа!
Опять я попытался заговорить — он казался столь человеческим… Наконец, он был моим другом, несмотря на уверение, что он мой враг. Но что означало это огненное сияние окружающее его? Откуда брался сверхъестественный блеск, коим расширялись его голубые очи?
— По светским меркам, вы счастливый человек, — продолжал он, окидывая меня безжалостным взглядом, — вас считают таким, потому, что вы можете скупить всех и вся… Но Власть, управляющая всеми мирами, судит вас иначе. Вы не можете подкупить ее, даже если Римско-Католическая церковь предложит вам эту сделку. Эта Власть смотрит на вас, как вы есть, а не как вы кажетесь, и для нее значительна только ваша душа… Вы, бесстыдный эгоист, упорно отвергающий существование Вечного Бога, и за этот грех вы понесете должную кару! Тот, кто предпочитает себя Богу и в приливе самоуверенности не стесняется богохульствовать, приглашает иную Власть руководствовать его судьбой — Власть Тьмы, Власть Зла, которая остается злой, благодаря греховности человечества. Эту власть люди прозвали Сатаной, Принцем Мрака. Но в былые времена ангелы знавали ее под именем «Луцифера, Принца Света». — Он остановился и его огненный взгляд упал на меня.
— Ну, что же? Узнаешь ли ты меня теперь?
Я сидел, оцепенев от страха, безгласно уставившись на него… Не был ли этот человек (так как он казался человеком) сумасшедшим, чтоб намекать таким образом на вещь, которая была слишком дикой и ужасной для выражения словами?
— Если вы не узнаёте меня, если ваша осужденная душа не чувствует Кто есть Я, это только потому, что вы не желаете этого! Я прихожу к людям, когда они ослеплены гордыней и тщеславием. Я становлюсь их другом, ублажая их скрытые и любимые пороки. Я принимаю тот образ, который нравится им, и прилаживаюсь к их настроению. Они создают из меня то, чем я являюсь, они придают мне ту оболочку, которая наиболее подходит им. В течение многих веков, они награждали меня разнообразными именами, считая меня за какое-то чудовище. Но разве можно вообразить себе чудовище безобразнее грешного человека?
Безмолвный и весь похолодевший, я слушал… Гнетущая тишина, прерываемая лишь этим звучным голосом, казалась мне во сто крат страшнее предыдущей бури.
— Вы — творение Бога, одаренное вечным зародышем бессмертия, но, поглощенное сбором тленной роскоши, которая кажется вам приятной на этой планете, вы, опираясь на свой мизерный физический умишко, смеете оспаривать те вечные законы, которых вы видеть не можете! По воле Творца вы видите природную вселенную, но по милости Его сверхъестественная истинная вселенная скрыта от вас! То, что существует за пределами вашего земного сознания, сломило бы ваш ничтожный умишко, подобно скорлупе попавшей под колесо. Но потому, что вы не видите этого, вы сомневаетесь! Вы сомневаетесь не только в Божественной любви и в Высшем Разуме, которые оставляют вас в неведении, покуда ваш ум ещё не окреп на Земле, но и в самом факте существования этого Разума! Надменный безумец! Ваши дни сочтены на вечных часах! Ваши действия подлежат суду Вечного закона, каждое ваше слово, мысль, деяние, взгляд, все это идет на сотворение того образа, который переживает вашу смертную оболочку. И то, что вы делали с вашей душой здесь, в этом мире, будет вашим отражением в том. И Закон этот не подлежит изменению!
Его лицо озарилось еще более сильным огненным блеском, но он продолжал говорить все тем же звучным внушительным голосом:
— Люди сами выбирают свое будущее. Пусть они не говорят, что им не дана свобода выбора. С высших сфер высокого Рая, Дух Творца сошел и воплотился в человека, с низшей глубины Ада явился Я — дух Возмущения, и пришел я в образе человека. Бог-человек был отвержен и распят вами! Я же — продолжаю жить, вечно любимый, вечно прославленный! Это выбор людей, не выбор Творца и не выбор мой! Если бы себялюбивое человеческое племя окончательно отвергло меня, я больше не существовал бы в том виде, в каком я существую. Послушайте, пока я опишу вам вашу жизнь; она не составляет исключения; посудите сами, как вы далеки от жителей небес, как близки к жителям Ада…
Я невольно вздрогнул; я начал смутно понимать значение этого страшного разговора.
— Вы, Джеффри Темпест — человек, в котором мысль Божья была посеяна мысль; в вас теплился священный огонь гений! Этот дар редко жертвуется человеку и горе тому, кто, получив его, употребляет его лишь для собственной выгоды, забыв о Боге. Божественные законы направили вас на должный путь учения, на путь страданий, неудач, самоотвержения и бедности, — ибо только этим путем человечество достигает совершенства и славы! Страдание и труд закаливают душу и готовят ее к победе. Труднее достойно выдержать торжество победы, чем вынести неудачу войны! Но вы негодовали на Небо за его благонамеренность к вам, и путь страдальца был вам не по сердцу. Бедность доводила вас до безумия, голод претил вам. Однако бедность лучше надменного богатства и голод здоровее пресыщения! Но вы ждать не хотели, ваши заботы, казались вам нестерпимыми, ваши трудовые усилия из ряду выходящими, усилия их в сравнении казались вам ничтожными. Вы готовы были проклясть Бога и умереть, жалея себя и любуясь исключительно собой, сердцем наполненным горечью и устами, произносящими проклятия! Вы стремились одновременно погубить и свой гений, и свою душу. Ради всего этого к вам посыпались миллионы, и с ними явился Я!
Лючио выпрямился во весь рост: его глаза метали молнии.
— О, безумец, с самого начала я предупреждал вас, с первого дня нашей встречи я говорил вам, что моя внешность обманчива! Божьи стихии угрожающе разразились в момент заключения нашей дружбы… А я, увидав последнее слабое усилие еще не вполне онемевшей души, разве я не уговаривал вас дать ход вашему лучшему инстинкту? — Циник и богохульник! Тысяча намеков были даны вам, тысяча. Ведь вы могли совершить то добро, которое заставило бы меня покинуть вас, дало бы мне краткую передышку в моей вечной печали, один момент избавления от нескончаемой пытки!