Его брови грозно нахмурились: он промолчал, потом вновь заговорил…
— Теперь узнайте от меня, как была сплетена та паутина, в которую вы так охотно попали. Ваши миллионы принадлежали мне. Человек, который оставил их вам в наследство был отвратительный скупец, злой до глубины души. Силой своих пороков он сделался моим рабом; обезумев от вечного сбора земных богатств, он убил себя в припадке бешенства. Но он живет, живет более реальной жизнью, в которой узнал настоящую цену человеческих платежей. Вам эта наука еще только предстоит!
Лючио придвинулся ближе ко мне, не отрывая своих пылающих глаз от моего лица.
— Богатства, как гений, даны человеку не для личного удовлетворения, но для оказания помощи тем, которые их не имеют! Но что сделали вы для ваших ближних? Даже книга, которую вы написали, и ради которой вы подкупили стольких людей, была напечатана вами не для пользы и утешения общества, но только чтобы добыть славу для себя! Ваш брак был плодом тщеславия и сластолюбия, и в лице вашей развратной жены вы получили должное наказание! Любви в этом браке не было; он получил благословение общества, но не благословение Бога! Вы отреклись от Бога! Он вам был не нужен! Каждый шаг вашего праздного существования был сделан только для благополучия самого себя; теперь же, я выбрал вас из числа всего человечества, дабы вы увидали и услыхали то, что никто не видел и не слышал по эту сторону жизни. Я выбрал вас, потому что в глазах общества вы благонравный и уважаемый человек; мир не назовет вас преступником! Вы никого не зарезали, ни у кого ничего не украли; ваши прелюбодеяния не превышают меру прелюбодеяний большинства людей, и ваше богохульство не сильнее того, что пишут нынешние литераторы! Однако, вы виновны в главном преступлении этого века, в похотливом эгоизме. — Это худший грех, который только возможен, потому что он почти неисправим. Убийца может раскаяться и спасти сто жизней, взамен той, которую он погубил; — вор может загладить свою вину честным трудом, сластолюбец умертвить свою плоть или вымолить себе прощение, но для эгоиста нет возможности покаяться, так как он считает себя совершенным, а Творца — за нечто низшее! Нынешнее столетие дышит эгоизмом; любовь к себе, поклонение к деньгам, вкрались в жизнь, умерщвляя всякую живую мысль, всякое хорошее чувство. Ради грубой наживы испортили самые живописные уголки земли; родители и дети, жены и мужья, готовы убить друг друга. Из-за мелкой горсти золота! Бог отвержен, Рай закрыт, и разрушение омрачает эту планету, знакомую ангелам под названием «Звезды Печали». Не ослепляйтесь более, миллионер, коего миллионы были употреблены только в угоду себе, а не для облегчения мирской грусти. Ибо, теперь что мир вполне развращен, что эгоизм царит над всем, и лукавство заменяет честность, что золото цель человеческого тщеславия, и чистота отвергается, что поэты учат разврату и наука — богохульству, когда любовь осмеяна и Бог забыт, конец близок! Я принимаю участие в этом разгроме, ибо человеческие души переживают свои телесные оболочки. Когда эта планета исчезнет как пузырь в воздухе, души мужчин и женщин продолжат свое существование, как продолжает существовать душа женщины, которую вы любили и душа матери родившей ее, как существуют все мои почитатели, проходящие через тысячу изменений, пока они не направят свой путь к Раю! И я продолжаю жить с ними, и только, когда они вернутся к Богу, очищенные, совершенные, то вернусь и я — но не раньше!
Он опять приостановился, и я услыхал отчаянные вздохи многих голосов; имя «Ариманец» внезапно пронеслось по тихому воздуху! Я вздрогнул и прислушался… Ариманец? или все же Риманец? Я посмотрел на него со страхом… всегда прекрасное, его лицо теперь казалось неземным, глаза блистали как живое пламя.
— Вы думали, что я ваш друг, — сказал он, — вы должны были знать, что я ваш враг. Кто бы ни льстил человеку за его добродетель и не потворствовал его порокам, тот, несомненно, его злейший недруг, будь он ангел или демон! Но вы считали меня за удобного товарища, и я был обязан служить вам, я и мои подчиненные. У вас не хватило чутья, чтобы это понять. О вы, презрительный насмешник всего сверхъестественного! Вы не задумались над тем, через чье страшное посредство совершались все чудеса вашего праздника в Виллосмире? Вы мало думали, что злые духи готовили дорогой банкет и разливали сладкие вина!
Невольный стон вырвался из моей груди, я дико осмотрелся; неужели могила не откроется предо мной, и я не избавлюсь от этой пытки?
— Да! — продолжал Лючио, — пир подходил к нынешним требованиям! Общество насыщалось до бесчувствия, и жители ада прислуживали ему! Мои подчиненные были похожи на людей; на самом деле существует мало разницы между человеком и дьяволом! Но что это было за уважаемое собрание?! Во всех своих летописях, Англия не могла бы найти второго столь странного торжества.
Жалобные, рыдающие голоса раздавались все громче и громче; я весь дрожал, ум переставал мыслить. Риманец посмотрел на меня с неожиданным выражением не то жалости, не то удивления.
— Каким смешным вы, люди, изображаете меня, какими мелкими человеческими принадлежностями награждаете меня! Если бы я был так отвратителен, как меня описывают, то, пожалуй, было бы лучше: никто не выбрал бы меня товарищем, никто не считал бы за друга. Я становлюсь таким, каким этого требует каждый человеческий нрав, такова моя судьба, таково наказание, возложенное свыше. Но даже под этой человеческой маской люди признают во мне что-то высшее; и неужели вы думаете, что когда Верховный Дух Творца принял земную оболочку, люди не признали в нем своего Властелина? Нет, признали и, признавая, убили Его, как всегда убивают все то, что носит отпечаток божественного! Лицом к лицу, я стоял с Ним на высокой горе и исполнил свой обет искушения. Миры и царства, власть и силу, что все это могло быть для Правителя вселенной? «Отойди от меня, Сатана», раздался божественный голос. О чудное поведение! о счастливый отдых; в тот самый вечер я достиг врат рая и внимал пению ангелов!
Его голос понизился и исполнился несказанной грустью…
— Но что мир сделал со мной и с моей вечной скорбью? — продолжал он, — не объявил ли он, что я радуюсь злу? О человек, которому по воле Всевышнего, я открываю часть тайны моей погибели, узнай раз и навсегда, что невозможной радости во зле. Зло — деяние человека моя мука, печаль Бога! Каждый грех каждого смертного обостряет мои страдания, удлиняет мой приговор; однако я должен помнить свой обет, я поклялся, что буду искушать человечество, что приведу его к погибели; но человек не клялся уступать моим искушениям! Он свободен и, если он противится, я ухожу; если принимает меня, я остаюсь. Вечное правосудие так порушило. Человечество, направленное Богочеловеком, должно совершить свое искупление и одновременно мое!
Тут внезапно приблизившись, он протянул мне руку, его стан возвысился, сделался еще более величественным.
— А теперь пойдемте, — сказал он тихим голосом, в котором слышалась угроза, — пойдемте, перед вами откроется тайна! Вы узнаете, с кем вы прожили так долго, в чьем обществе вы плавали по опасным морям; горделивый и надменный как вы, он все же не так преступен, так как признает Бога своим властелином!
При этих словах громовой удар оглушил мне уши; все окна по обе стороны каюты распахнулись, и я увидал странный блеск обнаженных сабель, направленных кверху… потом… почти без сознания я почувствовал, что меня схватили, куда-то помчали… через мгновение я очутился на палубе «Пламени» безвольным узником сильных невидимых рук. Подняв глаза в смертельном отчаянии, готовясь к адским пыткам, с какой-то уверенностью в душе, что молить Бога о милосердии слишком поздно, я увидал вокруг себя ледяной мир, над которым солнце будто никогда не стояло. Зеленоватые стеклянные стены обрамляли судно со всех сторон, волшебные дворцы, башни и ледяные своды составляли нечто вроде большого города; над холодно блиставшими льдинами круглая луна, как бледный изумруд, светила, а как раз против меня, спиной к мачте безмолвно стоял… не Лючио… а ангел, со знакомым мне лицом!..
Глава сорок первая
Увенчанный таинственным блеском дрожащих огненных звезд, этот величественный облик возвышался между мной и лучезарным небом. Лицо, суровое и прекрасное, было чрезвычайно бледное. В глубоких глазах таилось вечное страдание, бесконечная тоска и скорбь, безмерное отчаяние! Черты, запечатленные в моей памяти нашим долгим знакомством, были те же; но на них теперь лежал отпечаток чего-то неземного, оттененного вечной печалью. Телесных ощущений у меня не было. Только моя душа, доныне спящая, проснулась и трепетала от страха! Мало-помалу я начал чувствовать, что окружен людьми, и, оглянувшись, я увидал густую толпу лиц, странных, почти диких; умоляющие глаза были устремлены на меня в жалостной или суровой тоске, и бледные руки протянуты не то с мольбой, не то с угрозой! И пока я смотрел, воздух отуманился, изредка испещряясь молнией, блестящей, но мимолетной.
Широкие крылья пунцового огня окружали замерзшее судно, поднимаясь кверху, так что их блестящие верхушки почти касались луны! И он, мой враг, по-прежнему безмолвно стоявший у мачты, был также окружен этими острыми могучими крыльями, которые как призрачные тучи, освещенные ярким закатом, струились вокруг его темного облика, образуя за ним пылающее, сверкающее пламя. И голос, звучный, но бесконечно грустный, упал как таинственная музыка в холодную тишину:
— Вперед, вперед, Амиэль! К границам света!
С напряженными нервами я повернулся к рулевому. Неужели это был Амиэль, которого я так ненавидел, это существо, суровое как сама судьба, с темными крыльями и отчаянным лицом? Если так, то я узнал в нем демона! Лишь ужас и бесконечный стыд могут так исказить душу человека! Целый ряд преступлений виднелся в его измученных чертах… Но какая скрытая пытка терзала его, ее один смертный не мог бы угадать! Бескровными, костлявыми руками он повернул колесо, и ледяные стены с громовым шумом поддались…