— Вперед, Амиэль! — вновь произнес печальный голос, — вперед, туда, где человеческая пядь не ступала, к самому краю света!
К толпе бледных и страшных лиц прибавились еще многие, огненные крылья еще пламеннее засверкали, рыданья, жалобные крики, стоны раздались со всех сторон… Опять трескающийся лед зашумел, как подводное землетрясение и, невзирая на окружавшие его ледяные стены, корабль понесся вперед. Смутно, с кружащейся головой, как в безумном сне, я увидал, как огромные блестящие глыбы зашатались, тяжелый ледяной город затрясся до фундамента, светлые верхушки упали и исчезли, башни подкосились, рушились, ввергаясь в морскую бездну, и огромные ледяные горы раскололись как тонкое стекло, под напором яхты, направленной чертовскими крыльями ужасной команды. Но куда мы двигались? Я не смел думать, мне казалось, что я уже умер! То, что я видел, не было похоже на знакомую мне землю. Я решил, что нахожусь в потустороннем мире, тайны которого вскоре и к своему горю узнаю.
Вперед, вперед, мы неслись все быстрее. Я не спускал напряженного взора с величественного образа, неподвижно стоявшего предо мной, с этого врага, коего глаза горели вечностью печали! Лицом к лицу с этим бессмертным отчаянием, я почувствовал себя ничтожным, какой-то неважной былинкой, достойной лишь уничтожения! Крики и стоны теперь прекратились, мы неслись вперед в угрожающем безмолвии, и тем временем бессмертные жизненные драмы, невообразимые печали витали вокруг меня в красноречивом молчании грустных лиц, во внушительном учении страшных глаз….
Вскоре, мы оставили за собой ледяные преграды. Яхта очутилась на темном море, тихом как озеро, и блестящее серебристыми отливами в широких, дружелюбных лучах полного месяца… По обе стороны тянулись извилистые берега, обогащенные роскошной растительностью, а за ними виднелись туманные очертания далеких пунцовых гор. Маленькие волны тихо журчали между скалами, лаская мирное прибрежье. Благовонные запахи наполняли воздух и мягкий ветерок блуждал… Неужели это был Потерянный Рай, эта полутропическая полоса, спрятанная за материком льда и снега? Внезапно, с вершин высоких темных деревьев, раздалось пение какой-то птички.
И так сладка была эта песнь, столь отрадна ее мелодия, что мои усталые глаза наполнились непрошенными слезами! Чудные воспоминания хлынули в мой мозг и, жизнь на благодушной, солнечной земле, показалась мне несказанно дорогой и ценной. Случайности жизни, радости, чудеса и благословение, коими Творец щедро одарил неблагодарное племя, все это внезапно показалось мне удивительными чудесным! Ах, если бы мне дали еще раз такую жизнь для искупления прошлого, для собирания драгоценных потерянных минут, для того, чтобы жить, как должен жить человек, исполняя волю Божью, в дружбе со своим ближним… Незнакомая птица продолжала заливаться. Никогда еще я не слыхал такого упоительного пения! И пока эти мягкие ноты падали одна за другой в таинственную тишину, бледная тень отделилась от ярко-красных крыльев, тень женщины окутанной своими волосами! Она приблизилась к краю судна и облокотилась на него, подняв ко мне свое измученное лицо. Это было лицо Сибиллы! Я еще смотрел на нее, когда внезапно, она упала на палубу и зарыдала. Вся моя душа заныла… Я понял, чем она могла быть и чем была… Я понял, что терпение и высокая любовь могли бы сделать из нее ангела…
И, наконец, я пожалел ее. До тех пор я ее не жалел!
Много знакомых лиц смутно предстали предо мной, как бледные звезды в туманную ночь — лица умерших, истерзанных горем и угрызениями совести. Один образ тихо побрел мимо меня, в кандалах блиставших золотом: в нем я узнал своего бывшего товарища Кэррингтона, — другой, корчившийся в какой-то горькой муке был никто иной, как несчастный игрок Линтон, поставивший свою бессмертную душу в виде последней ставки. Я даже увидал своего отца усталого, изнеможденного и задрожал в страхе, что та, которая умерла, производя меня на свет, тоже покажется мне, окруженная этими ужасами. Но нет! Слава Богу! Я никогда не увидал ее. Душа моей матери не заблудилась по пути к Раю!
Опять мои глаза вернулись к Повелителю этой таинственной сцены, к Падшему Ангелу, величественный облик которого, казалось, наполнял теперь все небо и всю землю. Огненная слава витала вокруг него, он поднял руку… Корабль остановился, и смуглый кормчий застыл неподвижным у руля. Вокруг нас земля, озаренная луной, расстилалась как яркий и невыразимо прекрасный сон в волшебном царстве, а незнакомая Божья птичка продолжала петь, так упоительно, так сладко, что даже истерзанные души ада должно быть почувствовали минутное облегчение…
— Тут мы останавливаемся, — сказал повелительный голос, — тут, где тень человека никогда не падала, где надменный людской ум не зачинал греха, где безбожная жадность человека не исказила ни одной красоты, не убила ни одного безвредного творения, тут — последнее место на земле, неоскверненное человеческим присутствием. Тут — конец Mиpa! Когда эта земля будет открыта, и эти берега обесчещены, когда Мамона вступит на эту почву, тогда грянет день Страшного Суда! Но пока здесь царит один лишь Творец, ангелы могут смотреть на этот уголок без содрогания, и мрачные духи находить на нем покой!
Торжественный звук музыки наполнил воздух, и я, сдержанный до сих пор невидимыми цепями, внезапно почувствовал себя свободным. Сознавая свою свободу, я все же продолжал глядеть на высокий темный образ моего Врага, так как его огненные глаза остановились на мне. Внушительный голос опять раздался:
— Человек, не обманывай себя, — сказал он, — не думай, что ужасы этой ночи фантастический сон, западня или видение! Ты не спишь. Ты еще обладаешь телом, не только духом! Местность, где ты находишься, ни рай, ни ад, а просто уголок того мира, в котором ты живешь. Знай отныне, что потусторонний мир не ложь, а великая действительность, и что Бог царит повсюду! Твой час настал, и ты должен себе выбрать Властелина! Теперь, волей Всевышнего, ты видишь меня Ангелом, но не забудь, что между людьми, я принимаю образ человека! Как человек, я двигаюсь с человечеством чрез бесконечные века. Королями советниками, мыслителями учителям, старыми молодыми, я прихожу в том облике, которого требует их гордыня или безнравственность, и действую заодно с ними. Но от чистых сердцем, высоких верой, совершенных в намерениях, я отстраняюсь с радостью, ничего не прося от них кроме молитвы! Таков я есть, таким останусь, пока человек добровольно не освободит и не искупит меня! Не ошибайся на мой счет, узнай меня, и выбери свою судьбу не из страха, а из любви к истине! Впоследствии, тебе не придется уже выбирать… Этот час, эта минута, твое последнее испытание, выбирай, повторяю я. Будешь ли ты служить себе и мне, или только Богу?
Вопрос прогремел в моих ушах… Дрожа всем телом, я оглянулся и увидал себя окруженным целой толпой лиц, бледных, тоскующих, угрожающих и умоляющих. Они теснили меня со всех сторон: в глазах многих виднелись слезы, и губы двигались безмолвно. И пока они смотрели на меня, я увидал еще какой-то призрак — изображение самого себя — несчастного, слабого существа, жалкого, невежественного и непроницательного, ограниченного и в способностях и в уме, и, несмотря на все это, преисполненного эгоизмом, гордыней и надменностью. Мельчайшие подробности в моей жизни внезапно предстали перед моими глазами, как в зеркале и я прочитал гнусную летопись своей интеллектуальной гордости, грубого тщеславия, и еще более грубого хвастовства. Со стыдом я признал свои пороки: мелочность, презрение к Богу, богохульство и самоуверенность. Во внезапном приливе негодования на самого себя, я отрекся от своей прошлой негодной жизни, и закричал громко и искренно:
— Я выбираю Бога! Истребление из Его рук — лучше жизни без Него! Одного Бога, я выбираю Бога!
Мои слова упали горячо и стремительно… Едва успел я произнести их, как воздух озарился каким-то лучезарным опаловым светом… Черные и огненные крылья окружавшие меня затрепетали радужными цветами… А лицо моего темного Врага озарилось небесным сиянием, нежным как улыбка зари. Испуганный, ошеломленный я посмотрел вверх… И изнемог от внезапного явления. На фоне небесного свода виднелся Лучезарный Образ, этот образ обладал столь сверхъестественной красотой, столь лучезарной прелестью, что казалось, само солнце превратилось в Ангела с радужными крыльями!
И со светившего неба неожиданно раздался голос, звонкий и упоительный:
— Люцифер, Сын Утра, восстань. Одна душа отвергает тебя, один час радости дан тебе. Восстань!
Земля, воздух и море внезапно вспыхнули огненным золотом. В то же время я почувствовал, что какие-то невидимые руки придерживают меня к месту, и что яхта медленно уходит ко дну. Охваченный несказанным страхом, мои губы все же продолжали шептать:
— Бог, только Бог!
Небеса меняли свою окраску, переходя от золотой к алой, от алой к голубой… А тот, которого я знал как друга, быстро поднимался вверх с просветлевшим, почти божественным лицом, и с таким выражением блаженства в восторженных глазах, что оно почти граничило с отчаянием. Без дыхания, с кружащейся головой, я следил за полетом Падшего Ангела, прощенного на час… А тем временем, дьявольское судно продолжало уходить ко дну… невидимые руки все еще придерживали меня… Я падал… Падал… В какую-то безмерную бездну…
— Я верую в Бога, — прошептал я, и пока еще слова дрожали на моих губах, я увидал солнце! Солнце милой земли! Знакомое радушное светило, эмблема Божеской защиты — его золотой ободок показался на востоке, озаряя могучий образ поднимавшиеся к небесам с темными распростертыми крыльями, широко раскинутыми по небесному своду! Еще раз… Еще один раз… Знакомое лицо взглянуло на меня, я увидел тоскующую улыбку… Глубокие глаза, горящие вечностью печали… Потом меня насильно погрузили вниз, все ниже и ниже, и глубокая, как бездна, холодная могила закрылась надо мной…
Глава сорок вторая
Синее море, синее небо и надо всем, божественный солнечный свет! Вот, к чему я очнулся после продолжительного беспамятства; меня несло по широкому океану, крепко привязанный к деревянной балке: я не мог двинуть ни рукой, ни ногой; после одной или двух попыток освободиться, я покорно предался своей судьбе, и продолжал лежать на спине и глядеть на лазурную высоту небес, убаюканный тихим колебанием моря, ласковым как материнские объятия. Один с Богом и природой я, человеческий атом, несся вперед, потерянный, но найденный. Потерянный на этом широком мор