– Совершенно верно, – ответил я задумчиво, а затем, вдруг вспомнив нечто, прибавил: – Кстати, я никогда не говорил вам, что мой покойный родственник вообразил, будто продал душу Дьяволу и все его огромное состояние – только материальное выражение этой сделки!
Лусио разразился неистовым хохотом.
– Нет! Невозможно! – восклицал он насмешливо. – Он, должно быть, сошел с ума, этот ваш родственник! Можно ли представить себе здравомыслящего человека, верящего в Дьявола? Ха-ха-ха! И это в наше просвещенное время! Ну и ну! Безумие человеческого воображения никогда не прекратится! Надо же, до чего мы дошли!
В это время карета остановилась у «Гранд-отеля», и он легко выскочил:
– Желаю вам спокойной ночи, Темпест. А я обещал еще принять участие в игре сегодня.
– В игре? Где?
– В одном из частных клубов для избранных. Их неимоверное число в этом достопочтеннейшем из городов – совершенно не обязательно ехать в Монте-Карло. Хотите пойти со мной?
Я не мог решиться. Прекрасное лицо леди Сибил словно застыло у меня перед глазами, и я чувствовал – несомненно, с глупейшей сентиментальностью, – что должен сохранить ее образ нетронутым, не вступая в соприкосновение с низкими материями.
– Не сегодня, – ответил я, а затем прибавил с легкой улыбкой: – Это не вполне справедливо, Лусио: ведь вы можете позволить себе проиграть сколько угодно, а ваши партнеры нет.
– Если не можешь проигрывать, не играй, – ответил Лусио. – Человек должен, по меньшей мере, осознавать свои возможности и способности, иначе он и не человек вовсе. Мой долгий опыт подсказывает, что игрокам нравится игра. А если она нравится им, то нравится и мне. Хотите увидеть эту забаву – поедемте завтра. Среди членов клуба – несколько весьма известных персон, хотя они, разумеется, ни в коем случае не заинтересованы в огласке. Много вы не проиграете, я позабочусь об этом.
– Хорошо, пусть это будет завтра! – ответил я, не желая, чтобы он подумал, будто я страшусь пустить на ветер несколько фунтов. – Но сегодня мне надо написать перед сном несколько писем.
– О да! И помечтать о леди Сибил! – рассмеялся Лусио. – Если в четверг она очарует вас окончательно, то надо начинать осаду!
Он весело помахал мне рукой на прощание, сел в карету, и кони помчались бешеным аллюром сквозь густой туман и дождь.
IX
Мой издатель Джон Моргесон – тот самый почтенный господин, который сначала отказался печатать мою книгу, а теперь, движимый корыстью, делал все возможное, чтобы она выглядела наиболее привлекательно, – не был, подобно шекспировскому Кассио, прямодушным «благородным человеком». Не был он и влиятельным главой респектабельной фирмы, долгие годы существующей благодаря незыблемой системе обкрадывания авторов. Моргесон был «новым» человеком – с новыми манерами, преисполненный сил, наглости и всегда готовый перейти в наступление. К тому же он был умен, проницателен и дипломатичен и сумел добиться благосклонности прессы. Многие ежедневные и еженедельные газеты часто сообщали о его книжных новинках, оставляя в тени продукцию других, более известных издательств.
– Книга выходит на следующей неделе, – объявил он, самодовольно потирая руки и обращаясь ко мне с тем подобострастием, которое внушал ему мой банковский счет. – И поскольку вы не беспокоитесь о расходах, вот что я вам хочу предложить. Я намерен написать загадочный анонс примерно строк на семьдесят или около того, описывая книгу в расплывчатой манере как «творение новой умственной эпохи» и заверяя читателей, что «в скором времени всякий приличный человек должен будет обязательно прочесть это замечательное произведение», что «оно должно приветствоваться всеми, кто хочет разобраться в одном из самых деликатных и животрепещущих вопросов современности». Эти выражения – общие места, они, так сказать, не облагаются авторскими правами. Особенно замечательно срабатывает последнее из них, хотя оно и старо как мир. Ведь любой намек на «деликатный и животрепещущий вопрос» наводит читателей на мысль о том, что произведение попросту непристойное, и они мечтают немедленно его прочесть!
Он захихикал, радуясь собственной хитрости, а я молчал и с изумлением изучал его. Этот человек, чьих решений я смиренно и с тревогой ждал еще так недавно, сделался теперь моим орудием, готовым во всем повиноваться мне ради денег, и я снисходительно слушал, как он делился своими планами, конечной целью которых было удовлетворить мое тщеславие и набить свой кошелек.
– Реклама превосходная, – продолжал он. – Бóльшую щедрость трудно себе представить. Клиенты пока не очень спешат с заказами, но заказы будут обязательно. Моя статья будет опубликована в восьмистах или даже в тысяче газет здесь и в Америке. Это будет стоить вам, скажем, сто гиней, а может быть, и чуть больше. Вы не возражаете?
– Ничуть! – ответил я, все еще не в силах одолеть свое изумление.
Он поразмыслил, а потом придвинулся в кресле поближе ко мне и сказал тихо, почти шепотом:
– Вы ведь понимаете, что на первый раз я выпущу всего лишь двести пятьдесят экземпляров?
Столь малое число показалось мне нелепицей, и я запротестовал:
– Но это же чепуха! С таким ничтожным тиражом вы даже не окупите затрат.
– Погодите, погодите, сэр, вы слишком нетерпеливы и не даете мне возможности все объяснить. Эти двести пятьдесят экземпляров разойдутся в качестве подарков в первый же день после выхода в свет. Не важно, каким образом, но они должны быть подарены.
– Зачем же?
– Зачем? – и достойный джентльмен мило рассмеялся. – Сдается мне, мой дорогой мистер Темпест, что вы, как и большинство гениев, ничего не смыслите в делах. Мы пустим на подарки первые двести пятьдесят экземпляров книги для того, чтобы иметь возможность объявить сразу во всех газетах, что «первое большое издание нового романа Джеффри Темпеста разошлось в день публикации; второе уже готовится». Таким образом мы одурачим публику, которая, разумеется, не в курсе наших дел и не догадывается о величине тиража: составил он двести или две тысячи экземпляров. Второе издание будет к тому времени уже тайно подготовлено – еще двести пятьдесят экземпляров.
– Можно ли назвать все это предприятие честным? – спросил я негромко.
– Честным? О, мой дорогой сэр! Честным? – И на физиономии издателя появилось выражение оскорбленной добродетели. – Разумеется, это честно! Загляните в ежедневные газеты! Такие объявления появляются там постоянно. Их публикация стала самым обычным делом. Я готов признать, что встречаются издатели-педанты, которые берут на себя труд указывать не только тираж, но и дату его выхода в свет. Это можно считать принципом, как считают они сами, но сколько времени занимают подсчеты, сколько это приносит беспокойства! Если публике нравится оставаться обманутой, то какая польза от педантизма? Итак, подведем итоги. Второе издание вашей книги будет отправлено «для продажи или возврата» провинциальным книготорговцам, а затем мы объявим: «Вследствие огромного спроса на новый роман Джеффри Темпеста многотиражное второе издание уже распродано. Третье издание выйдет в течение следующей недели». И так далее, и так далее, пока мы не дойдем до шестого или седьмого трехтомного издания (все по двести пятьдесят экземпляров). Возможно, нам удастся дойти и до десятого. Это всего лишь вопрос дипломатии и некоторых торговых манипуляций. Тогда мы приступим к выпуску однотомного издания, которое потребует иного подхода. Но времени на это будет достаточно. Частая реклама немного увеличит расходы, но если вы не возражаете против этого…
– Я не возражаю, – ответил я, – до тех пор, пока меня забавляет происходящее.
– Забавляет? – переспросил он с удивлением. – А я полагал, что вас влечет слава, а не удовольствие!
Я рассмеялся:
– Я не такой глупец, чтобы надеяться добиться славы рекламой. Я один из тех, кто полагает, что слава Милле как художника померкла, когда он опустился до картин с мальчиком в зеленом, пускающим пузыри из мыла марки «Пирс»[6]. Это была реклама. И именно этот случай в его карьере, каким бы незначительным он ни казался, не позволит ему достичь тех же высот славы, на которые взошли такие мастера, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнолдс.
– Думаю, в ваших словах есть большая доля справедливости, – задумчиво кивнул Моргесон. – С чисто художественной точки зрения вы правы, как и с точки зрения нравственной.
Лицо его вдруг приняло удрученное выражение; его явно терзали сомнения.
– Да, в высшей степени удивительно видеть, как иногда слава ускользает от людей именно в тот момент, когда им кажется, что они ее ухватили. Их проталкивают вверх всеми мыслимыми способами, и все же спустя некоторое время им уже ничто не помогает. А есть другие, которых пинают, бьют, над которыми издеваются, которых высмеивают…
– Как Христа? – вмешался я с усмешкой.
Моргесона, похоже, задел этот вопрос: он принадлежал к нонконформистской конгрегации. Однако он тут же вспомнил, как я богат, и кротко поклонился.
– Да, – кивнул он со вздохом, – именно как Христа, по вашему точному замечанию, мистер Темпест. Высмеиваемые, гонимые, враждебно встречаемые на каждом шагу и тем не менее по причудливой прихоти судьбы способные завоевать всемирную славу и власть…
– И снова – подобно Христу, – заметил я лукаво, ибо мне нравилось поддразнивать его религиозные чувства.
– Совершенно верно! – ответил он и смолк, с набожным видом потупив глаза. Потом к нему вернулись мирские чувства, и он прибавил: – Но я думал совсем не об этом великом примере, мистер Темпест. Я думал о женщине.
– Вот как, – отозвался я безразлично.
– Да, о женщине, которая, несмотря на оскорбления и обвинения в свой адрес, стремительно набирает известность. Вы еще услышите о ней в литературных и светских кругах. – И он бросил на меня украдкой вопросительный взгляд. – Но она не богата, она только лишь знаменита. Однако незачем нам сейчас заниматься ею, вернемся-ка к нашим делам. Единственный неясный для меня момент в будущей истории успеха вашей книги – это реакция критики. Среди рецензентов есть всего лишь шесть заметных фигур, и они делают обзоры для всех английских и части американских журналов, а также для лондонских газет. Вот их фамилии, – он протянул мне набросанный карандашом список, – и адреса, насколько я смог их узнать, или же адреса газет, в которых они чаще всего сотрудничают. Первым в списке значится Дэвид Мак-Винг – самый грозный из этой братии. Он пишет повсюду и обо всем. По рождению он шотландец и считает своим долгом совать нос везде, где можно. Если Мак-Винг окажется на вашей стороне, тогда не нужно будет беспокоиться об остальных, поскольку он обычно задает тон и имеет особые отношения с издателями. Это один из личных друзей редактора «Девятнадцатого века», и вы наверняка прочтете там рецензию на свой роман, о чем другие не смеют и мечтать. Ни одна рецензия на что бы то ни было не будет напечатана в этом журнале, если только автор не является личным другом редактора