Мой спутник приблизился к принцу, и я услышал, как лорд-камергер произнес:
– Князь Лусио Риманес!
Движение в блестящей зале вдруг остановилось! Все взоры были прикованы к величавой фигуре и благородному лицу моего друга, который поклонился с такой непревзойденной учтивостью и грацией, по сравнению с чем все другие приветствия показались неуклюжими. Какое-то время он оставался совершенно неподвижен перед королевским помостом, словно стремился запечатлеть себя в памяти принца. На широкий поток солнечного света, заливавшего залу со всех сторон, пала тень проплывавшего облака. Мимолетное ощущение нависшего мрака и тишина, казалось, охладили атмосферу. Странный магнетизм приковал все взоры к князю, никто не мог пошевелиться. Эта напряженная пауза была краткой, но впечатляющей.
Принц Уэльский слегка вздрогнул, глядя на стоявшую перед ним величественную фигуру. На лице его отразилось явное любопытство, он был почти готов порвать ледяные путы этикета и заговорить. Однако, сдержавшись, выказал Лусио обычный знак почтения, и мой спутник прошел дальше, слегка улыбаясь. Следующим был я, но мое появление, естественно, не вызвало никакого внимания, кроме того, что кто-то из младших членов королевской семьи, уловив имя Джеффри Темпеста, прошептал волшебные слова: «Пять миллионов!» Эта фраза достигла моих ушей и возбудила во мне обычное усталое презрение, которое уже превращалось в хроническую болезнь.
Мы покинули дворец и встали у крытого входа во двор, ожидая карету. Я дотронулся до рукава князя и сказал:
– Вы произвели настоящую сенсацию, Лусио!
– Я? – рассмеялся он. – Вы мне льстите, Джеффри.
– Нисколько. Почему вы так долго стояли перед принцем?
– Мне так захотелось, – равнодушно ответил он. – А также для того, чтобы дать его королевскому высочеству возможность узнать меня при следующей встрече.
– Он, кажется, узнал вас, – сказал я. – Вы встречались с ним раньше?
Глаза князя сверкнули.
– Часто! Но до сих пор я не бывал на приемах в Сент-Джеймсском дворце. Придворный костюм и продиктованные этикетом манеры меняют внешность большинства людей, и я сомневаюсь, – очень сомневаюсь, – что даже при его отличной памяти на лица принц действительно признал во мне того, кем я являюсь.
XVII
Дней через десять после приема у принца Уэльского у меня произошла довольно странная встреча с леди Сибил. Об этом стоит рассказать, поскольку я испытал от встречи тяжелое впечатление, она должна была бы послужить предупреждением о надвигающейся беде, но в то время чрезмерное самомнение мешало мне отнестись всерьез к какому-либо дурному предзнаменованию. Явившись вечером в дом лорда Элтона и пройдя, по обыкновению, без доклада прямо в гостиную, я застал там только заплаканную мисс Диану Чесни.
– Что случилось? – спросил я у маленькой американки шутливым тоном, так как состоял с ней в дружеских и даже несколько фамильярных отношениях. – Неужели разорился ваш милый папочка-железнодорожник?
Диана рассмеялась, но как-то истерически. Несмотря на слезы, в ее глазах все еще блестел озорной огонек.
– Нет, это произойдет еще не скоро, поверьте! – ответила она. – Насколько мне известно, с деньгами все в порядке. Просто у меня только что было… ну, что-то типа стычки с Сибил.
– С Сибил?
– Да.
Диана критически осматривала свою вышитую туфельку, поставив носок на скамеечку для ног.
– Видите ли, – продолжала она, – сегодня журфикс в доме Кэтсапов, и мы с Сибил приглашены. Мисс Шарлотта занята уходом за графиней, и я, конечно, хотела бы, чтобы Сибил поехала со мной. Мы ни словом не обмолвились об этом, и только спустившись к обеду, она спросила меня, в какое время мне понадобится карета. Я удивилась: «А разве вы не едете?» Она окинула меня вызывающим взглядом от макушки до кончиков туфель, – ну, вы знаете этот взгляд, – и ответила: «А вы полагали, это возможно?» Я вспылила и сказала: да, возможно, а почему бы нет? Она снова смерила меня взглядом и заявила: «К Кэтсапам? С вами!» Ну, скажу я вам, мистер Темпест, это было настолько грубо, что я не выдержала и все высказала: «Послушайте, хоть вы и графская дочь, с чего бы это вам воротить нос от миссис Кэтсап? Она не так дурна, – я говорю не о ее деньгах, – и у нее доброе сердце, в отличие от вашего. Миссис Кэтсап никогда не обошлась бы со мной, как вы». Тут я задохнулась и чуть не расплакалась, но подумала, что лакей, должно быть, подслушивает за дверью. А Сибил только улыбнулась своей ледяной улыбкой и спросила: «Вы бы предпочли жить у миссис Кэтсап?» Я, разумеется, ответила «нет», – ничто не заставит меня жить у миссис Кэтсап. Тогда она говорит: «Мисс Чесни, вы платите моему отцу за протекцию и репутацию, которые дают его имя и положение в свете, но общение с дочерью этой сделкой не предусмотрено. Я пыталась дать вам понять, что меня не увидят в вашем обществе, – и не потому, что вы мне не нравитесь, это далеко не так, а просто потому, что в свете сочли бы меня за вашу платную компаньонку. Вы вынуждаете меня говорить начистоту, и я прошу прощения, если мои слова покажутся вам обидными. Что же касается миссис Кэтсап, то я видела ее только один раз, и она показалась мне вульгарной и невоспитанной. К тому же я не люблю общество торгашей». С этими словами она вышла, и я слышала, как она велела подать мне карету к десяти часам. Уже скоро выезжать, а у меня глаза заплаканные, вы только посмотрите! Как это тяжело! Я знаю, что старик Кэтсап нажил состояние на торговле красками, но это же не самый худший из товаров. А теперь… теперь все кончено, мистер Темпест, передайте леди Сибил все, что я вам сказала, если хотите. Я знаю, что вы в нее влюблены!
Я опешил, сбитый с толку ее многословием и бурей чувств.
– На самом деле, мисс Чесни… – начал я официальным тоном.
– О да, мисс Чесни, мисс Чесни, – все это прекрасно! – нетерпеливо перебила она, схватив свою великолепную накидку.
Я молча помог Диане ее надеть, и она так же молча приняла мою услугу.
– Я всего лишь девушка, – снова заговорила она. – И не моя вина, что мой отец вульгарный человек, который хочет, прежде чем умрет, увидеть дочь замужем за британским джентльменом. Но это он так хочет, а я об этом не забочусь. Английские джентльмены, на мой взгляд, весьма ненадежные господа. У меня такое же доброе сердце, как и у всех, и я могла бы полюбить Сибил, если бы она позволила, но ведь она не позволяет. Она холодна, как глыба льда, и ей никто не нужен. И до вас ей дела нет, вы и сами это знаете! Ей следовало бы стать более человечной!
Я с улыбкой поглядел на личико этой действительно добросердечной девушки и помог ей аккуратно закрепить украшенную драгоценностями застежку.
– Мне очень жаль все это слышать, – сказал я. – Вам не следует обижаться, Диана, у вас прекрасная душа, вы добры, великодушны, импульсивны, но… Англичане часто неправильно понимают американцев. Я вполне могу оценить ваши чувства, и все же вы должны понять, что леди Сибил очень горда…
– Горда… – перебила она. – О Боже! Должно быть, это очень важно – иметь предка, которого пронзили копьем в сражении при Босворте и оставили на поле битвы на съедение птицам. Похоже, что после этого все члены семьи навсегда заболели какой-то несгибаемостью позвоночника. Не удивлюсь, если потомки птиц, которые его съели, тоже сделались такими же чванливыми!
Я рассмеялся. Она посмеялась вместе со мной и, кажется, пришла в себя.
– А если бы я вам рассказала, что мой предок был одним из американских первопоселенцев, отцов-пилигримов, вы бы, наверное, не поверили? – спросила она, и в уголках ее рта появились ямочки.
– Я обязан верить во все, что вы скажете! – галантно ответил я.
– Тогда верьте! Примите этот факт, если сможете! Да, он был одним из отцов-пилигримов, прибывших в Америку на «Мэйфлауэре». Сойдя на берег, он упал на колени и возблагодарил Бога, как все они. Но конечно, мой предок и в подметки не годится тому, кого закололи в Босворте.
Появление лакея прервало этот разговор.
– Карета подана, мисс!
– Хорошо, спасибо! Приятного вечера, мистер Темпест! И сообщите Сибил, что вы здесь. Лорда Элтона не будет за ужином, а она остается дома на весь вечер.
Я предложил Диане руку и проводил до кареты, немного жалея ее, в одиночестве уезжавшую на праздничную «вечеринку» удачливых торговцев красками. Диана была добрая и умная девушка: временами вульгарная и легкомысленная, но в целом искренняя в лучших проявлениях своего характера и чувств. Именно ее искренность, идущая вразрез с модой, неправильно понималась – и всегда будет неправильно пониматься – в высших и потому более лицемерных кругах английского общества.
Я вернулся в гостиную в задумчивости, велев встреченному по пути слуге попросить леди Сибил уделить мне несколько минут. Она не заставила себя долго ждать: не успел я пару раз пройтись по комнате из угла в угол, как вошла она. Вид ее был так странен и так прекрасен, что я едва удержался от восклицания. По вечерам она всегда одевалась в белое. Волосы были уложены менее тщательно, чем обыкновенно, и падали на лоб широкими волнами. Лицо казалось чрезвычайно бледным, а глаза – больше и темнее, чем обычно. На устах блуждала неопределенная улыбка, исчезающая, как у лунатика. Леди Сибил подала мне руку – сухую и горячую.
– Отца нет дома… – начала она.
– Я знаю. Но я пришел к вам. Могу я ненадолго задержаться?
Она кивнула и, апатично опустившись в кресло, начала поигрывать розами в вазе, стоящей рядом с ней на столике.
– Вы выглядите устало, леди Сибил, – мягко начал я. – Вы нездоровы?
– Совершенно здорова. Но вы правы, я действительно устала. Ужасно устала!
– Наверное, у вас слишком много сил отнимает забота о матери…
Она горько рассмеялась:
– Забота о матери! Прошу, не приписывайте мне такой преданности. Я совсем не ухаживаю за ней: просто не могу себя заставить. Я слишком робка, и ее лицо пугает меня. Всякий раз, когда я осмеливаюсь подойти к ней, она пытается заговорить с ужасными усилиями, что делает ее вид еще более отталкивающим. Я умерла бы от страха, если бы часто ее видела. Если я к ней захожу, то едва могу устоять на ногах и уже дважды теряла сознание от ужаса. Подумать только, ведь этот живой труп с неподвижными испуганными глазами и искривленным ртом –