– Видите ли, – продолжал он с веселой неумолимостью, – я и не подозревал, что в душе такой с виду бесстрастной девушки, как ваша прекрасная невеста, сохранилась старомодная романтика. Любовь ради любви и впрямь устаревает. Я полагал, что леди Сибил – современная женщина, осознающая необходимость поддерживать свое положение в свете любой ценой, и что милым пасторальным чувствам Филлиса и Аманды нет места в ее натуре. Но похоже, я заблуждался. В кои-то веки я ошибся в прекрасном поле!
Он протянул руку к своему «духу», и тот сразу сел на свое излюбленное место отдыха.
– Поверьте, друг мой, если вы завоевали любовь настоящей женщины, то приобрели состояние гораздо значительнее, чем ваши миллионы, – сокровище, которым никто не смог бы пренебречь.
Голос его смягчился, глаза стали мечтательными и менее презрительными, и я посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Но, Лусио, вы же ненавидите женщин…
– Именно так! – ответил он. – Только не забывайте, за что я их ненавижу! За то, что в них сосредоточены все мировые запасы добра, но большинство женщин намеренно обращают эти сокровища во зло. Мужчины подпадают под женское влияние, хотя немногие из нас признают это. Женщины возносят нас на небеса или низвергают в ад. Последний путь – самый частый, мужчины вступают на него почти повсеместно.
Лоб его омрачился, и складки вокруг гордого рта стали жесткими и суровыми. Я некоторое время наблюдал за ним, а потом вдруг попросил некстати:
– Вы не могли бы убрать своего противного «духа»? Ненавижу, когда вы играете с ним!
– Это вы о моей бедной египетской принцессе? – спросил он со смехом. – Зачем же так жестоко, Джеффри? Если бы вы жили в ее дни, то могли бы стать одним из ее любовников! Без сомнения, она была очаровательна, а я и до сих пор нахожу ее очаровательной! Однако чтобы угодить вам…
Он заключил насекомое в хрустальный сосуд и отнес его в другой конец комнаты. Вернувшись, князь сказал:
– Кто знает, как страдал этот «дух», когда был женщиной, Джеффри! Возможно, она тоже вышла замуж за богатого и потом раскаялась! Во всяком случае, я уверен, что она намного счастливее в своем нынешнем состоянии!
– Эта кошмарная фантазия мне не нравится, – резко ответил я. – Я знаю одно: это совершенно отвратительное существо.
– Ну что ж, некоторые «переселившиеся» души действительно отвратительны на вид, – заявил он невозмутимо. – Удивительно, какую перемену производит в них неумолимый закон природы, когда они лишаются респектабельного телесного покрова!
– Что за вздор вы говорите, Лусио! Откуда вам знать об этом?
Внезапно тень пробежала по его лицу, придав ему странную бледность и непроницаемость.
– Разве вы забыли, – начал он нарочито размеренным тоном, – что ваш друг Джон Каррингтон в своем рекомендательном письме сообщал, что я являюсь «несомненным мастером» во всех научных вопросах? Вы не испытали эти мои способности, однако спрашиваете, «откуда мне знать об этом». Я отвечу, что знаю многое на свете, о чем вы не имеете ни малейшего понятия. Не слишком полагайтесь на свои умственные способности, друг мой, иначе я докажу, что они ничего не стоят! Я могу доказать, вне всяких утешительных сомнений, что клочки и обрывки той перемены, которую вы называете смертью, суть не что иное, как зародыши новой жизни, которую вам придется прожить, хотите вы того или нет!
Несколько сконфузившись от его слов и еще больше от того, как они были произнесены, я ответил:
– Простите! Я, конечно, сказал не подумав, но вы же знаете мои убеждения…
– Более чем основательно! – рассмеялся он, сразу же вернувшись в прежнее настроение. – «У каждого человека свои идеи» – модный девиз нашего времени. Каждое крошечное двуногое утверждает, что у него «собственное» представление о Боге, а также и о Дьяволе. Это очень забавно! Но вернемся к любви. Я чувствую, что недостаточно тепло поздравил вас, ибо, несомненно, Фортуна вам исключительно благоволит. Из всей массы суетных и легкомысленных дамочек вы выбрали неповторимый образец красоты, правды и чистоты, – женщину, которая выходит за вас, обладателя пяти миллионов, безо всякой корысти и презренной выгоды, только ради вас самого! Какую потрясающую оду можно было бы сочинить таким возвышенным и невинным женщинам! Вы один из самых счастливых людей на свете, вам просто больше нечего желать!
Я не возражал ему, хотя чувствовал, что обстоятельства моей помолвки оставляли желать лучшего. Несмотря на все мои насмешки над религией, мне хотелось, чтобы моя будущая жена была религиозна. Несмотря на ироническое отношение к сантиментам, я жаждал хоть какого-то ответного чувства со стороны женщины, красота которой влекла меня. Тем не менее я решительно подавил все предчувствия и принимал дары праздной и бесполезной жизни, не задумываясь о последствиях.
Вскоре в газетах появилась новость о том, что «помолвка Сибил, единственной дочери графа Элтона, и Джеффри Темпеста, известного миллионера, заключена и вскоре состоится бракосочетание». Заметьте, известного миллионера, а не писателя, хотя меня по-прежнему громко рекламировали. Моргесон, мой издатель, не мог ничем меня утешить относительно прочной славы в будущем. Было объявлено о десятом издании моей книги, но фактически мы не реализовали и двух тысяч экземпляров, включая и поспешно выпущенный однотомник. А число проданных экземпляров романа Мэвис Клэр, который я так безжалостно и злобно разругал, перевалило за тридцать тысяч! Я не без досады сказал об этом Моргесону, и он был искренне огорчен моей жалобой.
– Дорогой мистер Темпест, вы не единственный писатель, которого рекламировала пресса и который тем не менее провалился в продаже! – воскликнул он. – Капризы публики не поддаются объяснениям, манипуляциям или расчетам даже самого осторожного издателя. Успехи мисс Клэр – больная тема не только для вас, но и для многих авторов. Она всегда выигрывает, и никто не может ничего с этим поделать. Я искренне сочувствую вам, но я не виноват. Во всяком случае, все рецензенты на вашей стороне: их похвалы звучат почти в унисон. А роман мисс Клэр, хотя, по моему мнению, это блистательная и сильная книга, критики нещадно бранили, если вообще замечали. И тем не менее читатели выбирают ее, а не вас. Это не моя вина. Видите ли, у нас теперь введено обязательное образование, и боюсь, что люди перестают доверять критике, предпочитая иметь собственное независимое мнение. Если так и дальше пойдет, то, конечно, последствия будут ужасными, потому что любая, даже наилучшим образом организованная кампания окажется бессильна. Для вас было сделано все возможное, мистер Темпест, и я сожалею, как и вы, о том, что результат был столь неожиданным. Многим писателям не важно одобрение публики; им хватило бы и аплодисментов критиков.
Мне оставалось только горько рассмеяться. «Аплодисменты критиков»! Я уже знал, когда раздаются эти аплодисменты. Мне были едва ли не ненавистны мои миллионы, золотой мусор, приносящий только неискреннюю лесть изменчивых друзей, но не ту славу, которую обретает иногда за одно мгновение голодный и заброшенный гений, когда он на пороге смерти завладевает этим миром.
Однажды в припадке разочарования и раздражения я сказал Лусио:
– Вы не сдержали своих обещаний, мой друг! Вы говорили, что можете дать мне славу!
Он взглянул на меня с любопытством:
– А разве вы не знамениты?
– Нет. Я только печально известен.
Он улыбнулся:
– Слово «слава», мой добрый Джеффри, восходит к понятию «дыхание» – к дыханию народного преклонения. Чтобы добиться этого преклонения, у вас есть богатство.
– У меня, но не у моего произведения!
– Вас хвалят рецензенты!
– И много ли это стоит?
– Много! – ответил он, улыбаясь. – Во всяком случае, так считают сами рецензенты!
Я молчал.
– Вы говорите о литературном произведении? – продолжал он. – Я не могу точно выразить его природу, потому что она относится к Божественной сфере и оценивать ее следует по высшим меркам. Приступая к литературному произведению, нужно учитывать два вопроса: во-первых, цель, ради которой вы за него беретесь, и, во-вторых, способ, которым вы эту цель осуществляете. Всякое сочинение должно иметь высокие и бескорыстные цели, – без этого оно погибнет, так и не получив признания, по крайней мере у высших судей. Если же оно создано истинно и благородно, то оно содержит в самом себе награду, а лавры, которых никакая земная сила не может вам даровать, сами нисходят с неба. Я не могу обеспечить вам эту славу, но вы получили ее прекрасную имитацию.
Скрепя сердце я был вынужден согласиться, и этим, по-видимому, вызвал удивление князя. Не желая навлечь на себя его презрение, я больше ничего не говорил на самую животрепещущую для меня тему. Бессонными ночами я пытался сочинить новую книгу – нечто новое и смелое, способное заставить публику ценить меня не только за мой огромный банковский счет. Но творческие силы словно умерли во мне: я ощущал полную беспомощность. В моем мозгу бродили смутные мысли, не находившие выражения в словах. Болезненное пристрастие к самокритике овладело мной настолько, что, нервно перечитав едва написанную страницу, я рвал ее, доводя себя таким образом до невыносимого душевного состояния.
В начале апреля, получив известие от декораторов и мебельщиков о том, что их работа близка к завершению и что они будут рады моему визиту, я впервые посетил Уиллоусмир. Мы с Лусио отправились вместе, и, пока поезд мчался мимо веселых зеленых полей, унося нас от дыма, грязи и шума современного беспокойного Вавилона, я все сильнее чувствовал покой и довольство.
Первый же взгляд на поместье, которое я приобрел, даже не побывав в нем, наполнил меня восторгом и восхищением. Замок представлял собой красивое старинное строение в истинно английском вкусе, навевавшее мысли о домашнем уюте. Плющ и жасмин цеплялись за его красные стены и живописные фронтоны. За длинной панорамой изысканных садовых посадок можно было различить серебристый блеск Эйвона. Река извивалась, как лента, завязанная любовными узлами-восьмерками. Деревья и кусты распускались во всей своей свежей весенней красе. Нельзя описать, до какой степени светел и успокоителен был ви