Я вдаюсь в эти кажущиеся пустяками подробности, потому что, взятые вместе, они дают представление о размерах и сущности тяжелых последствий, а также потому, что хочу подчеркнуть: я только следовал примеру своих товарищей. Большинство богачей в наши дни идут тем же путем, что и я, и очень немногие из них делают истинное добро обществу. Ни один великий подвиг великодушия не вписан в наши анналы. Сама королевская власть не спешит ввести это в моду: королевские дары в виде дичи и старой одежды, посылаемые в больницы, слишком незначительны и условны. «Развлечения для бедных», которые устраивают некоторые аристократы в Ист-Энде, не стоят и упоминания.
Все это жалкие подачки нашему прирученному «спящему льву», подаваемые со страхом и трепетом. Ибо наш лев бодрствует и обладает неспокойным нравом. Никто не знает, что случится, если в этом звере пробудится природная свирепость. Несколько наших сверхбогатых людей могли бы значительно облегчить бремя жестокой бедности во многих кварталах столицы, если бы, движимые благородным бескорыстием, объединились в решительном стремлении к этому и воздержались от канцелярской волокиты и пустых споров. Но они остаются в бездействии и тратят деньги исключительно на собственные удовольствия. А между тем появляется все больше грозных признаков возмущения. Бедняки, как верно сказал тот худой и беспокойный викарий, не вечно будут терпеть!
Надо не забыть упомянуть, что благодаря какому-то загадочному вмешательству князя Риманеса и к моему большому удивлению, мое имя появилось в списке участников Дерби. Как это удалось сделать, когда уже прошли все сроки, я знаю не лучше, чем то, откуда взялся мой конь по имени Фосфор. Это было великолепное животное, подаренное Лусио. Но мой друг предупредил, что следует быть осторожнее с людьми, допущенными в конюшню взглянуть на коня: нельзя никому, кроме двух конюхов, позволять задерживаться рядом с Фосфором подолгу. Ходили самые разные слухи о том, каков на самом деле мой Фосфор. Во время пробных заездов он не показал высоких результатов.
Я был поражен, когда Лусио объявил, что в роли жокея выступит его слуга Амиэль.
– Боже мой! Но это невозможно! – воскликнул я. – Умеет ли он ездить?
– Он ездит как черт! – с улыбкой заверил меня мой друг. – Он приведет Фосфора к победе.
У меня это вызывало большие сомнения: в скачках участвовала лошадь премьер-министра, и все ставили на нее. Фосфора видели немногие, а те, кто видел, хотя и восхищались его внешним видом, не могли судить о его истинных качествах благодаря заботам двух конюхов – темнолицых и молчаливых, характером и цветом лица напоминающих Амиэля.
Что касается меня, то я оставался совершенно равнодушен к результатам скачек. Меня не особенно волновало, проиграет или выиграет забег мой Фосфор. Я мог позволить себе проиграть, а если бы выиграл, то это принесло бы мне только мимолетный триумф. В победе не было ничего прочного, интеллектуального и почетного – как и вообще нет этих качеств ни в чем, связанном со скачками. Но поскольку этот вид пустой траты времени и денег был «в моде», то я действовал, как принято, чтобы обо мне «заговорили», – вот и все.
Тем временем Лусио, держа меня в почти полном неведении, занимался планированием помолвки в Уиллоусмире и подготовкой всевозможных «сюрпризов» для гостей. Было разослано восемьсот приглашений, и в свете скоро начались оживленные толки о великолепии предстоящего праздника. Посыпались восторженные согласия, лишь немногим из приглашенных помешали болезни, смерть близких или намеченные ранее дела.
Среди последних, к моему сожалению, оказалась и Мэвис Клэр. В письме она изящно выразила благодарность за приглашение и свой отказ: она собиралась уехать на побережье погостить у старых друзей. Как странно, что по прочтении ее маленькой записки я испытал острое чувство разочарования! Она была для меня никем – всего лишь «литераторшей», которая по странной случайности оказалась милее большинства «нелитераторш». И все же я чувствовал, что праздник в Уиллоусмире много потеряет в ее отсутствие. Я хотел познакомить ее с Сибил, что доставило бы особое удовольствие моей невесте. Однако теперь этого не могло произойти, и я чувствовал необъяснимую досаду.
По заранее достигнутой договоренности, князь имел полную свободу в отношении всех приготовлений к событию, которое должно было стать nec plus ultra[18]всех развлечений и удовольствий рассеянного и привередливого «высшего общества». Я не вмешивался и не задавал вопросов, вполне уверенный во вкусе, воображении и изобретательности своего друга. Мне было известно только то, что все работы и поставки осуществляют иностранцы и никакие английские фирмы привлечены не будут. Однажды я осмелился спросить о причинах этого и получил от Лусио один из самых загадочных его ответов.
– Ничто английское не будет достаточно хорошо для англичанина, – сказал он. – Вещи должны быть ввезены из Франции, чтобы угодить людям, которых сами французы язвительно называют «perfide Albion»[19]. У вас не должно быть «карты кушаний», но только «Menu». Все блюда должны носить французские названия, потому что отечественные – признак дурного тона. Чтобы угодить британскому вкусу, у вас должны выступать французские «comediennes» и «danseuses[20]», а ваши шелковые драпировки должны быть сотканы на французских ткацких станках. В последнее время считается необходимым импортировать парижскую мораль так же, как парижскую моду. Последнее, знаете ли, совсем не идет крепышу-британцу: Великобритания, подражающая парижским нравам, похожа на веселого, прямодушного, крепконогого великана, водрузившего на свою львиную гриву кукольный чепчик. Да, именно кукольный чепчик сейчас в моде. Я верю, что когда-нибудь великан поймет, что выглядит нелепо, и выбросит чепчик, посмеявшись над собственной глупостью. А без него он снова обретет свое изначальное достоинство, которое к лицу завоевателю, повелевающему морской стихией.
– Вы, по-видимому, любите Англию, – заметил я с улыбкой.
Он рассмеялся:
– Отнюдь! Я люблю Англию не больше, чем любую другую страну на земном шаре. Мне не нравится весь земной шар, и Англия получает долю моего отвращения как одно из пятен на этом негодном шаре. Будь моя воля, я взобрался бы на подходящую для этой цели звезду и пнул бы Землю, когда она будет проплывать мимо, чтобы этим актом справедливого возмездия покончить с ней навсегда!
– Но отчего же? – спросил я, забавляясь. – Отчего вы ненавидите Землю? Чем бедная маленькая планета заслужила ваше отвращение?
Он посмотрел на меня очень странно.
– Рассказать? Но вы мне ни за что не поверите!
– Ни за что не поверю! – улыбнулся я в ответ. – Так расскажите!
– Чем бедная маленькая планета заслужила мое отвращение? – повторил князь медленно. – Бедная маленькая планета ничем его не заслужила. Но то, что боги сделали с этой бедной маленькой планетой, пробуждает у меня гнев и презрение. Они сделали ее поистине чудесной, наделив красотой, заимствованной из прекраснейших уголков высочайшего Неба. Они украсили ее цветами и листвой, научили музыке птиц и потоков, катящихся волн и льющихся дождей. Они с осторожностью лелеяли ее в чистом эфире, среди света, который ослепил бы смертных. Они вывели ее из хаоса сквозь громовые тучи и зубчатые столбы молний, чтобы она мирно кружилась по предначертанной ей орбите, освещенная с одной стороны ярким великолепием солнца, а с другой – сонным сиянием луны. Более того, они вложили в человека Божественную Душу! О, вы можете сколько угодно не верить в нее. Но, несмотря на крошечные проникновения жителей Земли в бескрайний и вечный океан Науки, Душа существует, равно как и все бессмертные силы в ней и вокруг нее! Нет, боги – я говорю во множественном числе по образцу древних греков, ибо есть много богов, происходящих от верховного Божества, – боги, говорю я, так настаивали на этом, что один из них спустился на землю в человеческом обличье, исключительно ради того, чтобы показать истину Бессмертия этим существам, слепленным из тленной глины! За это я ненавижу планету: как будто не было и нет других, гораздо более величественных миров? Почему Бог выбрал для обитания именно этот?!
Донельзя удивленный, я некоторое время молчал, не зная, что ответить.
– Вы говорите поразительные вещи! – сказал я наконец. – Вы намекаете на Христа, надо полагать. Но в те времена все были убеждены, что он просто человек, как и все мы. В нем не было ничего Божественного. Вы противоречите сами себе! Я помню, как вы с негодованием отвергли утверждение, что вы христианин.
– Разумеется, и продолжаю это отрицать и сейчас, – ответил он. – Не так уж я связан с церковью, чтобы лгать по такому поводу. Я не христианин и утверждаю, что никто не живет как христианин. Процитирую очень старую поговорку: «Был только один христианин, и его распяли». Но хотя я и не христианин, я никогда не говорил, что сомневаюсь в существовании Христа. Это знание мне навязывали, причем весьма назойливо!
– Навязывал кто-то, пользующийся безусловным авторитетом? – спросил я с легкой усмешкой.
Князь ответил не сразу. Его горящие глаза смотрели как бы сквозь меня на что-то далекое. Странная бледность, придававшая иногда его лицу вид непроницаемой маски, проявилась и в этот раз, и он улыбнулся ужасной улыбкой. Так из чистой бравады может улыбаться человек, услышав об ожидающих его страшных муках.
– Вы задели больное место, – выговорил он наконец медленно и хрипло. – Мои убеждения относительно отдельных религиозных вопросов и прогресса основаны на напряженном изучении весьма неприятных истин, на которые человек обычно закрывает глаза. Так сказать, зарывает голову в песок пустыни собственных заблуждений. Я не буду сейчас касаться этих истин. Когда-нибудь в другой раз я посвящу вас в некоторые мои тайны.
Мучительная улыбка сошла с его лица, и оно приняло обычное выражение собранности и спокойствия. Я поспешно переменил разговор, ибо к т