– Все в порядке! – ответил я небрежно, не желая его обидеть. – Будь по-вашему! Но, честное слово, мне все это кажется каким-то дьявольским наваждением!
– Что именно? – спросил он невозмутимо.
– Всё! Танцовщицы, и слуги, и пажи. Их было человек двести или триста. Эти чудесные картины, иллюминация, ужин – всё, говорю я вам! Но самое удивительное, что все они так быстро разъехались!
– Что ж, если называть деньги дьявольским наваждением, то тогда вы оказываетесь правы, – ответил князь.
– Но только деньги не смогли бы обеспечить такое совершенство деталей… – начал я.
– За деньги можно получить все! – прервал он с чувством. – Я давно вам это говорил. Деньги – дьявольский крючок. Не то чтобы Дьявол лично заботился о деньгах этого мира, но обычно он ищет общества человека, который ими владеет. Возможно, он знает, чтó такой человек будет делать с деньгами. Я, конечно, выражаюсь метафорически, но никакая метафора не способна преувеличить силу денег. Не доверяйте добродетели человека, пока не попытаетесь купить ее за круглую сумму наличными! Деньги, мой милый Джеффри, сделали для вас все. Помните об этом! Вы ничего не сделали для себя сами.
– Не очень-то любезно с вашей стороны, – сказал я с некоторой досадой.
– Вот как? А почему? Потому что это правда? Я заметил, что большинство людей жалуется на «нелюбезность», когда им говорят правду. Сказанное мной – правда, и я не вижу в этом ничего плохого. Вы ничего не сделали для себя сами, и от вас ничего не ждут, кроме того… – и он рассмеялся, – кроме того, что сейчас вы отправитесь спать и увидите во сне очаровательную Сибил!
– Признаюсь, я устал, – сказал я, непроизвольно вздохнув. – А вы?
Его взгляд задумчиво остановился на пейзаже за окном.
– Я тоже устал, – медленно ответил он, – но я никогда не избавлюсь от своей усталости, потому что я устал от самого себя. Я не умею отдыхать. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! – ответил я, но не двинулся с места, глядя на него.
Лусио ответил на мой взгляд с интересом.
– И что? – выразительно спросил он.
Я заставил себя улыбнуться.
– И что? – эхом повторил я. – Не знаю, что сказать, кроме того, что хотел бы понять, каков вы. Я чувствую, что вы были правы, сказав однажды, что вы не тот, кем кажетесь.
Он по-прежнему не сводил с меня глаз.
– Раз уж вы выразили такое желание, – медленно произнес он, – я обещаю вам, что когда-нибудь вы узнаете меня таким, каков я на самом деле! Вам, возможно, будет полезно узнать – ради других, кто ищет моего общества.
Я сделал шаг в сторону двери.
– Спасибо за все ваши сегодняшние хлопоты, – сказал я более легким тоном. – Слова не могут выразить всей степени моей благодарности.
– Если вы хотите кого-то поблагодарить, то поблагодарите Бога за то, что пережили этот день! – ответил он.
– Почему? – удивленно спросил я.
– Почему? Потому что жизнь висит на волоске. Нет ничего скучнее и утомительнее светского раута. А если нам удается уберечься от насмешек, то это стоит благодарности, – вот и все! Богу, как правило, приходит очень мало благодарностей, так что вы могли бы выразить ему одну короткую благодарность за благополучное окончание сегодняшнего праздника.
Я рассмеялся, не находя в его словах ничего, кроме обычной иронии.
У себя в спальне я обнаружил ожидавшего меня Амиэля, но тут же отпустил его: выражение его лукавого и угрюмого лица мне претило, и я сказал, что не нуждаюсь в помощи. Сильно утомленный, я лег в постель и заснул, и ужасающие силы, которые вызвали к жизни это блестящее празднество, где я считался хозяином, не показались мне даже сном-предупреждением!
XXV
Через несколько дней после праздника в Уиллоусмире, но прежде, чем светские хроникеры перестали обсуждать его великолепие и роскошь, я проснулся утром, «ощутив себя знаменитым», подобно великому Байрону. Слава не стала наградой за какое-либо интеллектуальное достижение, внезапный героический подвиг или решительный и благородный общественный или политический поступок, – нет! Своей славой я был обязан только четвероногому: Фосфор выиграл Дерби. Он шел на равных со скакуном премьер-министра. Секунду-другую результат казался сомнительным, однако когда два жокея приблизились к финишным воротам, худощавый жилистый Амиэль, облаченный в самый яркий костюм из алого шелка, заставил Фосфора сделать небывалый рывок. Казалось, конь буквально летит над землей. В результате Фосфор одержал триумфальную победу, опередив своего соперника на пару ярдов или даже более.
Гул одобрения усилиям, проявленным на финише, сотряс воздух, – и я стал героем дня и любимцем публики. Меня несколько позабавил конфуз премьер-министра: он довольно тяжело переносил поражения. Мы с ним не были знакомы, я не принадлежал к политическим кругам, и меня ни на йоту не волновали его чувства. Я был доволен, не без сарказма обнаружив, что меня вдруг признали более важной персоной, чем премьер, ведь я был владельцем победителя Дерби! Прежде чем я осознал свое положение, меня представили принцу Уэльскому, который пожал мне руку и поздравил с победой. Все знатнейшие аристократы Англии жаждали со мной познакомиться. Внутренне я смеялся над этой демонстрацией вкуса и культуры тех, о ком поют: «О, джентльмены Англии, кому удобно дома жить»[27]. Они толпились вокруг Фосфора, чей дикий взгляд предостерегал посторонних от всяких вольностей. Однако конь, казалось, ничуть не утомился и, по-видимому, был вполне готов снова пробежать дистанцию с тем же успехом.
Смуглое лукавое лицо Амиэля и его хищные глаза, как у хорька, отталкивали этих джентльменов, хотя ответы жокея на все вопросы были обстоятельны, уважительны и не лишены остроумия. А для меня вся суть события заключалась в том, что я, Джеффри Темпест, когда-то начинающий писатель, а теперь миллионер, стал наконец «знаменит» – просто благодаря тому, что владел победителем Дерби! Или, точнее, знаменитым я стал с точки зрения общества, обретя ту славу, которая обеспечивает человеку внимание «высшего и низшего дворянства», как пишут в рекламных объявлениях торговцев. Такая слава вызывает навязчивую лесть и бесстыдные приставания со стороны demi-mondames[28], взыскующих драгоценностей, лошадей и яхт в обмен на порочные поцелуи их крашеных губ. Вне себя от восторга, я стоял под градом комплиментов, приветливо и учтиво улыбаясь, и время от времени обменивался рукопожатиями с милордом Таким-то, с сэром Никто, с его светлейшим высочеством великим князем Имярек из Пивной страны, а также с его светлейшей Низостью из Мелкого княжества. Втайне я презирал этих людей с их светским лицемерием, и презирал так сильно, что сам изумлялся. Уходя с поля вместе с Лусио – он, как обычно, оказался знаком со всеми присутствующими, – я выслушал его речь, произнесенную тоном гораздо более серьезным и доверительным, чем когда-либо раньше:
– При всем вашем эгоизме, Джеффри, в вашей натуре есть нечто сильное и благородное, некая сила, способная поднять дерзкий бунт против лжи и притворства. Почему, во имя Неба, вы не покоритесь этой силе?
Я посмотрел на него удивленно и рассмеялся:
– Покориться? Что вы имеете в виду? Хотите, чтобы я сказал обманщикам, что распознаю в них таковых? Сказать лжецам, что вижу их ложь? Дорогой мой, тогда меня сожгут на костре!
– Но ведь это не страшнее, чем гореть в аду, хотя вы не верите в ад, – возразил он тем же тоном. – Но я не предлагаю вам резкими высказываниями оскорблять людей. Оскорбительная откровенность – это не благородство, а просто грубость. Лучше действовать благородно.
– И как бы вы хотели, чтобы я действовал? – спросил я с любопытством.
Лусио помолчал. Казалось, он серьезно, почти мучительно что-то обдумывал, а потом ответил:
– Мой совет покажется вам странным, Джеффри, но все же выслушайте. Дайте волю благородной или, как говорится, донкихотской части своей натуры. Не жертвуйте высоким чувством правоты, чтобы потворствовать чьей-то власти или влиянию, и распрощайтесь со мной! Я полезен вам только тем, что потакаю вашим фантазиям и знакомлю вас с теми значительными и незначительными людьми, с которыми вам хочется познакомиться ради удобства или выгоды. Поверьте, вам было бы гораздо лучше и утешительней в неотвратимый смертный час, если бы вы отказались от этой фальши и бессмыслицы, а вместе с ней и от меня! Позвольте обществу совершать свои безумства без вас, поставьте королевскую власть на ее истинное место и покажите ей, что вся ее помпезность, высокомерие и блеск ничего не стоят и что она сама – ничто по сравнению с доброй душой храброго человека. И, как сказал Христос богатому правителю: «Продай половину своего имения и раздай его нищим».
Пораженный, я молчал, а князь, с бледным серьезным лицом, смотрел на меня в ожидании. Странное чувство, похожее на угрызения совести, зародилось во мне, и на краткий миг я почувствовал смутное сожаление. Это была грусть о том, что, несмотря на огромные возможности делать добро ближним, которые давало мне мое богатство, я оставался в нравственном отношении на одном уровне с легкомысленными людьми из высшего света. Я получал такое же эгоистическое удовольствие от своих поступков, как и любой из них, и был совершенно так же самодоволен, «порядочен», развязен и лицемерен, как они. Эти люди играли свою роль, а я свою, и никто из нас никогда не бывал самим собой. По правде говоря, одна из причин, по которой «модные» дамы и господа не выносят одиночества, заключается в том, что, оставаясь один на один со своим «я», они ощущают бремя скрытого порока и стыда.
Однако мое волнение вскоре прошло, и, взяв Лусио за руку, я ответил с улыбкой:
– Ваш совет, мой дорогой друг, сделал бы честь проповеднику-евангелисту, но для меня он совершенно бесполезен, потому что ему невозможно последовать. Распрощаться с вами значило бы, во-первых, проявить черную неблагодарность. Во-вторых, общество со всем его нелепым вздором все-таки необходимо нам с будущей супругой для развлечения. Более того, титулованные особы привычны к лести, и мы не повредим себе, если присоединимся к общему бестолковому хору. В-третьих, если бы я поступил так, как советовал прозорливый еврей…