– Какой вы сегодня свирепый, Джеффри! – заметила она.
Я смотрел на нее в угрюмом молчании. От легкой шляпки с бледно-лиловыми орхидеями, покоившейся на ее орехово-каштановых волосах, до изящно вышитой туфельки, ее наряд было само совершенство, и совершенной была она сама. Бесподобная женственность… внешняя красота! Сердце мое билось, горло сдавило удушье. Я мог бы убить ее, чтобы избавиться от той смеси отвращения и тоски, которую возбуждала во мне ее красота.
– Весьма сожалею, – хрипло произнес я, избегая ее взгляда, – но мне неприятно видеть вас с такой книгой!
– Вы знакомы с ее содержанием? – спросила она с той же легкой улыбкой.
– Могу догадаться.
– В наше время считается, что следует писать такие книги, – продолжала она. – И, судя по похвалам, которые расточает им пресса, общество полагает, что надо рассказывать девушкам все о браке прежде, чем они в него вступят!
Она рассмеялась, и этот смех причинил мне такую боль, словно она нанесла мне настоящую рану.
– Каким старомодным кажется теперь образ невесты у поэтов и романистов шестидесятилетней давности! – продолжала Сибил. – Вы только представьте: нежное боязливое существо, стесняющееся чужих глаз, робкое в речах… Существо, носящее символическую фату, которая, как вы знаете, в прежние времена полностью закрывала лицо, указывая на то, что от невинных глаз девушки пока скрыты все тайны брака. Теперь фату носят откинутой назад, и невеста без смущения смотрит на всех. О да, мы прекрасно знаем, что делаем, когда выходим замуж, благодаря «новым» романам!
– Эти романы отвратительны, – заговорил я горячо, – как по стилю, так и по морали. Даже если судить только об их литературных качествах, то удивительно, как вы можете их читать. Женщина, чью грязную книгу я только что выбросил – и не испытываю никаких угрызений совести по этому поводу, – имеет о грамматике столь же мало представления, как о приличиях.
– Однако критики этого не замечают, – перебила она с чуть уловимой насмешкой в голосе. – Видимо, способствовать сохранению чистоты английского языка – не их дело. Они приходят в восторг от оригинальности «проблемы пола», хотя мне кажется, что все подобные проблемы стары как мир. Я, как правило, не читаю рецензий, но мне попалась одна на книгу, которую вы только что утопили, и в ней рецензент утверждал, что плакал над ней! – Она снова рассмеялась.
– Этот критик – скотина! – отрезал я. – Он, вероятно, нашел в романе какое-то замаскированное изображение своих пороков. Но вы, Сибил… зачем вам читать такое? И как вы можете это читать?
– Прежде всего из любопытства, – неохотно ответила она. – Захотелось узнать, что же заставило рецензента плакать? А когда я начала читать, то выяснилось, что это история о том, как мужчины развлекаются с павшими «голубками», которые стоят вдоль больших и проселочных дорог. А поскольку я мало что знала о подобных вещах, то решила узнать побольше. Все эти сведения о неприятных сторонах действительности подобны наущениям Дьявола: если выслушать одно, то придется слушать и другие. Кроме того, литература ведь отражает время, в котором мы живем. И если уж подобная литература более распространена, чем какая-либо иная, то мы вынуждены смириться с этим и изучать ее как зеркало эпохи.
Она поднялась со своего места и со странным выражением лица, наполовину веселым, наполовину презрительным, посмотрела вниз, на прекрасное озеро, простиравшееся внизу.
– Книгу съедят рыбы, – заметила она. – Надеюсь, они не отравятся! Если бы рыбы могли прочитать и понять это сочинение, какие необычные представления они получили бы о нас, людях!
– Почему вы не читаете книги Мэвис Клэр? – внезапно спросил я. – Вы же говорили, что восхищаетесь ею.
– Да, восхищаюсь безмерно! – ответила Сибил. – Восхищаюсь и в то же время удивляюсь. Я не могу понять, как эта женщина может сохранить сердце и детскую веру в нашем мире? Для меня это настоящее чудо, нечто сверхъестественное. Вы спрашиваете, почему я не читаю ее книг? Я их читаю и перечитываю снова и снова. Но она пишет немного, и ее произведений приходится ждать дольше, чем большинства других авторов. Когда я хочу почувствовать себя ангелом, я читаю Мэвис Клэр, но чаще я склонна к другим чувствам, и тогда ее книги вызывают во мне только тревогу.
– Тревогу? – переспросил я.
– Да. Когда не можешь поверить в Бога, столкновение с тем, кто искренне верит, порождает сильное беспокойство. Тревожно, когда тебе предлагают веру, которую ты не можешь принять. Тем более тревожно знать, что на свете есть живое существо – женщина, во всем подобная тебе, кроме души, которая приносит ей счастье – недостижимое для тебя, даже если ты день и ночь будешь протягивать руки ввысь и призывать на помощь небеса!
В эту минуту она выглядела как королева из трагедии: ее фиалковые глаза пылали, губы приоткрылись, грудь вздымалась. Я приблизился к ней, движимый странным двойственным чувством, и коснулся ее руки. Она послушно дала ее мне. Я взял ее под руку, и несколько минут мы молча прогуливались по дорожке. Во всех окнах гигантского отеля, от первого до последнего этажа, зажигались огни, а в небе прямо над нашим шале высветилось созвездие в форме трилистника.
– Бедный Джеффри! – произнесла Сибил, быстро взглянув на меня. – Как мне вас жаль! При всех капризах, мне свойственных, я все же не дура и научилась анализировать и себя, и других. Я читаю вас так же легко, как книгу, и вижу, в каком вы сейчас душевном смятении. Вы любите меня – и ненавидите! Эти противоречивые чувства губят вас и ваши идеалы. Тише, не надо слов, я знаю, знаю! Но кем бы вы хотели меня видеть? Ангелом? Я могу воплотиться в такое существо только в вашем воображении и не дольше чем на мгновение. Святой? Все они были замучены. Хорошей женщиной? Но я ни разу их не встречала. Невинной и ничего не ведающей? Еще до свадьбы я предупреждала вас, что не являюсь ни той ни другой: для меня не представляли тайны отношения между мужчиной и женщиной, я осознавала присущую обоим полам тягу к пороку. Между ними нет разницы: мужчины не хуже женщин, а женщины не хуже мужчин. Я открыла для себя все, кроме Бога, и пришла к выводу, что он не мог задумать нечто столь безумное и низкое, как человеческая жизнь.
Она говорила это, а я был готов пасть к ее ногам, умоляя замолчать. Ибо она, сама того не ведая, высказывала мысли, которые часто посещали меня. И тем не менее в ее устах они звучали жестоко, неестественно и до такой степени бессердечно, что я не мог не отшатнуться от нее в мучительном страхе. Мы дошли до сосновой рощицы – и здесь, в тени и тиши, я обнял Сибил и безутешно смотрел на ее прекрасное лицо.
– Сибил! – прошептал я. – Сибил, что не так с нами обоими? Как вышло, что мы не можем обрести счастье и любовь? Почему даже при поцелуях и объятиях между нами стоит какая-то неосязаемая тьма, так что мы злим или утомляем друг друга, а ведь должны быть довольны и счастливы? Что это? Ответьте! Ведь вы чувствуете присутствие этой тьмы!
В глазах ее появилось странное выражение: страстное, напряженное желание, смешанное, как мне показалось, с состраданием ко мне.
– Да, тьма! – она ответила медленно. – И создали ее мы оба. Я верю, Джеффри, что ваша натура благороднее моей. В вас есть нечто неопределимое, из-за чего вы невольно отшатываетесь от меня и моих понятий о жизни. Возможно, если бы вы вовремя поддались этому чувству, вы никогда не женились бы на мне. Вы говорите о прекраснейшей стороне любви, но для меня нет этой стороны: любовь груба и ужасна! Например, мы с вами, люди культуры, не можем в браке выйти за пределы тех чувств, которые доступны Ходжу и его девице! – Она громко рассмеялась и вздрогнула в моих объятиях. – Какие лжецы эти поэты, Джеффри! Их следует приговаривать к пожизненному заключению за лжесвидетельство! Они способствуют тому, что в женских сердцах поселяются доверчивые убеждения. Юная девушка читает их сладостные строки и воображает, будто любовь окажется такой, как они учат: Божественной и прочной, превосходящей все земные расчеты. Но вслед за этим грубый перст прозы придавливает крыло бабочки-поэзии, и женщину ждет горечь и безобразие полного разочарования!
Я все еще держал ее в объятиях яростной хваткой человека, цепляющегося за обломок кораблекрушения, чтобы не утонуть в океанских волнах.
– Но я люблю вас, Сибил! Вы моя жена, и я люблю вас! – произнес я, задыхаясь от страсти.
– Вы любите меня, я это знаю. Но как? Страстью, которая противна вам самому. Это не поэтическая, а грубая человеческая любовь. Такова она сейчас, такой она будет, такой она должна быть. К тому же грубая любовь скоро пресыщается, и, когда угасает, не остается ничего. Да, Джеффри, совсем ничего, кроме пустой вежливости, которую мы, без сомнения, сможем сохранить, вызывая ею восхищение общества!
Она высвободилась из моих объятий и направилась к дому.
– Пойдемте! – позвала она меня, повернув ко мне свою изящную головку со свойственной только ей одной ласковой кошачьей грацией. – Вы знаете, в Лондоне есть одна знаменитая дама, которая рекламирует свои выставленные на продажу прелести для проходящей публики с помощью монограммы, вышитой на кружевных занавесках всех окон в ее доме. Она, разумеется, думает, что это полезно для торговли! Я еще не так низко пала! Я знаю, что вы дорого заплатили за меня. Но помните: пока я не ношу никаких драгоценностей, кроме ваших, и не жажду подарков, кроме тех, на которые вы расщедрились. И мое послушное желание состоит в том, чтобы дать вам как можно больше за ваши деньги.
– Сибил, вы убиваете меня! – вскричал я, чувствуя невыносимые мучения. – Вы считаете меня таким низким…
Я смолк, готовый разрыдаться от отчаяния.
– Вы не можете не быть низким, – ответила она, пристально глядя на меня, – потому что вы мужчина. А я низка, потому что я женщина. Если бы хоть один из нас верил в Бога, нам, возможно, открылся бы какой-то другой образ жизни и любви. Но ни у вас, ни у меня не осталось даже остатков веры в Сущего, бытие которого стараются опровергнуть все современные ученые. Нам настойчиво внушают, что мы животные, и только, так давайте не будем стыдиться животного начала в себе. И это начало, и атеизм одобряются учеными, им рукоплещет пресса, а духовенство оказывается неспособно насаждать ту веру, которую проповедует. Вставайте, Джеффри, не сидите бессильно, как пораженный Парсифаль, здесь, под соснами. Отбросьте то, что вас беспокоит, – вашу совесть. Отбросьте ее, как мою книгу, и утешьтесь тем, что мужчины вашего типа гордятся и радуются, что стали добычей дурной женщины! Так что можете поздравить себя: у вас такая жена! К тому же у нее столь широкие взгляды, что вы всегда сможете жить по-своему, если, конечно, вы позволите жить по-своему ей! Так заключаются теперь все браки, во всяком случае в нашем обществе, иначе узы оказались бы невыносимыми. Пойдемте!