Мэвис остановилась, чтобы сорвать несколько дамасских роз, и протянула их Сибил.
– Да, – задумчиво продолжала она, – критикам платят мало, очень мало… И не следует ожидать, что они станут писать панегирики успешному автору, в то время как сами влачат жалкое существование. А чем иным может быть такой труд, если не желчью? Я знакома с бедной женушкой одного критика и оплатила ей счет от портнихи, который она боялась показать своему мужу. На той же неделе он в своей газете набросился на мою последнюю книгу и получил, я полагаю, около гинеи за свои труды. Он, конечно, не знал об уплате долга портнихе и никогда об этом не узнает, потому что я взяла с его жены слово хранить тайну.
– Но почему вы так поступаете? – удивленно спросила Сибил. – Будь я на вашем месте, я бы предоставила окружному суду взыскать долг с жены этого критика!
– Вот как? – спросила Мэвис с невеселой улыбкой. – Ну а я не могу так поступить. Вспомните, что сказал Всевышний: «Благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». А кроме того, бедная маленькая женщина была до смерти напугана своими тратами. Как грустно видеть беспомощную агонию людей, живущих не по средствам. Они страдают больше, чем нищие на улицах, которые своим нытьем и хныканьем часто зарабатывают больше фунта в день. Критики находятся в гораздо худшем положении: немногие из них получают хотя бы фунт в день, и, конечно, они набрасываются на писателей, которые зарабатывают тридцать – пятьдесят фунтов в неделю. Уверяю вас, мне очень жаль критиков: во всем литературном сообществе их меньше всех уважают и им меньше всех платят. Я совершенно не беспокоюсь о том, что они пишут обо мне, за исключением случаев, как я уже заметила раньше, когда они лгут в запальчивости. Тогда я, конечно, должна сказать правду – просто ради самозащиты, а также из обязанности перед читателями. Но, как правило, я отдаю все заметки прессы Трикси, – она указала на миниатюрного песика, который преданно следовал за краем ее белого платья, – и он разрывает их на клочки примерно за три минуты!
Она весело рассмеялась, а Сибил улыбалась, наблюдая за ней с тем же удивлением и восхищением, что и в самом начале нашей беседы с этой беззаботной обладательницей литературной славы.
Мы направились к калитке, собираясь уходить.
– Можно мне иногда заходить к вам поболтать? – внезапно спросила Сибил своим самым милым просящим тоном. – Это была бы такая честь для меня!
– Во второй половине дня можете приходить, когда захотите, – с готовностью отозвалась Мэвис, – Утро принадлежит богине более строго, чем Красота – Работе!
– Вы никогда не работаете по ночам? – спросил я.
– О, нет! Я никогда не иду против законов природы, потому что знаю: если попытаться это сделать, выйдет хуже. Ночь предназначена для сна, и я с благодарностью использую ее для этой благословенной цели.
– Некоторые авторы могут писать только ночью, – заметил я.
– И можете быть уверены, что они создают расплывчатые картины и невнятные характеры, – сказала Мэвис. – Есть и те, кто добивается вдохновения, используя джин или опиум, или описывает ночные кошмары, но я не верю в подобные методы. Утро и свежий, отдохнувший мозг необходимы для литературного труда – разумеется, если хочешь написать книгу, которая продержится не один сезон.
Она проводила нас до калитки и остановилась под портиком. Огромная собака стояла рядом, а над головой Мэвис колыхались розы.
– Во всяком случае, работа идет вам на пользу, – сказала Сибил, глядя на нее долгим, почти завистливым взглядом. – Вы выглядите совершенно счастливой!
– Я действительно счастлива, – ответила Мэвис с улыбкой. – Мне нечего желать на свете, кроме как умереть так же мирно, как я жила.
– Пусть этот день придет не скоро! – сказал я серьезно.
Она подняла на меня мягкий и задумчивый взгляд и ответила нежным голосом:
– Спасибо! Я не против, пусть приходит, лишь бы он застал меня готовой.
Она помахала нам рукой на прощание, и мы расстались.
Свернув за угол, мы несколько минут шли медленно и в полном молчании. Наконец Сибил заговорила.
– Я вполне понимаю ненависть, которую вызывает Мэвис Клэр, – сказала она. – Боюсь, я и сама начинаю ее ненавидеть!
Я уставился на нее, удивленный и раздавленный.
– Вы начинаете ее ненавидеть? Вы? Почему же?
– А вы настолько слепы, что не можете понять почему? – спросила она, и на ее губах заиграла та злая улыбка, которую я так хорошо знал. – Потому что она счастлива! Потому что в ее жизни нет скандалов, потому что она смеет быть довольной! Хочется сделать ее несчастной! Но как? Она верит в Бога, она думает, что все его заветы справедливы. С такой твердой верой она была бы счастлива на чердаке, зарабатывая всего несколько пенсов за день. Теперь я прекрасно вижу, как она завоевала своих читателей, – благодаря своей абсолютной убежденности в мыслях, которые она пытается внушить. Что можно предпринять против нее? Ничего! Но я понимаю, почему критикам хотелось бы ее уничтожить: если бы я была критиком, любящим виски с содовой и женщин из мюзик-холла, я бы сама хотела задавить ее за то, что она так отличается от остальных женщин!
– Вы непостижимы, Сибил! – воскликнул я с искренним негодованием. – Вы восхищаетесь книгами мисс Клэр – а вы всегда ими восхищались, – вы просили ее стать вашим другом, и на том же дыхании заявляете, что хотели бы уничтожить ее или сделать несчастной! Признаюсь, я не могу вас понять!
Мы остановились в тени каштана перед входом на нашу территорию.
– Конечно не можете! – ответила она спокойно. – Но я никогда не винила вас в непонимании. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять саму себя, и даже сейчас я не вполне уверена, что правильно оценила глубину или поверхностность собственной натуры. А что касается ненависти к Мэвис Клэр, неужели вы не можете себе представить, что зло ненавидит добро? Что заядлый пьяница ненавидит трезвого обывателя? Что отверженная может возненавидеть невинную девушку? И что я – женщина, которая считает жизнь по большей части отвратительной, которая совершенно не доверяет никому, которая совершенно лишена веры в Бога, – может ненавидеть – да, ненавидеть! – Она сорвала пучок поникших листьев и разбросала зеленые клочья у своих ног. – Ненавидеть женщину, которая считает жизнь прекрасной и верит в существование Бога, которая не принимает участия во всеобщем лицемерии, которая вместо моей мучительной страсти к анализу приобрела и завидную славу, и почет у тысяч людей, и безмятежное довольство? Мне стоило бы жить для того, чтобы хоть раз сделать такую женщину несчастной! Но увы, она устроена так, что сделать это невозможно.
Сибил отвернулась от меня и медленно пошла вперед. Я следовал за ней в горестном молчании.
– Если вы не собираетесь дружить с ней, то вам следовало сказать ей об этом, – заметил я спустя некоторое время. – Вы ведь слышали, что она говорила о притворных заверениях в дружбе?
– Да, слышала, – ответила она угрюмо. – Она умная женщина, Джеффри, и будьте уверены, она поймет меня без каких-либо объяснений!
Услышав эти слова, я посмотрел на нее пристально, и необыкновенная красота Сибил произвела на меня впечатление почти болезненное. Подчиняясь внезапному припадку отчаяния, я воскликнул:
– О, Сибил, Сибил! Почему вы созданы такой, какая вы есть!
– И в самом деле, почему? – откликнулась она с насмешливой улыбкой. – И почему, будучи такой, какая я есть, я родилась дочерью графа? Родись я уличной девчонкой, я оказалась бы на своем месте. Тогда обо мне писали бы романы и пьесы. Я могла бы стать героиней, над судьбой которой хорошие люди проливали бы слезы, радуясь тому, как щедро я поощряю их пороки! Но как дочь графа, вышедшая замуж за миллионера, я – ошибка природы. Природа иногда допускает ошибки, Джеффри, и подчас непоправимые!
Мы уже дошли до нашего парка, и я, чувствуя себя совсем раздавленным, брел за ней через лужайку к дому.
– Сибил, – сказал я наконец, – я надеялся, что вы с Мэвис Клэр подружитесь.
Она рассмеялась и ответила:
– Мы сделаемся друзьями, я полагаю, на какое-то время. Но голубка неохотно водит компанию с вороном, а мне образ жизни и привычки Мэвис Клэр показались бы невыносимо скучными. К тому же, как я уже сказала, она, как умная и мыслящая женщина, слишком проницательна и разгадает меня с течением времени. Но пока смогу, я буду притворяться. Если я буду исполнять роль «светской дамы» или «меценатки», то она, конечно, и минуты со мной не выдержит. Придется взять на себя гораздо более трудную роль – роль честной женщины!
Она снова рассмеялась – жестоким смехом, от которого у меня похолодела кровь. Сибил медленно вошла в дом через открытую дверь гостиной, я остался один в саду среди колышущихся роз и деревьев и почувствовал, что прекрасный Уиллоусмир внезапно стал отвратителен, лишился своего прежнего очарования и превратился в не что иное, как заброшенный дом, где поселился призрак – властный и победоносный Дух Зла.
XXVIII
Течение человеческой жизни полно странностей, и одна из них – это совершенно непредвиденные события, которые за какой-то день или даже час могут привести к полной катастрофе там, где царил мир, и повергнуть в безнадежное состояние тех, кто чувствовал себя в безопасности. Подобно землетрясению, внезапные происшествия врываются в рутину обычной жизни, разрушая наши надежды, разбивая наши сердца и обращая наши радости в прах и пепел отчаяния. Эти разрушительные события начинаются, как правило, среди кажущегося процветания, когда их ничто не предвещает, со всей внезапной свирепостью бури в пустыне. Мы наблюдаем их в неожиданных, почти мгновенных падениях тех членов общества, которые гордо задирали головы перед своими собратьями и служили примером свету, претендуя на то, чтобы вести за собой остальных. Мы можем проследить это и в капризных судьбах королей и государственных деятелей, которые сегодня находятся в фаворе, а назавтра оказываются опо