[30] Много разговоров ведется о ее величестве Елизавете, даме строптивой, хитрой и кровожадной. Славу ее правления составил Шекспир, который подчинил королей и королев своей фантазии. В этом – и только в этом – я на него похож. У Вас будет достаточно забот для развлечения Ваших уважаемых гостей, ибо я полагаю, что нет такого развлечения, которое они не испробовали бы ранее и не нашли бы неудовлетворительным. К сожалению, я не могу предложить Вам ничего особенно нового.
Ее светлость герцогиня Рапидрайдер очень любит перед сном качаться на прочной скатерти, которую держат четверо дюжих джентльменов благородного происхождения. Она не может явиться на сцене мюзик-холла (этому препятствует ее родословная) и потому прибегает к такому детскому, милому и безобидному способу показывать свои ножки, которые, по ее справедливому мнению, слишком красивы, чтобы их скрывать.
Леди Баунсер, чье имя я также вижу в Вашем списке, любит жульничать в карты. На Вашем месте я бы потворствовал ей в этом. Если благодаря выигрышам в Уиллоусмире она сумеет оплатить счета своей портнихи, то станет для Вас полезнейшим другом в обществе – имейте это в виду.
Достопочтенная мисс Фитц-Гандер, пользующаяся репутацией добродетельнейшей женщины, по неотложным и особым причинам жаждет выйти замуж за лорда Нудлса. Если Вы поспособствуете объявлению помолвки прежде, чем ее матушка вернется из поездки в Шотландию, Вы окажете ей добрую услугу и спасете общество от скандала.
Чтобы развлечь мужчин, предложите им охоту, азартные игры и курение.
А чтобы развлечь принца, не надо предпринимать особых усилий: он достаточно умен, чтобы развлекаться, наблюдая глупость и плутни окружающих его лиц и не участвуя лично в их жалкой комедии. Принц – проницательный наблюдатель и получает удовольствие, глубоко и внимательно изучая людей и нравы, что пригодится ему, даже когда он займет английский трон. Я говорю «даже», поскольку в наши дни, пока не перевернутся песочные часы Времени, этот трон – величайший в мире. Принц видит, понимает и втайне не без презрения посмеивается над поведением герцогини Рапидрайдер, наклонностями миледи Баунсер, волнением и жеманством достопочтенной мисс Фитц-Гандер. И в Вашем приеме он оценит прежде всего Вашу искренность, ненавязчивость в гостеприимстве, простоту речей и полное отсутствие аффектации. Помните об этом и примите мой скромный совет. Из всех членов королевской семьи, здравствующих в настоящее время на этой ничтожной планете, я испытываю наибольшее уважение к принцу Уэльскому, и именно по этой причине не намерен, во всяком случае пока, навязываться ему. Я приеду в Уиллоусмир, когда Ваши «королевские» торжества закончатся. Мое почтение Вашей прекрасной супруге, леди Сибил. Остаюсь
Ваш, пока вы этого желаете,
Меня позабавило это письмо, и я показал его жене, однако ей было не смешно. Сибил прочитала его с пристальным вниманием, несколько меня удивившим, а когда закончила, посмотрела на меня с тоской.
– Как он всех нас презирает! – проговорила она. – Какое презрение чувствуется за его словами! Неужели вы этого не замечаете?
– Он всегда был циником, – равнодушно ответил я, – и не стоит ждать от него ничего другого.
– Похоже, ему знакомы нравы приехавших сюда дам… – продолжала она задумчиво. – Он словно читает их мысли и намерения на расстоянии.
Она нахмурилась и на какое-то время погрузилась в мрачное раздумье. Я не стал развивать начатую ею тему: у меня было слишком много забот по подготовке к визиту принца, чтобы думать о чем-либо другом.
Как я уже сказал, августейший гость – и в то же время один из самых радушных людей – прибыл и исчерпал всю программу увеселений, а затем удалился, выразив с обычной для себя учтивостью признательность за оказанную ему заботу. Он оставил нас, как всегда в таких случаях, очарованными его добродушием и снисходительностью, которые сохранял всегда, если только его не выводили из себя. После этого разъехалась и вся компания, снова предоставив нас с женой самим себе, и в доме воцарилась странная тишина, в которой уже ощущалось приближающееся бедствие.
Сибил, похоже, предчувствовала его столь же сильно, как и я. Хотя мы ничего не говорили друг другу, я видел, что она пребывала в столь же угнетенном состоянии духа, что и я. Она начала чаще бывать в Коттедже Лилий и после этих визитов к обитавшей среди роз светловолосой труженице возвращалась в более уравновешенном настроении: даже голос ее становился мягче, а взгляд – задумчивее и нежнее.
Однажды вечером она сказала:
– Я подумала, Джеффри, что, возможно, в жизни все-таки есть нечто хорошее. О, если бы я только могла открыть это и жить этим! Но вы меньше всех способны помочь мне в подобном деле.
Я сидел в кресле у открытого окна и курил. Услышав ее слова, я с некоторым удивлением и даже раздражением спросил:
– Что вы имеете в виду, Сибил? Вы ведь знаете, я испытываю величайшее желание видеть вас всегда в лучшем настроении. Многие ваши понятия были мне отвратительны…
– Постойте! – остановила она меня, и ее глаза гневно сверкнули. – Мои понятия были вам отвратительны, вы говорите? А что вы, мой муж, сделали, чтобы их изменить? Разве сами вы не подвержены тем же низменным страстям, что и я? Разве вы не даете им воли? Что я видела, наблюдая вас изо дня в день, с кого мне следовало брать пример? Вы здесь властелин и правите со всем высокомерием, какое только может дать богатство. Вы едите, пьете и спите, принимаете гостей, чтобы удивить их избытком роскоши, которой предаетесь. Вы читаете, курите, охотитесь, ездите верхом – вот и все. Вы самый обычный, ничем не выдающийся человек. Потрудились ли вы спросить, что со мной не так? Пытались ли вы с терпением великой любви поставить передо мной цели более благородные, чем те, которые я сознательно или бессознательно впитала? Разве вы пытались привести меня – заблудшую, пылкую, обманутую женщину – к тому, о чем я мечтаю, к свету веры и надежды, который один дает человеку покой?
И вдруг, спрятав голову в подушки дивана, Сибил залилась слезами.
Я беспомощно смотрел на нее, забыв о сигаре. Разговор происходил примерно через час после ужина, теплым мягким осенним вечером. Перед этим я хорошо поел и выпил, находился в полусонном состоянии и плохо соображал.
– Дорогая! – пробормотал я. – Вы говорите странные вещи! Похоже, у вас истерика…
Она вскочила с дивана – слезы высохли на ее щеках, словно от жара багрового румянца, их заливавшего, и расхохоталась.
– Ах вот оно что! – воскликнула она. – Истерика, и ничего больше! Этим объясняют все в женской натуре. Женщина не имеет права испытывать эмоции, которые нельзя вылечить нюхательными солями! Сердечная тоска? – Подумаешь! Разрежьте ей шнурки! – Отчаяние, чувство греха и несчастья? – Пустяки! Смочите ей виски уксусом! – Неспокойная совесть? – Фи! Для облегчения беспокойной совести нет ничего лучше нюхательной соли! Женщина – хрупкая игрушка глупца. А когда она сломается, выбросите ее, и дело с концом. Не пытайтесь собрать вместе хрупкие осколки!
Она смолкла, задыхаясь, и прежде чем я успел собраться с мыслями и найти ответные слова, высокая тень вдруг закрыла проем окна и знакомый голос спросил:
– Могу ли я по праву дружбы войти без доклада?
Я вскочил и вскричал, хватая его за руку:
– Риманес!
– Нет, Джеффри, сначала я должен выразить свое почтение не вам, – ответил он, освобождая руку.
Он подошел к Сибил, стоявшей совершенно неподвижно на том месте, где она вскочила в порыве страсти.
– Леди Сибил, рады ли вы моему приходу? – спросил князь.
– Как вы можете спрашивать! – ответила она с очаровательной улыбкой, без малейшей резкости или волнения. – Более чем рада! – Она подала ему обе руки, которые он почтительно поцеловал. – Вы не представляете, как сильно мне хотелось увидеть вас снова!
– Я должен извиниться за свое внезапное появление, Джеффри, – сказал Лусио, повернувшись ко мне. – Когда я пришел сюда со станции и ступил на вашу прекрасную аллею, я был так поражен красотой этого места и изысканным покоем его окрестностей, что, прежде чем направиться к главному входу, решил пройти через парк. И не разочаровался. Я застал вас обоих, как и ожидал, наслаждающимися обществом друг друга! Вы самая счастливая и удачливая чета на свете, люди, которым я мог бы позавидовать больше всех, если бы я вообще завидовал мирскому счастью!
Я взглянул на него, и он встретил мой взгляд совершенно бесстрастно, отчего я сделал вывод, что он не слышал внезапного мелодраматического излияния Сибил.
– Вы обедали? – спросил я, взяв в руки колокольчик.
– Да, благодарю вас. В городе Лимингтоне я получил роскошный обед из хлеба, сыра и эля. Видите ли, я устал от роскоши, поэтому мне очень по вкусу пришлась простая еда. Вы прекрасно выглядите, Джеффри! Надеюсь, я вас не оскорблю, если скажу, что вы пополнели? Полнота приличествует настоящему провинциальному землевладельцу, который собирается в будущем последовать примеру своих почтенных предков и приобрести подагру.
Я улыбнулся шутке, хотя и нет ничего приятного в том, что тебя называют толстяком в присутствии красивой женщины, на которой ты женат всего три месяца.
– А вы не набрали лишней плоти, – заметил я в виде слабого возражения.
– Не набрал, – согласился он, помещая свою стройную элегантную фигуру в кресло, стоявшее рядом с моим. – Даже необходимое количество плоти мне несносно. А уж лишняя плоть была бы просто наказанием! Мне бы хотелось, как сказал в жаркий день непочтительный, хотя и достопочтенный Сидни Смит, «сидеть в своих костях», или, еще лучше, стать духом из тонкой материи, подобно шекспировскому Ариэлю, если бы такие вещи были возможны и допустимы. Как вам идет семейная жизнь, леди Сибил!
Прекрасные глаза Лусио остановились на ней с восхищением, и я заметил, что моя жена покраснела под его взглядом и казалась сконфуженной.