– Когда вы приехали в Англию? – спросила она.
– Вчера, – ответил он. – Я пересек Ла-Манш из Онфлера на своей яхте. Вы не знали, что у меня есть яхта, Темпест? О, вы должны как-нибудь на ней покататься. Лодка быстрая, и погода была превосходная.
– Амиэль здесь с вами? – спросил я.
– Нет. Я оставил его на яхте. Я могу, как говорит простонародье, несколько дней «прислужить себе сам».
– Несколько дней? – переспросила Сибил. – Разве вы покинете нас так скоро? Вы обещали погостить здесь подольше.
– Правда? – И он пристально посмотрел на нее, с тем же томным восхищением в глазах. – Но, моя дорогая леди Сибил, время меняет наши намерения, и я не уверен, придерживаетесь ли вы и ваш муж тех же мнений, что и в начале вашего свадебного путешествия. Возможно, вы и не хотите видеть меня сейчас!
Он сказал это с выражением, на которое я не обратил никакого внимания.
– Не хотим вас видеть! – воскликнул я. – Я всегда буду хотеть вас видеть, Лусио, вы мой лучший друг и единственный из друзей, кого я хочу сохранить. Поверьте мне! Вот вам моя рука!
Он некоторое время смотрел на меня с любопытством, а затем обратился к моей жене и спросил нежным, почти ласковым тоном:
– А что скажет леди Сибил?
– Леди Сибил скажет, – ответила она с улыбкой, и щеки ее покраснели, – что будет горда и счастлива, если вы станете считать Уиллоусмир своим домом, когда пожелаете. И что она надеется, хотя вы и слывете женоненавистником… – здесь она устремила свои прекрасные глаза прямо на него, – что вы немного смягчите свое отношение в пользу вашей теперешней chatelaine![31]
С этими словами, отдав шутливый поклон, она вышла из комнаты в сад и остановилась на лужайке, недалеко от нас. Ее белое платье блестело в мягких осенних сумерках, и Лусио, вскочив с места, посмотрел ей вслед, хлопнув меня по плечу.
– Клянусь Небом! – тихо произнес он. – Это идеальная женщина! Я был бы невежей, если бы воспротивился ее воле. Или вашей, мой добрый Джеффри. – И он серьезно посмотрел на меня. – Я вел дьявольски ужасную жизнь во время нашей разлуки! Мирное созерцание добродетельного брака пойдет мне на пользу! Джеффри, прикажите послать за моим багажом на вокзал и сделайте необходимые распоряжения. Я намерен остаться надолго!
XXIX
Наступило спокойное время. Тогда я этого не знал, но это было своеобразное затишье, которое в природе наступает перед бурей, а в человеческой жизни – перед сокрушительным бедствием. Я отбросил беспокойные и мучительные мысли и наслаждался возобновленным дружеским общением с Лусио. Мы вместе гуляли, ездили верхом и проводили бóльшую часть дня в компании друг друга.
Тем не менее, хотя я полностью доверял своему другу, я никогда не обсуждал с ним моральные отклонения и извращения, которые обнаружил в характере своей жены, – не из уважения к Сибил, а просто потому, что понимал, каким будет его ответ. Он едва ли разделил бы мои чувства. Едкий сарказм взял бы верх над дружбой, и Лусио ответил бы мне вопросом: «Отчего же вы, будучи человеком, далеким от совершенства, ожидали совершенства от своей жены?» Как и многие другие мужчины, я считал, что могу делать все, что захочу, когда захочу и как захочу. При желании я мог бы пуститься во все тяжкие, но при всей своей скверне сохранял право требовать от жены незапятнанной чистоты. Я знал, как Лусио отнесется к этой форме высокомерного эгоизма и каким хохотом встретит любые мои высказывания по поводу нравственности женщин. Поэтому я был осторожен, стараясь, чтобы ни один намек на истинное положение дел не проявился в моем поведении, и во всех случаях относился к Сибил с особой нежностью и предупредительностью, хотя она, как мне казалось, скорее негодовала из-за того, что я играл роль влюбленного мужа. Сама она в присутствии Лусио была странно эксцентрична: то восторженна, то печальна, то весела, то подавлена, но никогда еще в ней не было столько пленительной грации и очарования.
Как глуп и слеп был я в то время! Как невосприимчив к ходу событий! Поглощенный грубыми материальными удовольствиями, я игнорировал все скрытые силы, которые составляют историю жизни отдельного человека не меньше, чем историю целого народа. Я считал каждый наступающий день едва ли не моим собственным творением, предназначенным для того, чтобы потратить его как мне заблагорассудится, и не принимал во внимание, что дни – это всего лишь белые листочки из Божьей летописи человеческой жизни, на которых мы оставляем свои знаки, правильные или ошибочные, для справедливого и точного подведения итогов наших мыслей и поступков в будущем. Если бы кто-нибудь осмелился сказать мне эту истину тогда, я бы посоветовал ему проповедовать такую чепуху детям. Однако теперь, когда я вспоминаю те белые листы дней, которые при каждом восходе солнца разворачивались передо мной свежими и пустыми и на которых я оставлял всего лишь грязные пятна своего эго, я содрогаюсь и возношу молитвы, чтобы мне никогда не пришлось платить по этим счетам! Но какой смысл молиться о чем-то, идущим вразрез с вечным Законом? Ведь он заключается в том, что в роковой час мы сами должны подсчитать наши проступки. Неудивительно, что находятся те, кто предпочитает не верить в жизнь после смерти. Эти люди резонно полагают, что лучше умереть окончательно, чем отвечать за умышленное зло, которое они совершили!
Октябрь медленно и почти незаметно подходил к концу, деревья приобретали великолепные осенние оттенки жгуче-бордового и золотого. Погода оставалась прекрасной и теплой, и то, что французские канадцы поэтично называют «летом всех святых», дарило нам яркие дни и безоблачные лунные вечера. Воздух был так мягок, что после ужина мы всегда пили кофе на террасе с видом на лужайку. В один из таких приятных вечеров я оказался свидетелем странной сцены с участием Лусио и Мэвис Клэр – сцены, которую я счел бы невозможной, если бы не видел собственными глазами.
Мэвис обедала в Уиллоусмире. Она очень редко удостаивала нас этой чести. Кроме нее, присутствовали еще несколько гостей. Мы задержались за кофе дольше обычного, поскольку мисс Клэр своей живостью, красноречием и прекрасным юмором придавала разговору особый шарм и всем присутствующим хотелось слушать ее и узнать как можно больше о гениальной романистке. Но когда над верхушками деревьев появилось мягкое сияние полной золотой луны, Сибил предложила прогуляться по саду, и все с восторгом согласились. Мы отправились всей компанией – кто парами, а кто группами по три-четыре человека. Вскоре общество, однако, разделилось среди розариев и прилегающих кустов, и я оказался один. Я вернулся в дом, чтобы взять портсигар, который оставил на столе в библиотеке, а выйдя снова в сад в другом направлении, медленно пошел по лужайке, куря на ходу, к реке, серебряный блеск которой можно было ясно различить сквозь нависавшую над его берегами редеющую листву. Я почти достиг тропинки, пролегавшей вдоль течения извилистой речки, когда меня заставил помедлить звук голосов – мужского, низкого и убедительного, и женского, нежного, серьезного и как будто дрожащего. Ошибиться было невозможно: я узнал богатые, проникновенные интонации Лусио и милые нотки голоса Мэвис Клэр.
Я остановился в изумлении. Неужели Лусио влюбился? – подумал я и чуть не улыбнулся этой мысли. Не удалось ли мне раскрыть тайну «женоненавистника», который теперь наконец-то пойман и приручен? А Мэвис? Маленькая Мэвис, не слишком красивая по общепринятым меркам, но обладающая даром, большим, чем просто красота, – неужели ей удалось очаровать гордую и неверующую душу? Вслед за этими мыслями я ощутил глупый укол ревности. Почему из всех женщин мира он выбрал именно Мэвис? – спрашивал я себя. Разве не мог он оставить ее в покое, с ее мечтами, книгами и цветами, в убежище под чистым, мудрым и бесстрастным взором Афины Паллады, чье хладное чело никогда не пылало от жара страсти?
Теперь нечто большее, чем просто любопытство, заставляло меня прислушиваться, и я осторожно приблизился, встав в тени широкого вяза, откуда мог все наблюдать, оставаясь при этом невидимым.
Да, это был Риманес. Он стоял прямо, скрестив руки на груди, и его темные, печальные и загадочные глаза были устремлены на Мэвис, находившуюся в нескольких шагах от него. Она смотрела на него с выражением смешанного восхищения и страха.
– Я просил вас, Мэвис Клэр, – медленно произнес Лусио, – позволить мне оказать вам услугу. У вас есть истинный талант – редкое качество для женщины, – и я хотел бы помочь вам увеличить ваше состояние. Я не был бы тем, кто я есть, если бы не попытался убедить вас позволить мне помочь вам. Вы не богаты, а я могу подсказать вам, как стать таковой. За вами стоит большая слава, я признаю это. Но у вас много врагов и клеветников, которые стараются сбросить вас с завоеванного пьедестала. Я мог бы привести их к вашим ногам и сделать вашими рабами. С такими качествами, как у вас, – мощным интеллектом, грацией и темпераментом – вы, следуя моим указаниям, приобрели бы такое влияние, каким не обладала ни одна женщина в нашем столетии. Я не хвастаю, я действительно могу осуществить то, что обещаю, и даже более. И я ничего не прошу взамен, кроме того беспрекословного следования моим советам. А им, замечу я, следовать нетрудно: большинство людей делает это с легкостью!
Выражение лица князя, как мне показалось, было очень необычным: оно казалось настолько изможденным, унылым и горестным, словно он делал какое-то предложение, которое претило его натуре, а вовсе не собирался оказать посильную помощь трудолюбивой писательнице для достижении большего богатства и известности. Я с нетерпением ждал ответа Мэвис.
– Вы очень любезны, князь Риманес, уже тем, что подумали обо мне, – сказала она после небольшой паузы. – Не могу понять, почему вы это делаете, ведь я вам, в сущности, никто. Я, конечно, слышала от мистера Темпеста о вашем огромном богатстве и влиянии и не сомневаюсь, что вы лелеете добрые намерения. Но я никогда ни у кого не одалживалась, и мне никто никогда не помогал. Я помогала себе сама и предпочитаю это делать впредь. И в действительности мне нечего желать, кроме легкой смерти, когда придет ее время. Это верно, что я не богата, но я и не хочу быть богатой. Я ни за что не хотела бы оказаться обладательницей крупного состояния! Быть окруженной обманщиками и льстецами и не уметь отличить ложных друзей от истинных! Быть любимой за то, что ты имеешь, а не за то, кем ты являешься! О нет, это стало бы для меня несчастьем. И я никогда не жаждала власти, разве что той власти, которой наделена любовь. Но эта власть у меня есть: многие любят мои книги, а через них и меня. Я чувствую любовь читателей, эта любовь взаимна, хотя, возможно, многих я так и не увижу и не узнаю их лично. Но мне совсем не требуется личное знакомство. Их сердца откликаются на зов моего сердца – вот вся власть, которая мне нужна.