Итак, мои последние двадцать четыре часа счастья прошли вполне безмятежно. Я чувствовал все возрастающую радость жизни и начинал верить, что будущее готовит мне даже более лучезарные перспективы, чем те, на которые я осмеливался надеяться. Новые черты в поведении Сибил, ее мягкость и нежность по отношению ко мне в сочетании с ее редкой красотой, казалось, предвещали, что недопонимание между нами окажется кратковременным и что ее натура, слишком рано огрубевшая и пропитавшаяся цинизмом в результате «светского» воспитания, смягчится в ближайшем будущем, моя жена обретет ту прекрасную женственность, которая является венцом очарования.
Таким блаженным мечтам я предавался, полулежа под сенью золотой листвы рядом с прекрасной женой и слушая великолепные переливы могучего голоса моего друга Лусио. Между тем солнце заходило, и на землю опускались сумеречные тени. Потом наступила ночь, которая всего лишь на несколько часов охватила окружающую природу, но навсегда сгустилась надо мной!
Ужин закончился поздно, и, приятно утомленные прогулкой на свежем воздухе, мы рано легли спать. В последнее время я спал крепко, и прошло, должно быть, несколько часов, когда я внезапно проснулся, словно от властного прикосновения какой-то невидимой руки. Я вскочил в кровати. Ночник горел тускло, и в его мерцании я увидел, что Сибил рядом со мной не было. Сердце мое упало, а потом едва билось. Предчувствие чего-то неожиданного и пагубного леденило мне кровь.
Я отодвинул вышитый шелковый полог и осмотрел комнату: она была пуста. Тогда я поспешно встал, оделся и подошел к двери. Она оказалась тщательно прикрыта, но не заперта, как было, когда мы ложились спать. Я бесшумно открыл ее и выглянул в длинный коридор. Там не было никого. Прямо напротив двери спальни начиналась винтовая дубовая лестница, ведущая вниз, в широкий коридор, который в прежние времена служил музыкальной комнатой или картинной галереей. В одном конце коридора высился старинный орган, до сих пор сохранявший приятное звучание. Он мерцал своими тусклыми золотыми трубами, поднимавшимися к резному рельефному потолку. Другой конец коридора освещался большим, как в церкви, эркерным окном, застекленным редкими старинными витражами с изображениями сцен из житий святых, а в центре – с изображением мученичества святого Стефана.
Осторожно подойдя к балюстраде, выходившей на эту галерею, я взглянул вниз и в первое мгновение не увидел ничего, кроме перекрещивающихся узоров на полированном полу – пятен лунного света, падавших через большое окно. Затаив дыхание, я гадал, куда могла пойти Сибил в такое время. Вдруг я увидел на перекрестье лунных пятен темную высокую тень и услышал приглушенный звук голосов. С бешено бьющимся пульсом и с ощущением удушья в горле, полный подозрений, которым я не осмеливался дать воли, я медленно и незаметно начал спускаться вниз, пока не достиг последней ступеньки лестницы. Я увидел то, что едва не повергло меня на землю в приступе агонии. Мне пришлось отступить и сильно закусить губы, чтобы подавить крик.
Передо мной, в отсветах красных и синих одежд нарисованных на окне святых, сиявших кровью и лазурью, стояла на коленях моя жена. На ней было тонкое белое одеяние, которое скорее подчеркивало, чем скрывало ее фигуру. Густые волосы Сибил ниспадали в диком беспорядке. Руки ее были умоляюще сложены, бледное лицо обращено вверх. А над нею возвышалась темная величественная фигура Лусио!
Я смотрел на них сухими горящими глазами. Что это? Неужели она, моя жена, – неверна? Неужели он, мой друг, – предатель?
«Терпение, терпение! – думал я. – Это, несомненно, представление, такое же, как то, которое он разыграл прошлой ночью перед Мэвис Клэр! Терпение! Послушаем и эту комедию!»
Прижавшись к стене и затаив дыхание, я ждал, о чем они будут говорить. Тогда я узнаю все. И я должен знать все!
Несмотря на напряжение и обиду, я был удивлен пугающему свету на лице Лусио: этот свет не мог быть отражением луны, поскольку князь стоял к окну спиной. Его лицо выражало презрение.
Какой страшный дух владел им? Почему даже мне, ошеломленному происходящим, он чудился более чем человеком? Почему сама красота его казалась в эту минуту отвратительной, а вид – дьявольским?
Но вот моя жена заговорила, и я слышал каждое ее слово. Слушал и терпел, не падая замертво к ее ногам и не думая о крайности своего бесчестья и отчаяния!
– Я вас люблю! – простонала она. – Лусио, я люблю вас, и любовь убивает меня! Будьте милосердны! Пожалейте мою страсть! Полюбите меня хоть на час, на один короткий час! Я прошу о немногом, а потом – делайте со мной что хотите. Мучьте меня, опозорьте меня на глазах у всех, прокляните перед небом. Мне все равно! Я ваша телом и душой! Я люблю вас!
Ее слова звучали как безумная мольба, обращенная к идолу, а я слушал, раздираемый яростью, но не произносил ни звука.
«Молчание! – говорил я сам себе. – Все это представление, оно еще не закончилось!» Я ждал, напрягая все нервы, ответа Лусио. Этот ответ прозвучал в сопровождении приглушенного саркастического смеха.
– Вы мне льстите! – сказал он. – И я сожалею, что не могу ответить комплиментом на комплимент!
Сердце мое забилось от облегчения и радости: я чуть не присоединился к его ироническому смеху.
Но Сибил придвинулась к нему ближе, продолжая увещевать его.
– Лусио, Лусио! – умоляла она. – Есть ли у вас сердце? Можете ли вы отвергнуть меня, когда я так прошу вас? Отвергнуть, когда я предлагаю вам всю себя – все, чем я являюсь или кем я когда-либо надеюсь стать? Неужели я вам так противна? Сколько мужчин отдали бы жизнь, чтобы услышать то, что слышите вы! Но они ничто для меня! Вы один – мой мир, вы – мое дыхание! Ах, Лусио, вы не поверите, вы не поймете, как сильно я вас люблю!
Он повернулся к ней внезапным яростным движением, испугавшим меня, и тень презрения на его челе стала еще темнее.
– Я знаю, что вы любите меня! – сказал он, и я увидел, как холодная насмешливая улыбка промелькнула на его губах. – Я всегда это знал! Ваша душа вампира рванулась ко мне при первом же взгляде, который я бросил на вас. Вы с самого начала были фальшивой и бесчестной женщиной и сразу узнали своего хозяина! Да, хозяина!
Сибил издала слабый крик, словно от страха, а он, наклонившись, взял ее за обе руки и крепко сжал их.
– Послушайте хоть раз правду о себе от того, кто не боится ее сказать! Вы любите меня. И воистину, я могу заполучить ваше тело и душу, как только захочу! Вы вышли замуж с ложью на устах. Вы клялись мужу в верности перед Богом, уже лелея измену в своих помыслах, и этим превратили священное благословение в богохульство! Так не удивляйтесь, что проклятие пало на вас! Я все знал заранее! Поцелуй, которым я одарил вас в день свадьбы, зажег вашу кровь и еще больше привлек вас ко мне! Вы прибежали бы ко мне в ту же ночь, если бы я этого потребовал, если бы я любил вас так, как вы любите меня, – если называть любовью болезнь тщеславия и желания, бушующую в ваших жилах! Но теперь выслушайте меня!
Продолжая держать ее за запястья, он посмотрел на нее с такой мрачной злобой, отразившейся на его лице, что казалось, темнота сгустилась вокруг места, где он стоял.
– Я ненавижу вас! Да, ненавижу вас и всех подобных вам женщин! Ибо вы развращаете мир. Вы обращаете добро во зло, вы множите безумие в преступление, обольщая мужчин своими прекрасными телами и лживыми глазами. Вы делаете из людей дураков, трусов и животных! Даже когда вы умираете, ваши тела порождают скверну: из плоти, которая когда-то услаждала мужчину, образуются плесень и слизь! Вы бесполезны в жизни – и вы становитесь ядом после смерти. Я ненавижу вас всех! Я читаю вашу душу, как открытую книгу. Ваша душа заклеймена именем, которое дают подлым людям, хотя по справедливости оно должно в равной степени относиться к подобным вам женщинам – тем, кто высоко вознеслись в этом мире и не могут оправдаться за то, что продались Дьяволу!
Лусио оборвал свою речь и сделал резкое движение, словно хотел отбросить ее от себя. Однако Сибил вцепилась в его руку с упорством того отвратительного насекомого, которое он добыл из груди мертвой египтянки и превратил в игрушку, чтобы забавляться в часы досуга!
Его речи вызывали у меня уважение смелостью и прямотой, с которой он указывал этому бесстыдному существу, кто она такая с точки зрения честного человека, не приукрашивая ее возмутительное поведение ради вежливости или светских приличий. Он мой друг, и даже больше, чем друг! Он правдив, он верен, у него нет ни желания, ни намерения предать и опозорить меня. Мое сердце наполнилось благодарностью к Лусио и вместе с тем странной жалостью к самому себе. Страдание было так сильно, что я зарыдал бы от бешенства и боли, если бы желание услышать больше не подавило сумятицу чувств. Я с удивлением наблюдал за женой: куда делась ее гордость, зачем она по-прежнему стоит на коленях перед оскорбившим ее человеком, чьи слова должны были оказаться для нее невыносимыми?
– Лусио!.. Лусио! – шептала Сибил, и шепот ее разносился по галерее, как шипение змеи. – Говорите, что хотите, называйте меня, как хотите. Вы не сможете сказать ничего такого, что было бы неправдой. Я подлая – пусть. Но много ли пользы в добродетели? Какое удовольствие приносит добро? Можно ли получить удовлетворение от самоотречения? Нет Бога, которому было бы до всего этого дело! Пройдет немного лет, и мы все умрем, и нас забудут даже те, кто нас любил. Зачем же терять радости, которые мы можем получить, просто попросив? Неужели трудно хоть на час полюбить меня? Разве на меня неприятно смотреть? И неужели красота моего лица и тела ничего не стоит в ваших глазах? Разве вы не человек? Убивайте меня жестокостью ваших слов, мне все равно! Я люблю вас! Я люблю вас!
В совершенной страсти самоотречения она вскочила на ноги, отбросив назад свои прекрасные волосы, и выпрямилась, как настоящая вакханка:
– Посмотрите на меня! Вы не посмеете отвергнуть любовь такой, как я!
За этим взрывом последовала мертвая тишина, и я как зачарованный смотрел на Лусио, когда он повернулся и встал напротив нее. Выражение его лица показалось мне совершенно неземным: его красивые широкие брови сдвинулись в одну темную угрожающую линию, а глаза буквально горели презрением. Но при этом он смеялся – тихим смехом, звучным и полным иронии.