юсь покончить с собой из-за любовного отчаяния и потому смиренно умоляю ее о прощении, – нелепо. И столь же нелепо было бы обращаться к несуществующему Божеству. Ученые не задумываются, в какое затруднительное положение ставят их передовые теории человека в час смерти. Они забывают, что на краю могилы приходят мысли, которые нельзя просто отбросить и которые нельзя утешить научными тезисами… Нет, я не буду молиться: было бы трусостью, если бы я, с самого детства ни разу не произносившая молитв, стала бы твердить их сейчас, в глупой попытке ублаготворить невидимые силы. Я не могу взывать к Богу хотя бы из-за ассоциаций с „распятой падалью“ мистера Суинберна! Кроме того, я вообще не верю в высшие силы и чувствую, что вне этой жизни все „остальное“, как сказал Гамлет, окажется „молчанием“.
Я в оцепенении смотрю на маленький пузырек с ядом в своей руке. Теперь он совсем пуст. Я выпила содержавшуюся в нем жидкость всю до последней капли. Приняла ее быстро и решительно, как принимают тошнотворное лекарство, не позволив себе никаких размышлений и колебаний. Вкус был едкий и жгучий, но теперь я не ощущаю никаких неприятных или болезненных последствий. Буду наблюдать за своим лицом в зеркале, отслеживая приближение смерти: это чувство будет, во всяком случае, новым и небезынтересным!
Моя мать здесь, со мной, в этой комнате! Она беспокойно мечется, дико жестикулирует и силится заговорить. Она выглядит так же, как перед смертью, только стала более живой и чувствующей. Я следую за ней, но не могу к ней прикоснуться – она ускользает от моих рук. Я зову ее: „Мама! Мама!“ – но из ее белых губ не вырывается ни звука. Лицо ее так ужасно, что меня охватили конвульсии, я упала перед ней на колени, умоляя оставить меня. Тогда она остановилась и – улыбнулась! Какая отвратительная улыбка! Кажется, я потеряла сознание… потому что очнулась лежащей на полу. Но страшная острая боль заставила меня вскочить на ноги… Я закусила губы до крови, чтобы не закричать и не разбудить весь дом. Когда пароксизм прошел, я увидела, что мать стоит совсем близко ко мне и молча смотрит на меня со странным выражением удивления и раскаяния. Я прошла мимо нее и опустилась в кресло. Теперь я чувствую себя спокойнее и осознаю, что она – всего лишь призрак, фантазия моего мозга. Мне кажется, она здесь, хотя я знаю, что она умерла.
Неописуемые мучения последних нескольких минут превратили меня в извивающееся, стонущее, беспомощное существо. Действительно, этот препарат смертелен. Боль ужасная… ужасная!.. Она заставляет дрожать все мои конечности, трепетать нервы. Мое лицо в зеркале уже изменилось. Оно осунулось и посинело, свежий розовый оттенок губ исчез, глаза неестественно выпучены… в углах рта и в височных впадинах появились синие пятна, в горле – странная быстрая пульсация. Каковы бы ни были муки, спасения теперь нет. Я решила изучать собственные черты до конца. „Мрачный жнец, имя которому Смерть“, уже наверняка где-то рядом и готов взять своей костлявой рукой мои длинные волосы, словно сноп спелой пшеницы… О, мои бедные красивые волосы! Как я любила их блестящую волну, как расчесывала их, наматывала на пальцы… и как скоро они будут лежать, словно подмокшие сорняки, в плесени!
Снедающий огонь в моем мозгу и теле. Я горю от зноя и изнурена жаждой, я выпила большими глотками холодной воды, но это не принесло облегчения. Солнце жарит меня, как открытая печь. Я попыталась встать и закрыть занавески, но обнаружила, что у меня больше нет сил стоять. Сияние ослепляет меня: серебряные шкатулки на туалетном столике блестят, как острия мечей. Усилием воли я заставляю себя писать, голова кружится, горло сжимается.
Мгновение назад мне казалось, что я умираю. Раздираемая самыми мучительными пытками, я хотела позвать на помощь – и сделала бы это, если бы у меня остался голос. Но я могу говорить только шепотом, произношу свое имя: „Сибил! Сибил!“ – и почти не слышу его. Мать стоит подле меня – видимо, в ожидании. Недавно мне послышалось, будто бы она сказала: „Иди, Сибил! Ступай к избранному тобой возлюбленному!“ Теперь повсюду царит великая тишина. На меня нашло оцепенение, я чувствую восхитительную передышку от боли, но мое лицо в зеркале – это лицо мертвеца. Скоро все кончится, еще несколько тревожных вздохов – и я успокоюсь. Я рада, потому что мы с миром никогда не были добрыми друзьями. Я уверена: если бы мы знали до своего рождения, что представляет собой жизнь, мы никогда бы не взяли на себя труд жизни!
Меня вдруг охватил страх. Что, если смерть – не то, чем ее считают ученые? Что, если это другая форма жизни? Неужели я теряю одновременно и разум, и смелость?.. И что за ужасное предчувствие овладевает мной?.. Я начинаю запинаться… Странное чувство ужаса охватывает меня… Я не испытываю больше физической боли, но меня гнетет нечто худшее, чем боль… чувство, которому нет названия. Я умираю… умираю!.. Я повторяю эти слова себе в утешение… скоро я стану глуха и слепа, потеряю сознание… Почему же тогда тишина вокруг меня прорывается звуком? Я прислушиваюсь – и отчетливо слышу шум диких голосов, смешанный с угрюмым треском и раскатами, словно вдалеке гремит гром!.. Мать теперь ближе ко мне… она протягивает свою руку, чтобы коснуться моей!
О Боже!.. Позволь мне писать… пока могу! Позволь мне удержать нить, которая привязывает меня к земле… Дай мне время… прежде чем я уйду, потерявшись в этой черноте и пламени! Позволь мне поведать другим ужасную Истину, которую я узрела: смерти нет! Нет и нет! Я не могу умереть. Я покидаю свое тело, меня вырывают из него дюйм за дюймом в необъяснимой пытке, но я не умираю. Меня переносят в иную жизнь, неясную и огромную!.. Я вижу новый мир, полный темных сущностей, едва различимых, но все же бесформенных! Они плывут ко мне, они манят меня вперед. Я сохраняю сознание – слышу, думаю, понимаю! Смерть – это всего лишь человеческий сон, утешительная фантазия. Ее нет в действительности. Во Вселенной не существует ничего, кроме жизни! О, ужасное несчастье! Я не могу умереть! В моем смертном теле я едва могу дышать. Перо, которое я пытаюсь удержать, пишет само собой, без помощи моей дрожащей руки. Но эти муки – муки рождения, а не смерти!.. Я удерживаюсь… всеми силами души стараюсь не упасть в черную бездну, которую вижу перед собою. Но мать тащит меня за собой, и я не могу ее оттолкнуть! Вот я слышу ее голос. Она говорит отчетливо и смеется, словно плачет:
– Пойдем, Сибил! Душа ребенка, которого я родила, приди к своему возлюбленному! Приди и взгляни, на КОГО ты обратила свою веру! Душа женщины, которую я взрастила, вернись туда, откуда ты пришла!
Я все еще удерживаюсь, обнаженная и дрожащая, я всматриваюсь в темную пустоту. Теперь вокруг меня огненно-алые крылья! Они заполнили все пространство, они окутывают меня, они гонят меня, они проносятся мимо и кружатся рядом, жаля меня, словно летящими стрелами и градом!
Позволь мне писать этой мертвой рукой… еще минутку, о страшный Господь!.. Еще минутку, чтобы написать правду – ужасную правду Смерти, самая темная тайна которой, Жизнь, неизвестна людям! Я живу! Новая, сильная, стремительная жизненная сила овладела мной, хотя смертное тело почти мертво. Слабые вздохи и слабая дрожь до сих пор сотрясают его, и я – вне его, уже не из него – заставляю двигаться гибнущую руку, чтобы запечатлеть эти последние слова: я живу! К моему отчаянию и ужасу, раскаянию и агонии – я живу! О, невыразимое горе новой жизни! И что хуже всего, Бог, в котором я сомневалась, Бог, которого меня учили отрицать, этот оболганный, хулимый и поруганный Бог СУЩЕСТВУЕТ! И я могла бы прийти к нему, если бы захотела. Но поняла это только теперь, когда меня вырывают отсюда. Я слышу сотни сетующих голосов!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Алые крылья влекут меня вниз. Неясные формы смыкаются и гонят меня вперед… в кромешную тьму… среди ветра и огня!
Послужи мне еще раз, мертвая рука, прежде чем я уйду… Мой измученный дух должен заставить тебя записать эту не имеющую названия истину, чтобы земные глаза прочли, а земные души услышали предупреждение!.. Я поняла наконец, КОГО я полюбила! Кого избрала, кому поклонялась!.. О Боже, помилуй! Я знаю, КТО сейчас требует от меня поклонения и тащит меня в разгорающееся пламя!.. Его зовут…»
Здесь рукопись оборвалась, и на последней фразе расплылось чернильное пятно, словно перо выдернули из умирающих пальцев и поспешно отбросили.
Часы в соседней комнате снова пробили. Я тяжело поднялся со стула, весь дрожа: самообладание оставило меня, я испытал потрясение.
Я искоса взглянул на свою покойную жену – на ту, которая со сверхчеловеческим предсмертным усилием заявила, что жива, которая каким-то невообразимым образом писала, отходя в иной мир, в неистовом желании открыть какую-то ужасную истину. Но тем не менее истина так и осталась нераскрытой. Застывшая мертвая фигура внушала мне теперь настоящий ужас. Я не смел прикоснуться к ней и едва осмеливался смотреть на нее… Мне чудилось, что кружившие над ней «алые крылья» сбивают с ног и меня!
Не выпуская рукопись, я наклонился вперед, чтобы задуть свечи на туалетном столике, и увидел на полу носовой платок, пахнувший французскими духами. Я поднял его и положил рядом с местом, где Сибил сидела, безобразно скаля зубы на свое отражение в зеркале. Вспыхнула драгоценными камнями змея, обвитая вокруг ее талии, и какое-то время я смотрел на зеленый блеск, как зачарованный. Затем, двигаясь осторожно, ощущая усиленное сердцебиение и струившийся по спине холодный пот, ослабев от ужаса, я направился к выходу. Я раздвинул портьеру, но какой-то инстинкт заставил меня оглянуться на «первую красавицу», сидевшую перед своим суровым мертвенно-бледным отражением в зеркале. Какую «модную картинку» она явила бы для легкомысленной и лицемерной дамской газетки!