– Ты говоришь, что ты не умерла, Сибил! – произнес я вслух. – Но если ты жива, то где ты, Сибил? Где ты?
Тяжелое молчание казалось наполненным страшным смыслом. Отсвет электрических ламп, падавший на труп в сверкающем шелковом одеянии, казался неземным. Запах духов, остававшийся в комнате, отдавал могильной землей. Меня охватила паника, и я поскорей задернул портьеру, чтобы скрыть от глаз ужасную фигуру женщины, чью телесную красоту я любил, как это свойственно чувственным мужчинам, – и оставил ее, так и не простив и даже не запечатлев на ее холодном лбу прощальный поцелуй. Ибо… мне пора было подумать о себе… а она была мертва!
XXXVII
Я прошел через все этапы принятого в обществе «траура»: изображал скорбь и выслушивал притворные сочувствия по случаю внезапной кончины моей жены. На самом деле никто особенно не скорбел по этому поводу: джентльмены поднимали брови, пожимали плечами, закуривали и быстро уходили от этой темы как слишком удручающей. Дамы радовались исчезновению чересчур красивой и обожаемой мужчинами соперницы. Светским людям щекотало нервы обсуждение трагических обстоятельств смерти Сибил.
Как правило, люди не бывают настолько бескорыстны, чтобы искренне сожалеть об исчезновении какой-либо блестящей фигуры из своей среды. Освободившаяся вакансия открывает возможность для продвижения более мелкой сошки. Будьте уверены: если вас прославляют за красоту, остроумие, интеллект или за все это, вместе взятое, то, значит, одна половина общества желает вам смерти, а другая постарается сделать вас как можно более несчастными, пока вы живы. Чтобы о вас действительно скорбели, когда вы умрете, кто-то должен любить вас глубоко и бескорыстно, а такая любовь встречается среди смертных реже, чем жемчужина в мусорной корзине.
Благодаря моему богатству все, что касалось самоубийства Сибил, удалось уладить. Поскольку покойная была дочерью графа, два врача подтвердили (за достойное вознаграждение), что смерть наступила «в результате несчастного случая», а именно из-за случайной передозировки сильного снотворного. Это было лучшее заключение – и самое респектабельное. Грошовые газетки принялись морализировать на тему опасностей снотворных снадобий, а Том, Дик и Гарри – отправлять в свои любимые периодические издания письма (за полной подписью), в которых излагались их личные мнения о природе этих препаратов, и благодаря безграмотным опусам обычная газетная скука на неделю рассеялась.
Все условности, диктуемые законом и приличиями, были тщательно соблюдены, всем было заплачено (это главное!), и все остались довольны тем, что им удалось урвать от этой смерти. Похороны согрели души гробовщиков, оказавшись дорогими и впечатляющими. Цветочные магазины значительно увеличили свои доходы благодаря бесчисленным заказам на дорогие венки. Когда гроб несли к могиле, его не было видно из-за покрывавших его цветов. Среди визитных карточек, «знаков любви», надписей «Прощай, дорогая» и «На кого ты нас оставила» красовалось множество белых лилий, гардений и роз, символизирующих невинность и прелесть отравленного тела, но не было ни одного искреннего сожаления, ни одного непритворного выражения истинной печали.
Лорд Элтон предстал воплощением убитого горем родителя, но в действительности он не слишком сожалел о смерти дочери, поскольку единственное препятствие на пути к его браку с Дианой Чесни было устранено. Думаю, сама Диана была опечалена, насколько легкомысленная американка могла о чем-то сожалеть, хотя, пожалуй, правильнее было бы сказать, что она испугалась. Внезапная кончина Сибил ошеломила и встревожила ее, но едва ли огорчила. Есть разница между искренним горем и простым нервным потрясением. Мисс Шарлотта Фицрой восприняла известие о смерти племянницы с той замечательной стойкостью, характерной для набожных старых дев известного возраста. Отложив вязание, она сказала: «Да будет воля Божья!», а затем послала за своим любимым духовником. Тот пришел, пробыл у нее несколько часов, попивая крепкий чай, и на следующее утро в церкви причастил ее. После этого мисс Фицрой продолжала вести жизнь безупречную и размеренную, сохраняя обычное для нее добродетельно-огорченное выражение лица, и больше не выказывала никаких чувств.
Что касается меня, то страдающий вдовец-миллионер являл собой, без сомнения, самую интересную фигуру на сцене. Я был превосходно одет, – спасибо моему портному и трогательной заботе главного гробовщика, который в день похорон услужливо вручил мне черные перчатки, и в душе чувствовал себя актером получше самого Генри Ирвинга: имитация горя была восхитительной.
Лусио не присутствовал на похоронах. Он прислал мне из города короткую записку, выразив сочувствие и уверенность, что я понимаю причины его отсутствия. Я, разумеется, понимал – и оценил его деликатность по отношению ко мне. Странно, но я никогда так не жаждал его общества, как в те дни!
Между тем похороны моей прекрасной неверной супруги прошли великолепно. Гарцующие лошади длинным дефиле провезли кареты с гербами по живописным проселкам Уорикшира к тихой старой церкви, где священник и его помощники в свежевыстиранных стихарях встретили усыпанный цветами гроб и с приличествующими случаю словами предали его земле.
Присутствовали даже репортеры, которые не только описали похороны, исказив все детали, но и отправили в свои журналы небывалые зарисовки несуществующей церкви. Я упоминаю об этом просто для того, чтобы показать, насколько тщательно исполнялись все «должные приличия». После церемонии все мы, «скорбящие», вернулись в Уиллоусмир на обед, и лорд Элтон за стаканом портвейна рассказал мне новый фривольный анекдот. Гробовщики устроили в людской что-то вроде праздничного банкета.
Приняв все это к сведению, я заключил, что кончина моей супруги доставила многим людям большое удовольствие и наполнила нужными средствами несколько заранее приготовленных карманов. Сибил не оставила в обществе пустоты, которую трудно было бы заполнить. Она была всего лишь одной из тысяч бабочек – может быть, окрашенной более изящно и порхавшей легче других, но все-таки обычной бабочкой.
Я сказал, что никто не выразил искреннего сожаления. Нет, не совсем так! Мэвис Клэр была искренне, до глубины души опечалена. Она не стала присылать цветов на гроб, а явилась на похороны сама и стояла в стороне, молча ожидая, пока засыпят могилу. И только когда кортеж великосветских плакальщиков покидал погост, она подошла и положила крестом белые лилии из своего сада на свеженасыпанный пригорок. Заметив это, я решил, что, прежде чем покину Уиллоусмир и уеду с Лусио на Восток (наше путешествие было отложено всего на пару недель из-за смерти Сибил), Мэвис должна узнать все.
И вот наступил день, когда я осуществил это намерение. Было дождливо и прохладно, и я нашел Мэвис в ее кабинете, сидящей у пылающего камина с маленьким терьером на коленях и верным сенбернаром у ее ног. Она была поглощена книгой, а сверху за ней наблюдала мраморная Паллада, непреклонная и строгая. Когда я вошел, Мэвис поднялась мне навстречу, отложив книгу и отпустив собачку. В ее ясных глазах и очертаниях милого рта читались сочувствие и жалость. Было отрадно видеть, как ей жаль меня, – и странно, что я не мог пожалеть себя сам. После нескольких смущенных слов приветствия я сел и молча наблюдал, как она, избегая моего взгляда, подкладывает поленья в огонь, чтобы они разгорелись ярче.
– Вы, наверное, знаете, – начал я откровенно, – что история о снотворном придумана ради соблюдения приличий и что моя жена отравилась намеренно?
Мэвис посмотрела на меня смущенно и с состраданием.
– Я боялась, что это так… – начала она взволнованно.
– О, тут не нужно ни бояться, ни надеяться, – прервал я ее. – Да, Сибил сделала это. А догадываетесь ли вы почему? Потому что обезумела от страсти, потому что она полюбила нечистой любовью моего друга Лусио Риманеса.
У Мэвис вырвался крик, и она присела, бледная и дрожащая.
– Вы наверняка умеете быстро читать, – продолжил я. – Профессиональная черта литератора – способность быстро просматривать книги и рукописи, улавливая их суть за несколько минут. Прочтите это! – И я протянул ей свернутые страницы предсмертного послания Сибил. – Позвольте мне остаться здесь и подождать, пока вы будете читать письмо и узнаете, что это была за женщина, и пока вы не решите, заслуживает ли она, несмотря на свою красоту, сожаления!
– Простите, – мягко сказала Мэвис, – но я бы не хотела читать то, что не предназначалось для моих глаз.
– Но письмо предназначалось для ваших глаз, – возразил я нетерпеливо. – Более того, оно, по-видимому, было адресовано всем сразу. Это послание не обращено ни к кому конкретно, но в нем есть упоминание о вас. Я умоляю – нет, настойчиво прошу вас это прочитать! Мне важно услышать ваше мнение и получить совет. Может быть, после прочтения вы подскажете, какую эпитафию следует выбить на надгробии, которое я собираюсь воздвигнуть, чтобы увековечить ее священную и дорогую память!
Я закрыл лицо рукой, скрывая горькую улыбку, которая выдавала мои мысли, и протянул ей рукопись. Мэвис взяла ее очень неохотно и, медленно развернув, принялась читать. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине и ровным дыханием собак: оба пса теперь удобно расположились у огня. Я украдкой смотрел на женщину, славе которой завидовал, на стройную фигуру, на шелковистые волосы, на изящное лицо, на маленькую белую ручку классических очертаний, которая твердо и в то же время нежно держала исписанные листы бумаги. Такая рука могла принадлежать мраморной Психее. Я думал о том, какими ослами выставляют себя литераторы, наивно полагающие, что им удастся лишить такую женщину, как Мэвис Клэр, возможности достигнуть все блага славы или богатства. Такая головка, как у нее, хотя и покрытая светлыми локонами, не предназначена для подчинения низшим умам, будь то мужским или женским. Ее подбородок, нежно очерченный светом камина, свидетельствовал о душевной силе и неукротимом честолюбии, и все же… нежные глаза, нежные губы – не сулили ли они самую сладкую любовь, самую чистую страсть, которая когда-либо находила место в женском сердце?