– Вы хотите сказать, что увиденное было всего лишь вашей мыслью, переданной моему мозгу?
– Именно так! – ответил он. – Я знаю, как выглядел Город Прекрасный, и сумел нарисовать его для вас по памяти и представить его в виде картины вашему внутреннему взору. Ибо у вас есть внутреннее зрение, хотя вы, как и большинство людей, пренебрегаете этой способностью.
– Но… кто была эта женщина? – повторил я упрямо.
– Фаворитка правителя. Если она скрыла от вас свое лицо, как вы говорите, то мне очень жаль, но я не виноват! Ложитесь спать, Джеффри! Вы ошеломлены: по-видимому, вы плохо воспринимаете видения, хотя они намного лучше реальности, поверьте мне!
Я не нашелся, что ответить, и, оставив князя, спустился вниз. Попытки заснуть ни к чему не привели: мысли мои путались, и меня сильнее, чем когда-либо, охватывал ужас. Мне казалось, что мной руководят, что мои поступки движимы сверхъестественной силой. Это было очень неприятное ощущение, оно заставляло меня избегать взгляда Лусио. Время от времени я почти съеживался в его присутствии, так велик был необъяснимый страх перед ним, вызванный не только видением Города Прекрасного: в конце концов, это был всего лишь эффект гипноза, как объяснил князь и как я сам себя убедил. Вся его манера вдруг стала поражать меня так, как не поражала раньше.
Мои чувства к нему постепенно менялись, и казалось, его отношение ко мне тоже менялось. Властные манеры проявлялись заметнее, сарказм становился более явным, презрение к человечеству – более открытым и чаще высказываемым. И все же я восхищался князем, как и прежде: мне приносила удовольствие его беседа, остроумная, философская и циничная, и я не хотел лишать себя его общества. Тем не менее в моей душе росло уныние. Наше путешествие по Нилу оказалось для меня настолько утомительным, что, хотя мы не преодолели и половину пути вверх по реке, мне уже хотелось как можно быстрее повернуть назад.
Это желание еще сильнее укрепил инцидент в Луксоре. Мы пробыли там несколько дней, исследуя окрестности и посещая руины Фив и Карнака, где велись раскопки гробниц. Однажды в нашем присутствии был обнаружен неповрежденный саркофаг из красного гранита. В нем оказался богато расписанный гроб, который открыли в нашем присутствии, а в нем – искусно украшенная мумия женщины. Лусио показал себя сведущим в чтении иероглифов и перевел историю этой женщины, написанную внутри саркофага.
– Это танцовщица при дворе царицы Аменартес, – разъяснил он нескольким заинтересованным зрителям, которые вместе с нами стояли вокруг саркофага. – Из-за своих многочисленных грехов и тайной вины, сделавшей ее жизнь невыносимой, а дни ее полными бесчестья, она умерла от яда, принятого ею самою по приказу фараона и в присутствии исполнителей закона. Такова вкратце история этой дамы. Конечно, есть еще немало других подробностей. Кажется, ей шел только двадцатый год. Ну что ж! – И князь улыбнулся, оглядывая свою маленькую аудиторию. – Мы можем поздравить себя с тем, что продвинулись вперед со времен этих чрезмерно строгих древних египтян! Грехи танцовщиц у нас не воспринимаются au grand serieux![42] Посмотрим, какова она?
Никаких возражений со стороны властей, отвечающих за раскопки, не последовало, и я, никогда раньше не присутствовавший при распеленывании мумии, наблюдал за этим процессом с большим интересом и любопытством. Одно за другим были сняты благовонные покрывала, и показалась длинная прядь светло-каштановых волос. С соблюдением всех мер предосторожности – причем Лусио тоже принял в этом участие – открыли лицо.
Меня охватил какой-то тошнотворный ужас. Кожный покров выглядел темным и жестким, как пергамент, тем не менее черты лица узнавались, и когда оно предстало на обозрение, я едва удержался, чтобы не выкрикнуть: «Сибил!» Лицо мумии было похоже – ужасно похоже! – на лицо моей покойной жены. В воздухе распространился слабый смешанный запах благовоний и разложения, и я отпрянул и прикрыл глаза. Эти нездоровые испарения напоминали тонкий аромат французских духов Сибил, когда я нашел ее мертвой. Я был готов упасть, но меня подхватил под руку человек, оказавшийся поблизости.
– Боюсь, здесь слишком жарко для вас, – любезно заметил он. – Этот климат подходит не всем.
Я выдавил улыбку и пробормотал что-то о мимолетном головокружении. Затем, придя в себя, испуганно посмотрел на Лусио: князь с любопытством оглядывал мумию. Вдруг, наклонившись над гробом, он вынул из него золотой медальон довольно тонкой работы.
– Должно быть, портрет прекрасной танцовщицы, – предположил князь, демонстрируя медальон нетерпеливым и восхищенным зрителям. – Настоящее сокровище! Чудесное произведение древнего искусства, к тому же на нем изображена очень красивая женщина. Как вам это, Джеффри?
Он протянул мне медальон. Я рассматривал его как зачарованный. Лицо на портрете было изысканно красивым, и это было лицо Сибил!
Не помню, как я провел остаток того дня. Вечером, когда представилась возможность поговорить с Лусио наедине, я спросил его:
– Видели ли вы? Заметили ли вы…
– …что египетская танцовщица напоминает вашу покойную жену? – спокойно продолжил он. – Да, сразу заметил. Но это не должно вас волновать. История повторяется, так почему бы не повторяться и прекрасным женщинам? У красоты всегда где-то есть двойник, либо в прошлом, либо в будущем.
Я ничего не ответил, но на следующее утро мне было не по себе. Я даже не смог встать с постели, но мучился не столько физически, сколько душевно. В луксорском отеле нашелся врач, и Лусио, всегда проявлявший особую заботу о моем здоровье, немедленно послал за ним. Доктор пощупал пульс, покачал головой и, поразмыслив, посоветовал мне поскорей покинуть Египет. Я выслушал его предписание с едва скрытой радостью. Я испытывал острое желание как можно быстрее покинуть «землю древних богов». Я ненавидел жуткую тишину бескрайней пустыни, где хмурится, презирая ничтожное человечество, сфинкс и где вновь открытые гробницы и саркофаги выставляют на свет лица, похожие на лица тех, кого мы знали и любили, и где история рассказывает нам чуть ли не о том же, что и новости в свежих газетах.
Князь с готовностью следовал предписаниям доктора и незамедлительно организовал наше возвращение в Каир, а оттуда в Александрию, чему я был несказанно рад. Я чувствовал благодарность Лусио за проявленное им сочувствие. В кратчайшие сроки, насколько это позволяли наши денежные средства, мы снова взошли на борт «Пламени» и направились, как я думал, во Францию или Англию. Мы еще не совсем определились с пунктом назначения, намереваясь плыть вдоль Ривьеры. Моя прежняя уверенность в Лусио почти восстановилась, и я предоставил ему выбирать дальнейший маршрут. Я был доволен уже тем, что больше не задержусь в ужасном Египте.
Примерно через неделю, когда мое здоровье уже достаточно окрепло, приближающийся финал этого незабываемого путешествия едва не погрузил меня во тьму смерти, – точнее будет сказать (после усвоенного горького опыта), что я убедился в существовании загробной жизни, которую отказывался признавать, пока не ощутил ужасные объятия смерти!
Как-то вечером, в конце прекрасного дня, после приятного плавания в ясную погоду по морской глади, я удалился отдохнуть в свою каюту, чувствуя себя почти счастливым. Мой разум был совершенно спокоен, доверие к Лусио было восстановлено, как и моя прежняя самоуверенность. Богатство пока не принесло мне ни особой радости, ни славы, но было еще не поздно сорвать золотые яблоки Гесперид. Недавно пережитые неприятности уже понемногу стирались в моем сознании, словно эти события случились когда-то давно. Я снова с удовлетворением ощущал прочность своего финансового положения и даже подумывал о втором браке – я мог бы жениться на Мэвис Клэр! Никакая другая женщина, – она, и только она, станет моей женой! Я не предвидел никаких затруднений в этом вопросе. Полный приятных мечтаний, погруженный в самообман, я устроился у себя в каюте и легко заснул.
Около полуночи я проснулся в неясной тревоге и увидел, что каюта залита ярким алым светом, точно огнем. Испугавшись, я решил, что яхта горит. Но в следующее мгновение меня словно парализовало, и я онемел от ужаса. Передо мной стояла Сибил!.. Сибил – дикая, странная, измученная. Она стояла полуобнаженная и манила меня отчаянными жестами. Лицо ее было таким, каким я видел его в последний раз, – мертвенно-бледным и отвратительным… В ее глазах светились угроза, отчаяние и предупреждение! Вокруг нее извивались языки пламени… Губы ее шевелились, словно она стремилась заговорить, но не могла издать ни звука. Затем Сибил исчезла.
Должно быть, я потерял сознание, потому что, когда очнулся, был уже день. Пережитый кошмар был лишь первым в череде подобных: отныне каждую ночь я видел Сибил, окутанную пламенем. От страха и страдания я чуть не сошел с ума. Муки мои были неописуемы, однако я ничего не говорил Лусио, который, как мне казалось, пристально за мной наблюдал. Я принимал снотворное в надежде на крепкий сон, но тщетно: ночью я просыпался, и мне снова и снова являлся огненный призрак умершей жены, которая обращалась ко мне с отчаянием в глазах и невысказанным предостережением.
И это было еще далеко не все. В один прекрасный солнечный день я вошел в пустовавшую кают-компанию – и тут же отпрянул назад: за столом сидел мой старый приятель Джон Каррингтон. С пером в руке он внимательно склонился над своими бумагами, лицо его было морщинистым и очень бледным, но он выглядел таким реальным, что я позвал его по имени. Он поднял глаза, печально улыбнулся – и исчез! Дрожа всем телом, я с горечью осознал, что ко всем моим видениям добавилось еще одно.
Я попытался взять себя в руки и сообразить, что лучше всего предпринять. Не оставалось сомнений в том, что я очень болен, а эти фантомы – предупреждение о заболевании мозга. Мне следовало постараться держать себя под контролем, пока я не доберусь до Англии, а там я смогу проконсультироваться с лучшими врачами и отдать себя под их опеку, пока полностью не выздоровею.