Наконец я подхожу к их многоэтажке. Рядышком – видеопрокат с табличкой «Мы переезжаем». Я трясущимися пальцами звоню в домофон.
– Кто там? – раздается голос миссис Лейк.
– Аарон.
Дверь тут же открывается. Я иду к квартире 1Е и дважды стучу. При виде меня мистер и миссис Лейк – забыл их имена – вздрагивают. Видимо, мое лицо до сих пор выглядит не очень. Как я, оказывается, рад их видеть! Хотя вроде почти о них и не думал. Но теперь вспоминаю, сколько раз у них ночевал и как миссис Лейк играла с нами в видеоигры. А когда мы всем классом ездили в зоопарк, мистер Лейк ехал с нами и всегда брал для нас каких-нибудь сладостей. Я обнимаю их обоих.
Мы заходим в квартиру. Мне больно видеть, насколько она непохожа на ту, где выросли все мои друзья: стены не ржаво-рыжие, а бежевые, на окнах решетки, как в тюрьме. В гостиной стоит огромный телевизор, хотя мистер Лейк только в прошлом году выиграл в лотерею плоскоэкранный. Игровые приставки остались, но диски Кеннета – футбол и викторины – убрали. В гостиной больше не висят часы в виде кошки, которые Кайл подарил Кеннету на их десятилетие. Как будто Кеннет даже не рождался.
– Хочешь ледяного чая? – предлагает мистер Лейк.
– Воды, если вам не сложно. – Ледяной чай навевает новые воспоминания: когда мы по субботам завтракали у Лейков, мы разводили чаем хлопья, потому что все ненавидели молоко.
Мистер Лейк приносит мне воду, а потом они с женой садятся напротив меня.
– Как вы? – спрашиваю я.
– Тебе честно? – уточняет мистер Лейк.
Я киваю, хотя правда мне не понравится.
– Каждый день – это ад, – говорит миссис Лейк. – Легче не становится. Видишь Кайла – и ждешь, что за ним тенью пройдет Кеннет. Я до сих пор иногда по утрам еле себя одергиваю, чтобы не попросить Кайла разбудить брата. Да, прошло десять месяцев, мы переехали, неважно. Мы потеряли одного из наших мальчиков, и это кошмар.
Мистер Лейк молчит. Раньше он всегда шутил, что Кайл на самом деле не Кайл, а блудный Кеннет из параллельной вселенной.
– Как Кеннет злился, когда его называли Кенни… – выпаливаю я. И тут же об этом жалею.
Мои откровения здесь никому не нужны, но фонтан уже не заткнуть. Сколько я всего о нем помню! Он обманул окулиста, чтобы ему прописали очки и их с Кайлом наконец перестали путать. Как-то на Хэллоуин они оделись как имперские штурмовики. А однажды мы с ним и Бренданом курили косяк в каморке оркестра, и так Кеннет узнал, что классно играет на кларнете. Надеюсь, его кларнет до сих пор лежит где-то в недрах этой новенькой фальшивой квартиры, а не достался чужим людям. Наконец я замолкаю – кончается дыхание. Родители Кайла плачут.
– Простите.
– Не надо… Спасибо тебе, Аарон, – говорит мистер Лейк, уставившись в мой стакан, который все еще держит в руках. – Нам теперь нельзя о нем вспоминать. То, что кто-то его помнит и любит… дорогого стоит. А то иногда мне кажется, что я сам его выдумал.
– Как вы справляетесь? Как еще не ночуете у дверей Летео, умоляя позволить вам тоже забыть?
– Мы не могли взять и выбросить память о нем, – отвечает миссис Лейк. – Куча родителей так и сделала, и это ужасно. Надо жить дальше, куда деваться… но нельзя забывать.
Мистер Лейк смотрит на микроволновке время:
– Клара, скоро Кайл вернется. Надо подготовить Аарона.
Они рассказывают легенду, которую он теперь помнит. А-Я-Псих регулярно бил его (здесь этого урода тоже не любят): сначала просто по спине хлопал, потом стал толкать на школьные шкафчики и наконец просто бил кулаками. Не знаю, кто конструировал воспоминания Кайла – мне сказали только, что не Эванджелин, – но он явно знал, на чем сыграть. Вышло очень правдоподобно, теперь Кайл к нам и носа не сунет. Здесь у него новая жизнь, он ученик парикмахера и встречается с какой-то девчонкой. Миссис Лейк надеется, однажды они поженятся.
Звонит домофон.
– Забыл ключи, как обычно, – вздыхает миссис Лейк. – Подождешь у него в спальне? Скажем ему, что ты пришел.
Я иду куда сказано. Мистер Лейк напоследок напоминает еще раз, как будто такое забывается:
– Аарон, никакого Кеннета!
Я киваю, хотя ему меня уже не видно. Кое-что в спальне осталось прежним – запах недельных носков и трусов. Кеннет тоже не очень любил ходить стирать, и они оба копили белье до последнего, пока миссис Лейк это не надоедало и она не стирала все сама. Но остальное поменялось. Раньше они спали на двухэтажной кровати, теперь у него двуспальная. На стенах висят фотографии и сувениры из новой жизни.
Открывается дверь, входит Кайл, беззаботный единственный ребенок, и ржет:
– Аарон, кто тебе так морду набил?
Ни обняться, ни стукнуться кулаками, ни расспросить, как дела. Как будто мы вообще не расставались.
– А-Я-Псих и до меня добрался, – отвечаю я, тщательно подбирая слова. Я хожу по минному полю. Хочется сказать ему, что А-Я-Психа посадили, но тогда он, чего доброго, решит, что теперь к нам можно ходить в гости. А с наших кретинов станется шутки ради взять и рассказать ему, что он побывал в Летео. И хрен знает, что будет, если его память тоже размотается. – Теперь понимаю, чего ты свалил.
Кайл прислоняется к стене. У него над головой висит на кнопках карта.
– Я жить хотел. Хорошо, у нас вовремя истек срок аренды квартиры и можно было сменить обстановку. Район хреновый, но люди классные.
– Слышал, у тебя теперь девушка. – На прикроватной тумбочке лежит мяч для гандбола. Я пасую ему. – Кто наставил тебя на путь истинный?
Мы перекидываемся мячом, и Кайл рассказывает. Ее зовут Тина, ее родители китайцы. Она привела к нему в парикмахерскую младшего брата, Кайл стриг его «цезарем» и едва все не запорол. Начальник решил, что он устал, но на самом деле он просто пялился на Тину. Я притворяюсь, что мне интересно его слушать, но почти ухожу в свои мысли.
– Как у вас с Женевьев? – вдруг спрашивает он.
– Расстались. – Я вспоминаю слова Томаса про Сару. – Мы перестали друг другу подходить.
– Блин, чувак, фигово. Уже нашел кого-то?
– Не-а, – вру я.
Мне хочется во всем ему признаться, но, если я попрошу устроить «потехе час» и не осуждать меня, он не поймет. Он изменился. Не в смысле повзрослел, а в смысле его изменили. Может, новый Кайл нормально воспримет мою первую сторону. Может, ему не понравится. Раньше я хорошо его знал, и теперь мне хочется вернуть его, размотать ему память. Он сам виноват в смерти брата, пусть живет со своей виной. Пусть помнит, что Кеннет умел ходить на руках, что обожал фастфуд и у него даже кариеса не было, что иногда он звонил соседям в дверь и убегал, чтобы нас посмешить.
Кайл должен знать, что у него был брат-близнец по имени Кеннет. Но это не мне решать.
Мы еще какое-то время болтаем, потом он говорит, что у него свидание с Тиной и надо еще помыться. Теперь девушка для него важнее друзей, это классно. Я обещаю еще как-нибудь зайти, он просит передать всем привет. Я снова обнимаю его родителей. В их глазах – безмолвная мольба: «Не забывай».
10Летео, дубль два
В день операции я стою на углу у института Летео. Воспоминания могут дать под дых, могут помочь жить дальше, могут остаться на всю жизнь, а могут незаметно померкнуть сами. Если уйти с поля битвы, где беды свищут как пули, никогда не узнаешь, какие есть какие. И если повезет, от плохих можно защититься хорошими.
Моя беда не в том, что я гей. И в прошлый раз она была не в этом. Конечно, будь у меня другая ориентация, много чего бы не произошло: не покончил бы с собой отец, не сбежал бы Колин, нас бы не избили в поезде, и сейчас меня бы не мучила неопределенность. Но я ничему не научился на своих ошибках, потому что забыл их. А теперь понимаю, что забывать нельзя.
Иногда будет нелегко, но я справлюсь. Томас, сам того не зная, очень мне помог. Да я и сам не думал, что смогу найти себя без помощи Летео. Парень, который искал смысл жизни, научил меня кое-чему незабываемому: счастье придет снова, главное – впустить его.
Я зажмуриваюсь и считаю до шестидесяти, отрешаясь от всего, как учил меня Томас. Открываю глаза, разворачиваюсь и иду домой. Надо извиниться перед мамой и братом.
11Мой унылый день рождения
С тех пор как мне исполнился год, мама пишет мне на день рождения письма про самые крутые достижения за год. Она вкладывает их в альбом с моими детскими фотографиями. К письмам приклеены вырезки из газет, чтобы я знал, что в это время творилось в мире.
Когда мне исполнилось двенадцать, я сел и прочитал их все. Первое письмо, что неудивительно, было довольно коротким: все, что я отчудил, – это срыгнул маме на мантию выпускника на вручении дипломов. Перед двухлетием я сделал первый шаг, когда домой вернулся неделю отсутствовавший папа (как мне потом сказали, в тот раз мама выгнала его из дома, потому что он бросился на нее с кулаками на улице). Из пятого письма я узнал, что в детстве любил собирать брелоки от ключей. К восьмому письму мама приклеила мой рисунок, где мы с ней держимся за руки.
Эти письма – карта моей жизни. По ним я восстанавливаю годы, которых не помню. Больно это понимать, но иногда мама как будто оставляла мне послания. Зачем иначе она записала, что я обожал петь женские попсовые песенки? Зачем вспомнила, как мы с Эриком пошли покупать игрушки, и он твердил, чтобы я купил синего рейнджера, а я хотел играть фигуркой Джин Грей и настоял на своем? Мне кажется, она пыталась мне сказать: «Я уже тогда все о тебе знала».
Я сам, наверно, понял, когда мне понравился Брендан. Может, когда пел девчачьи песенки, тоже что-то подозревал, но тут наконец картинка сложилась, и я начал догадываться, что, наверно, не такой, как надо. Забавно через столько лет вернуться к тому, с чего начал. Пару лет назад мама оставляла в туалете старые журналы, и я их выбрасывал, но сначала выдирал страницы с рекламой одеколона (каких горячих мужчин там снимали!) и клал к себе в папку понятно для каких дел. Перед операцией я ее, конечно, выкинул.