– У вас с Томасом все хорошо?
– Да нет ничего. Честно. Мы просто гуляем. Но мне нравится. Это для разнообразия хотя бы по-настоящему. – Ее слова жалят, жгут и немножко меня убивают, но я не обижаюсь. – Прости, что так вышло. Наверно, ты не очень рад об этом помнить.
– Да ладно, два моих самых близких человека счастливы, круто же! – Это не стопроцентная правда, но и не ложь. Совсем не ложь. Если, конечно, Томас правда не гей. Тогда ей повезло с ним, а ему офигительно повезло с ней.
Я оглядываю кучу смятых рисунков.
– Может, ты просто не то рисуешь. Попробуй нарисовать то, чего хочешь. Маршрут своей жизни. Томас будет рад тебе помочь, только следи, чтобы слишком не увлекся.
– Лучше ты мне помоги. – Женевьев пододвигается поближе.
– Не могу, – выдавливаю я, вдруг вспомнив, что меня ждет брат. – Помни, ты красивая.
– Настолько, что ты готов стать натуралом? – Она стирает слезинку и хихикает. – Ну должна же я была попытаться. Аарон, я тебя люблю. Не в том смысле.
Наверно, сегодня мы в последний раз вот так вот смотрим друг другу в глаза. Я целую ее – искренне и радостно. Такими, наверно, должны быть все прощальные поцелуи.
– Женевьев, как бы там дальше ни было… – Мы сидим лбом ко лбу.
Я снова и снова повторяю – хотя прекрасно помню, что уже это говорил:
– Я тоже тебя люблю, но не в этом смысле, я тоже тебя люблю, но не в этом смысле, я тоже тебя люблю, но не в этом смысле…
17Парень с крыши
Моя стариковская болезнь скоро меня доконает.
Мохад наверняка меня уволит. Если я пойду работать водителем автобуса, то забуду, куда еду. Если пойду в учителя, буду забывать имена учеников и программу. Стану банкиром – случайно раздам все деньги и обанкрочусь. Пойду в армию – забуду, как стрелять, или поубиваю всех своих. Я сгодился только на роль подопытной крысы в провальном опыте.
Вряд ли у меня когда-нибудь хватит концентрации дорисовать комикс, но с этим я уже смирился. Иногда истории так и остаются незаконченными. Иногда жизнь заканчивает их не так, как хочется.
Я ни с кем больше не буду встречаться. Будет нечестно, если я полюблю кого-нибудь, а потом его забуду.
Теперь осталось извиниться всего один раз.
Это непросто, но в конце концов у меня получается уговорить Эрика идти домой и отпустить меня к Томасу одного. Тот, когда узнает о моей болезни, конечно, не даст мне бродить по улицам в одиночку. А разговаривать впопыхах мне не хочется.
И вот я уже медленно лезу по пожарной лестнице. Начинаю привыкать, что жизнь иногда включает перемотку. В начале лета я всегда поднимался по этим ступенькам с радостным предвкушением; теперь такое ощущение, что я иду на смерть. Вот и окно. Шторы задернуты. Но даже так видно кусочек склоненной над столом спины Томаса. Он что-то пишет. Наверняка в дневник.
Я стучу в окно. Он подскакивает.
И вдруг, как и Женевьев, несколько раз быстро моргает. Его глаза наполняются слезами. Я только головой качаю.
– Залезай на крышу, – зову я.
Он кивает.
Я вылезаю наверх, сажусь и жду, снова и снова напоминая себе, что делаю и зачем сюда полез. Внизу загораются оранжевым фонари, наступает вечер, в небе вспыхивает пара звезд. Вот Томас выходит на крышу, а вот уже сидит на краю.
Меня самую капельку потряхивает. Это я тоже запомню навсегда.
– Короче, происходит какая-то жесть, – начинаю я и ложусь на спину. По крайней мере, звезды по небу не бегают, за что им большое спасибо. – У меня поврежден кусок мозга, где хранятся воспоминания. Пока только частично, но врач говорит, что рано или поздно эта штука может врубиться на полную катушку. Если ты что-то скажешь, а я забуду, прости.
Теперь Томас сидит рядом. Мы некоторое время молчим. Или успеваем кучу всего обсудить, но я этого не помню.
А вот что я помню.
– Как думаешь, – спрашивает Томас, – может, в прошлой жизни ты был очень, очень плохим? Ну типа вдруг давным-давно в далекой-далекой галактике тебя звали Дарт Вейдер? У тебя просто дико отвратная карма.
Я хмыкаю и несколько раз прокручиваю его фразу у себя в голове.
– Вот да, я тоже заметил. Честно, Томас, не хочу больше жить. Как было бы классно просто встать и слететь с крыши…
– Длинный, если ты меня любишь, не заставляй меня всю жизнь помнить, как ты спрыгнул с крыши, ладно? И, пожалуйста, не забудь сегодня хотя бы это.
– Ладно, тогда обещай мне жить вечно. Я не выдержу, если мне будут каждый день сообщать, что тебя нет. Живи вечно и будь счастлив, ладно?
Томас смеется сквозь слезы:
– Хорошо, Длинный. Буду бессмертным. Раз плюнуть.
– И про счастье не забудь!
Томас подтягивает к себе колени и хрустит суставами.
– Короче, моя очередь признаваться. Когда ты рассказал мне про свою первую сторону, я подозревал, что тебе нравлюсь. Ты понимаешь меня, как никто. Если совсем уж честно, я, наверно, из-за нашей дружбы даже пару раз задумался о своей ориентации. Но я все равно на сто процентов не гей, а то бегал бы за тобой, как несчастный влюбленный.
Я пытаюсь что-то ответить, но слова не идут.
– Мы никогда не сможем быть вместе, – договаривает он. – Но я хочу всегда быть рядом. Даже если мы будем сидеть в одной комнате и ты будешь снова и снова со мной здороваться, я буду счастлив. Я буду снова и снова садиться рядом.
У меня в голове мелькает счастливое видение. Допустим даже, Томас не гей – я уже понял, либо это реально так, либо сейчас ему нужно в это верить, – но вот он приходит в Летео и убеждает сделать ему операцию, чтобы об этом забыть. Став геем, он приходит ко мне, как и обещал, и мы всю жизнь даем друг другу счастливые воспоминания.
Но, как всегда, надо думать не только о себе. У Томаса с Женевьев, например, отлично получится дарить друг другу счастье. Женевьев будет светиться, а он будет шептать ей на ухо шутки, которые меня не касаются. Он подхватит ее на руки, как новобрачную, и унесет в мир счастья, которого я не достиг ни с ней, ни с ним.
– Что бы сделал на моем месте Томас Рейес? – спрашиваю я.
Томас садится:
– Я бы лез вон из кожи, чтобы почаще бывать счастливым. Ты уже столько всякой хрени пережил, можешь просто вспоминать ее и понимать, что худшее позади. Вот тебе мои пять копеек мудрости.
Я, может быть, никогда не увижу, кем он станет, когда повзрослеет: режиссером, борцом, диджеем или декоратором, геем или натуралом. Я к тому времени могу уже так затеряться в прошлом, что даже его не узнаю.
– Томас, я не хочу забывать.
– И я не хочу, чтобы ты забывал. Главное, помни, что я тебя до усрачки люблю.
Я снова и снова верчу в голове эту фразу: пусть там останется она, а не куча воспоминаний, от которых я бы лучше избавился.
– Томас, я не хочу забывать!
Внезапно он начинает громко всхлипывать, а потом – еще более внезапно – берет меня за руку. И все же вот оно – счастье, которое он мне обещал. Он меня любит, хотя и не влюблен. Большего и желать нельзя. Мне даже не нужно это слышать, чтобы верить.
– Ничего гейского, Длинный.
– Да знаю я. – Я улыбаюсь и покрепче сжимаю его руку. – Охрененное у нас с тобой счастье.
Часть четвертаяСкорее счастлив, чем нет
ДЕНЬ, КОГДА МЫ НАЧАЛИ С ЧИСТОГО ЛИСТА
Сотрудники института Летео, а точнее, Эванджелин смогла пропихнуть меня в число первых пациентов восстановительной терапии, которую разрабатывают в Швеции.
За это я согласился участвовать в некоторых безобидных научных экспериментах. Их цель – найти лекарство против амнезии. Может, я до этого не доживу, но вдруг удастся помочь кому-то все-таки его придумать? Забавно: я пришел в Летео, чтобы забыть, а теперь жду, что они помогут мне – и, возможно, миллионам другим людей – помнить.
Мама предлагала нам переехать в северную часть города, подальше от бьющих под дых воспоминаний, но хватит уже бегать. Вместо этого мы решили выбелить все стены и начать с чистого листа на старом месте. Я помогаю маме белить спальню. Ей непросто: нынешнюю серую краску выбрал отец.
Я спрашиваю, какой цвет ляжет поверх белого.
– Думаю, белый и оставлю. Он чистый, а еще у меня был когда-то белый кролик. Иногда приятно вспомнить.
ДЕНЬ, КОГДА Я ВЗГЛЯНУЛ В БУДУЩЕЕ
Мы с Эриком красим гостиную в зеленый и делаем перерыв – сыграть партию в «Мстителей против Уличных бойцов». Он, как всегда, выбирает Росомаху. Я играю Черной Вдовой. Надоело поддаваться.
Я выигрываю, Эрик молча стискивает зубы.
Никаких шуток про то, кто кем играет. Никаких придирок.
Эрик требует второй раунд.
Я кое-что забываю, но хорошо помню, как давно мы с ним вместе не веселились. Раньше так классно было, только когда отца сажали.
ДЕНЬ, КОГДА Я СМИРИЛСЯ
За уборкой я нашел стопку старых тетрадей с эскизами и теперь листаю свои детские рисунки. Плевать, что я тогда плохо подбирал цвета и небрежно клал тени. Я просто вспоминаю, как это все рисовал, и смеюсь. Много лет не вспоминал про своего смешного злодея, мистера Короля-Властелина. Если у моих персонажей есть свой загробный мир, куда они попадают, когда я про них забываю, он встретит там Хранителя Солнца и наверняка с ним подружится. Ну или они будут мочить друг друга до конца времен.
Посмотрев детские тетради, я решаю начать зарисовывать свою жизнь – по крайней мере, самые классные моменты. Каждый рисунок я буду называть: «А помнишь…»
ДЕНЬ, КОГДА Я ЗАБЫЛ
Жилищное управление доделывает косметический ремонт двери, которую я пробил головой. Я вывожу на улицу свой новый велик.
Меня пускают погулять только во второй двор, чтобы мама или брат видели в окно. Так я могу хотя бы чуть-чуть побыть один. Детская площадка в оранжево-зеленых тонах, мягкое черное покрытие, где мы всегда дрались, столики для пикника, где мы пили через трубочки сок, турники, где мы учились подтягиваться, а с другого конца дворика на меня смотрят старые друзья – здесь я вырос, и этого у меня никто не отнимет.