– Сколько мне сейчас лет? – спрашиваю я.
Эванджелин отводит взгляд и глубоко вздыхает.
– Восемнадцать.
А должно быть семнадцать.
– Прости, что не смогла вылечить тебя быстрее, – поспешно добавляет она. – Но я надеюсь, что упорный труд наших сотрудников наконец себя оправдает и результат закрепится…
– Спасибо, – перебиваю я чуть резче, чем хотелось бы. Потому что я правда ей благодарен. А если операция вдруг не поможет и я снова все забуду, другого шанса поблагодарить ее за все, что она для меня сделала, может не представиться.
– Пожалуйста, – отвечает Эванджелин.
Как только за ней закрывается дверь, я кое-как встаю на ноги и иду в ванную смотреть в зеркало.
Я высматриваю на лице синяки, набитые друзьями, но все, конечно, давно зажило, пусть мне и кажется, что прошла всего пара дней. Мешки под глазами темнее, чем я их помню. Сколько ночей я провел без сна в тумане злости и отчаяния? Мои волосы – русые – отросли длиннее обычного и почти закрывают белую повязку на лбу. Я точно и не скажу, что поменялось в моем лице, но отражение похоже на очень хороший автопортрет: это точно я, но чуть-чуть другой.
Не знаю, с чего и начинать возвращаться к жизни.
Следующие пару дней в Летео проверяли мою память. Например, целое утро показывали на компьютере картинки с животными, а я должен был нажимать на «пробел» каждый раз, когда они повторялись. Потом меня заставляли запоминать по порядку цепочки чисел. Было сложно. Но самый классный тест проводили сегодня вечером. Дано поле, расчерченное на клетки, на три секунды несколько клеток загораются, и надо запомнить какие. С каждым разом становится все сложнее, как будто это компьютерная игра с кучей уровней. Никто не ждал, что я ни разу не ошибусь, Эванджелин нужен был результат в пределах нормы.
Я справился на троечку и очень удивился, когда меня выписали.
Вот я стою перед зданием института и пытаюсь обнять Эванджелин. Она пятится.
– Вали домой, приятель, – говорит она сдавленным голосом и со слезами на глазах. – Приходи на осмотры и в группу поддержки.
Мама дарит ей шарики и подарочные карты, как будто у нее день рождения или типа того. Мне немного неловко, но как еще отблагодарить доктора за то, что она починила мне мозг?
Мы даже до дома не дошли, а у меня уже глаза разбегаются от того, как сильно поменялся наш квартал. Тут новый киоск с мороженым, там кафешка. От ворот нашего комплекса я замечаю, что песочницу снесли и на ее месте разбили сад, при виде которого хочется все бросить и улететь в тропики. Я замираю и тупо пялюсь на детскую площадку. Когда-то мы играли здесь в «Не наступай на зеленое», но, пока я болел, ничего зеленого тут не осталось. Синяя с белым площадка стоит на оранжевом покрытии, так и режущем глаза. Когда здесь только успели все переделать? Мама объясняет, что в комплексе новая управляющая компания и надо меня – на этот раз окончательно – познакомить с ее представителями. Кстати, они в курсе, через что я прошел, и очень любезно закрывали глаза, если мама не успевала вовремя заплатить за квартиру.
Я ненадолго останавливаюсь у дверей дома: здесь меня избили А-Я-Псих, Брендан, Дэйв Тощий и Нолан. Вестибюль полностью отремонтировали, теперь его вид меньше напоминает о случившемся. Все выглядит лучше: почтовые ящики, прачечная, коридоры и лифты. Я помню дом совсем другим, но мне нравится. Если бы я приехал сюда впервые, я бы поспорил с кем угодно, что попал в богатый район. У самой квартиры наваливаются плохие воспоминания: как отец выкинул меня из дома за то, что я гей, и я бился в дверь; как Колин меня бросил, и, придя домой, я нашел в ванне тело отца. Лучше отвлечься на что-то хорошее: например, на тот день, когда я пригласил в гости Томаса и мы читали мой комикс про Хранителя Солнца.
Наконец я открываю дверь. Внутри все привычно, только повсюду рисунки, и я не помню, как их рисовал. Они висят на стенах, кучей громоздятся на столе. На полу валяются колпачки от маркеров.
Я целый год только и делал, что рисовал историю своей жизни.
– Как их много! – удивляюсь я.
– Ты это каждый день повторял, – говорит Эрик.
Я больше не буду удивляться собственным рисункам. Но что я скажу о них завтра?
Я целый день провалялся в кровати: то засыпал, то думал о том, что приснилось. В одном сне я целовал Томаса. Это было на самом деле или я все придумал? Да ладно, кого я обманываю, знаю я ответ.
Мы с Эриком проговорили всю ночь, и он еще спит. Мама хотела взять выходной, но у нее клиент по записи и деньги сами себя не заработают. Кстати о деньгах, у меня сейчас даже телефона нет, маме пришлось заблокировать мой номер. Первые три месяца она честно платила за него, все надеялась, что я скоро поправлюсь, но потом с деньгами стало совсем туго. Можно почитать тетради – как я вообще жил весь год? – но к этому я еще не готов. Так что я беру оставленные мамой деньги и иду на улицу, пообедать и купить сладостей. Кстати, о сладостях, удивительно, что у меня до сих пор все в порядке с зубами. То ли мама с Эриком постоянно прятали от меня сладкое, то ли я чистил зубы по десять раз на дню, потому что забывал, что уже чистил.
Я закрываю дверь и спускаюсь – на лифте, чтобы не наткнуться на Брендана, который толкает травку на лестнице. Я без понятия, чем и где он теперь занимается, знаю только, что не съехал. Маме с Эриком и так было что мне рассказать, и до Брендана мы не дошли.
Захожу в «Лавочку вкусной еды». Тут тоже кое-что поменялось. Там, где раньше лежали сладости, теперь чистящие средства, на месте чипсов – инструменты, а на моем собственном месте – за кассой – стоит Малявка Фредди.
– Аарон! – Он выбегает из-за стойки. Кажется, его потряхивает. – Тебя правда вылечили?
– Правда, Малявка Фредди.
– Просто Фредди, сколько раз тебе… Прости, я тупой.
– Ничего.
– Ну и как ты?
– Не знаю, еще не со всем разобрался.
– Ого, ты реально прежний!
Интересно, сколько раз мы общались за этот год. Видимо, не раз и не два, если ему уже надоело, что я зову его Малявкой. Он повзрослел и, пожалуй, похорошел. Он проколол ухо, на нем рэперская кепка «Янкиз» (почему Мохад не заставил снять ее перед работой?), мешковатая футболка до колен и новенькие кроссовки.
– Значит, ты теперь просто Фредди? – улыбаюсь я.
– Я уже взрослый.
Какой еще взрослый? Мы ровесники.
– Ну что, чувак, так какой у тебя план? – спрашивает он, натянуто хохотнув. – Только работу у меня не отбирай.
– Буду упущенное наверстывать, – развожу я руками. – Какие у кого новости?
Фредди рассказывает мне все последние сплетни. Дэйв Толстый занялся борьбой, его дико прет, а его девушка ходит на ринг за него болеть. Дэйв Тощий тоже с кем-то встречался, но изменил, и его бросили. Нолан, похоже, нарвался на драку с Эриком, тот его хорошенько отделал, а потом семья Нолана переехала. А-Я-Псих вроде бы до сих пор сидит, и это лучшая новость за сегодня.
– А, да, еще у Колина сын родился, – заканчивает Фредди. – Жесть.
И пристально вглядывается в мое лицо, будто хочет знать мою реакцию на новость во всех подробностях. Я так и не понял, сколько ребята знают про нас с Колином, но не собираюсь его сдавать.
– Жесть, – соглашаюсь я.
– Брендан, кстати, завязал с травкой, – добавляет Фредди, избегая моего взгляда. – Аарон, он дико себя винит…
– Я год жизни из-за них продолбал! Мне пофиг, кого он там винит.
Не надо было выходить из дома.
Фредди виновато кивает, как будто я поймал его за руку и отчитываю. Передо мной снова стоит старый добрый Малявка Фредди.
– Да-да, конечно, конечно. Вроде все рассказал. Кстати, твоя девчонка часто заходит. С твоим парнем. Похоже, Томас на самом деле не гей.
– В смысле?
– Ну, они постоянно тебя навещали. И разок точно держались за руки.
Мне душно и муторно.
Дома я раскрываю зеленую тетрадь и принимаюсь ее листать, выискивая глазами записи Женевьев и Томаса. Так, Женевьев читала мне вслух мои любимые главы про Скорпиуса Готорна, опять читала, опять… Мы с Томасом заливали воском крышки и играли в них с Эриком… Томас рассказал мне, что хочет разыскать своего отца и спросить, почему тот ушел… Женевьев меня рисовала… Томас попытался меня подстричь, но, видимо, не особо преуспел: я все время забывал, почему рядом с моим лицом ножницы, и дергался. В день Семьи мы с мамой, Эриком, Женевьев и Томасом выбрались на пикник в Форт-Уилли-парк. Я ревел в объятиях Женевьев, пока мы оба не заснули. Свое восемнадцатилетие я встретил дома, снова и снова перечитывая открытки с поздравлениями. Потом мы с Томасом писали каждый в свой дневник, и я все время забывал, что он сидит рядом, и каждый раз радовался. На этом месте из меня как будто дух вышибло: таким я и видел наше счастливое будущее, а теперь это в прошлом, и я ни фига не помню.
Другая заметка Томаса бьет еще больнее: «Длинный, я довел тебя до слез, и ты плакал так долго и страшно… Не могу себе простить».
Что тогда случилось, он не написал.
Наверно, он сказал мне, что влюбился в Женевьев.
Я закрываю тетрадь и тупо пялюсь на увешанную рисунками стену.
И впервые с тех пор, как все вспомнил, хочу забыть.
Я пересматриваю последний фильм про Скорпиуса Готорна. Вдруг раздается стук в дверь.
– Кто там?
– Я!
Женевьев.
Я открываю дверь, и сердце начинает колотиться. Какая же она красивая!
Я точно с ней встречался? Ее темные волосы пострижены короче, чем я помню, и вьются сильнее – такая прическа была у ее мамы, – на ней белая рубашка и черные брюки. О прошлом напоминает только зеленая сумка, мой подарок, исписанная строчками из песен. Как она ее еще не выбросила?
– А помнишь, Аарон Сото выздоровел? – улыбается Женевьев. – Прости, плохая шутка. Но я год с лишним мечтала тебе это сказать.
– Да не, я рад это слышать. – Я правда рад, но улыбнуться в ответ не в силах.
Она обнимает меня крепко-крепко, и…