В Житомире всех ожидало оплаченное комбо в придорожном кафе и местные цыганки. Как ни божился потом водила, что двери закрывал, автобусные недосчитались кое-какого добришка. Я же не поленился, взял с собой “тошибу” от греха. Шептались после, что у водилы, наверное, своя договорённость с цыганами – открывать двери…
В телевизорах закончились “Джентльмены удачи”. Но бойче и настырней звучал говорок бывалого:
– Год назад через Польшу… Ночь… Чувствую – автобус остановился!.. Начинает гулять фонарик… И вдруг включается на всю катушку такой блатнячок из магнитофона, шансон, понимаете, и наглый голос объявляет: “Доброй ночи, пани и панове! Вас приветствует одесский рэкет!..”
– И шо?! – с ближних кресел. – И шо?!
– Перегородили дорогу пять машин – три спереди, две сзади. Стоят с ружьями.
– И шо?!
– Ничего! Содрали с каждого по сто марок!
– И отдали?
– Одна бабка заныла: “Ой, сынки, у меня ничего нет!”, а они такие: “Бабка, не гони, мы тебя щас в лес выведем и там…”
– А она шо?!
– Отдала…
Пошептались – явно водила подставил свой автобус.
Прямо за мной сорокалетний чудик – в очках, с усами, полуседой бородёнкой – мозолил позолоченные уши своей соседки, похожей на ожиревшую Клеопатру:
– Лишили людей достоинства… Самоуважения… Нормальной зарплаты… У меня знаете какая была зарплата в НИИ?..
Хотелось перевалиться через кресло, цапнуть его за вельветовые лацканы: “Заткнись, сука! Заткнись!..”
А он всё нудил:
– Украина – это же театр абсурда! Город Глупов! Главное – культура… Без культуры нет и не может быть нормального общества…
Ночью чудик выходил вместе со всеми на обочину. Пока справлял малую нужду, влез ногами в чью-то большую. Принёс обратно на подошвах.
– Блять, как муха на лапках притащил! – возмущался бывший мент Гриша. – Вот же додик!
Гришу в Харькове погнали с должности следака за излишнюю суровость – переусердствовал. Шея у него бычья. Глаза маленькие и хитрые. Мастер спорта по гиревому, борец. Он уезжал в Германию на постоянку и вёз семью – красивую тихую жену, двух мелких дочек.
– Чем планируешь заниматься? – я спросил.
– В мусарню, куда ж ещё? – он ухмыльнулся.
– Так язык нужен. Без него не возьмут.
– Им же хуже. Пойду в бандиты.
Ехал акробат. По контракту в мюнхенский “дю Солей”. Невысокий, коренастый, с раскачанными, как у культуриста, бицепсами.
– Серёга, а трудно сальто двойное делать?
– Вообще не трудно, – он отвечал. – Не гляди, что я разожрался, это минус по эстетике. Для трюков вес мне без разницы, приеду – похудею. А сальто реально хуйня. Мастерство – это под столом сальто крутить с кортов!
– Сможешь?
– А то!
Потом спрашивали меня:
– А тебе нахер твоя опера сдалась? – Шутили: – Шёл бы в эстраду. Вон Киркоров поёт – и ничего…
За час до украинской таможни водила (сменивший вдруг лицо и голос – да просто сменщик) равнодушно предупредил:
– Скоро погранцы, ну, сами понимаете… Мне вообще-то по цимбалам. Ваше время, решайте сами, ждём в общей очереди или все по десять марок…
“Кожаный” хоть и лыка не вязал с Житомира, подхватил на весь салон пьяно и плачуще:
– Надо, надо скидываться! Или простоим полдня! – но сам деньги зажал.
Остальные (и я с ними) скинулись по “пап-карле” с носа.
Коллективная мзда не помогла. Автобус выстоял четыре часа. Мы с вещами поплелись через таможенный терминал – продуваемый ангар с длинными столами, кабинками.
Задастая таможенница копошилась в вещах, словно в кишках. Так грифы умело и неспешно обихаживают падаль. Мою чёрную сумку даже не открыла, у чудика подняла со дна гигантский шмат сала – килограмм на пять. Оказывается, у него была третья ходка через границу и немецкий вид на жительство. Вот тебе и чудик!
– Это что же у вас в Дойчланде, – спросила высокомерно и насмешливо, – сала немецкого не хватает?
– Вот представьте себе, такого замечательного, как на нашей с вами родине, нет! – произнёс тот холопским тоном.
Циркач, бросая на стол огромный свой чемодан, не к месту ляпнул:
– Да что вы у меня найти рассчитываете?! Золото-наркотики? – и поплатился.
Таможенница, хоть и стояла спиной, будто улыбнулась всем своим служебным задом – “Вот теперь до костей посмотрю!” – и так его перерыла, что он четверть часа ошарашенно запаковывал погром – трико в блёстках, какой-то реквизит, – а после в закрытой кабинке ещё предъявлял на досмотр марки.
Зато “кожаного” никто и не смотрел, он спокойно блевал в обочину за терминалом. Паспорт у алкаша оказался немецкий – господский.
– Ты чего такой весёлый? – спросила хмуро таможенница мента Гришу.
– А на пэ-эм-жэ еду!
Надменные поляки в вещах не копались, поинтересовались разве про алкоголь, сигареты и, поверив всем на слово, шлёпнули свои транзитные печати.
И будто закрылась невидимая дверь, повернулся ключ. Началась чужбина. Бабы в автобусе недовольно пыхтели, что водила на самом деле ничего не передавал таможенникам, а присвоил деньги себе. Скорее всего, так и было. Я меланхолично тупил в окошко, и невыразимая мысль-пиявка тянула кровь из души. Куда еду? Зачем? Устроил себе ссылку на три месяца.
Хоть и знал, почему поехал, – не просто так же сидел с Владом, Пашкой и Максом на прокуренной кухне. Ещё было лето. Влад степенно рассуждал:
– Тут все варианты предсказуемы. Разве жениться осталось и нищеты наплодить. Ну закончишь ты свою режиссуру, а дальше что? Там какой-никакой шанс для новой жизни. Не понравится – вернёшься. Ничего же не теряешь.
– Да лажа какая-то, – я заранее огорчался. – Что я успею за три месяца? Только деньги просрать.
– Главное, немку хоть одну, а выеби. Лучше двух! И одновременно! – улыбался Пашка. – Расскажешь потом, как они…
– Расскажу, – я тоже улыбался.
– По слухам, страшные они, как моя босая жизнь, – говорил Макс.
А жил он в коммуналке в одной комнате с алкоголиком отцом и парализованной бабкой и знал про “босую жизнь” всё.
Опостылели контртенора и не читалась книга – взял по приколу “Щит и меч”, чтобы чувствовать себя разведчиком. В телевизоре мелькал киношный Ганновер, Янковский – Мюнхгаузен, Броневой – бургомистр. Я заставил себя улыбнуться – ну надо же, скоро воочию увижу город-оригинал. Поселюсь у Кофманов. Потом, глядишь, присмотрю и какую-нибудь временную Марту – чем чёрт не шутит.
Мент нашёптывал циркачу:
– А он мне такой: “Ой, Гриша, ты ж меня убьёшь!” И как заплачет, прикинь?! Я ему чисто символически сделал бумц! – шлёпнул кулаком в ладонь. – А у него сосуд какой-то в черепе лопнул…
В Польше дорога пошла мягче. Вместо зимы накрапывала осень. Мелькали поля. Вроде чёрные, голые, да по-иному убранные – не наши, с пробором не в ту сторону, поля. Чудные скирды сена, как пивные бочки. Коровы хоть рыжие, но как-то по-другому рыжие. Мы ехали сквозь табакерочные города. Топорщила кресты чужая метафизика – костёлы. Неоновой латиницей горели вывески. Неслись навстречу заляпанные грязью немецкие фуры. От ощущения потусторонности и загробности захватывало дух.
Польский обед на заправке был платным. Я обменял ещё десять марок на звонкие злотые. Отметил заграницу пивом. Вечером обещали Краков – все почему-то хотели поглядеть на замок. Но проспали аж до немецкой таможни во Франкфурте-на-смертном-Одре. Немецкие погранцы, как особи, показались мне крупнее, нюхастей своих польских коллег. Пристрастные, они ссадили и отправили обратно в Польшу бойкую тётку в трениках – намудрила и с визой, и с контрабандой. Остальные проехали.
У чудика ожил припрятанный мобильник, потом у “кожаного”. И ещё где-то по салону проснулись немецкие телефоны. Я растормошил соседа, договорился на карла, что, как будем подъезжать к Ганноверу, сделаю звонок с его мобилы.
В Ганновере намечалась единственная остановка – персонально для меня; остальные катили дальше. Автобус съехал с трассы на какой-то промышленный пустырь. Виднелись жилые дома – спальный район, панельки. Я достал бумажку, где был записан номер Эрика. Почти с трепетом взял непривычно маленький, напоминающий игрушку “сименс”:
– И как тут набирать ваши номера? Действительно с нуля начинаются?
Трубка отозвалась испуганно и нервно:
– Халё?! Халё?!.
– Дядя Эрик?! – я радостно прокричал. – Это я!
– Халё?! Кто это?!
Никто не был виноват. Ну что поделать, если родители всегда жили в своём выдуманном мире, слышали не то, что им говорят, а что хочется. Им везде чудилась круглосуточная дружба, а это были просто посиделки раз в полгода да песни под гитару.
– Приехал? – ликуя прокричал Эрик. – Ну, молодец! Как обустроишься, заходи! Пока! – и трубка замолчала.
Как родного, блять!
– И? – спросил “кожаный”, довольный, что разговор оказался таким скоропостижным. – Всё?
Я набрал наудачу друга Лёху. Сразу дозвонился.
Друг расторопно спросил:
– Ты где?
– Да хуй его знает, – отвечал я гибельно и весело. – В Ганновере. В какой-то жопе на окраине. А ты где?
– В Касселе. Но буду у тебя часа через четыре.
– А это не напряжно? – спросил я дрогнувшим голосом. – Я тебе, если чё, верну за билет.
– Пф-ф!.. Брат, не гони! С чьей трубы звонишь?
– Взял у соседа по автобусу.
– Короче, давай, чтоб не разминуться, пиздуй до главного вокзала и жди там. Перед центральным входом, где-нибудь на площади. Там всегда что-то есть, памятник или фонтан.
Так сказал мне друг Лёха. Которого я не видел четыре года.
Я вернул “кожаному” его мобильник, спросил у водилы (или его сменщика), подкинут ли меня к центральному вокзалу.
– В принципе, не по маршруту, – сказал водила, пряча очередного карла: – Но так и быть, до центра, а там уже сам разберёшься…
Город если и отличался от знакомого с детства Ивано-Франковска, то в худшую сторону – ещё меньше старины. Да и откуда взять её, старину? Нашлёпать разве поверх послевоенных развалин бетонные новоделы. Такой был центр Ганновера, только украшенный к Рождеству огоньками, теремками с фастфудом. Киношный Ганновер Мюнхгаузена выглядел куда барочней.