Я взял в ларьке сосиску и картонный стакан глинтвейна. Жуя, глядел по сторонам, высматривал консерваторию – в Харькове она находилась в самом что ни на есть историческом центре, рядом с памятником героям Революции и ломбардом.
Но прежде консерватории увидел витрину оружейного магазина. Дома я часто посещал такие, но мало что мог себе позволить. Не из-за денег. Для нормального ножа нужен был охотбилет. Особенно мне нравился Buck General – нож костюмированного маньяка из фильма “Крик”. Пока его не купили, я частенько проведывал тот бак. Хоть и много потом их было у меня, ножей, я до сих пор не знаю железяки красивей Buck General. Помню, продавец говорил, поглаживая чёрную эбонитовую рукоять, длинный сверкающий клинок:
– Им же гвозди настрогать можно…
И вот он лежал передо мной на другой витрине в городе Ганновер – Buck General. Точно такой же, как тот, харьковский. Я на тарабарском инглише спросил у продавца, нужно ли разрешение на него и, шалея от радости, услышал: ничего не нужно! Отвернувшись к стене, распорол на брюхе тайный шов, вытащил две сотки.
Со мной, должно быть, случился приступ эйфории, умственный обморок, когда я положил свежекупленный нож в рюкзак. Пожалуй, никогда я больше не бывал так счастлив покупке ножа, как в тот мой первый день в Германии…
Как и предсказывал Лёха, у здания вокзала действительно находился памятник. Конный король Эрнст Август – гусар, покрытый облезлой бронзовой зеленцой. Там я ждал, иногда заходил погреться и выпить кофе.
А потом нагрянул друг. Я не понял, с какой стороны он возник – просто из ниоткуда. Лёха был одет в роскошное рваньё, и выглядело оно куда лучше моей “приличной” одежды. Что на мне было тогда? Снизу вверх: лыжные ботинки, джинсы-бананы, куртка-парка – всё из секонда на Сумской.
– Да вообще нихера мне это не стоило! – друг вырос на чужбине, стал огромен. – У меня студенческий, по нему в земле Гессен бесплатные поездки.
– Ганновер вроде Нижняя Саксония.
– Так и проводники не звери. Разрешили доехать от Гёттингена. Ну, где-то и по вагонам от них съебался. Всё ок!
Потом Лёха сказал:
– Поездом да ещё за бабки может любой дебил. Вот если бы ты приехал в субботу, мы бы легко добрались обратно. Тут есть билет выходного дня. Дешёвый и сразу на пять человек. Всегда можно напроситься к кому-то в компанию… Ага, вижу, охуенный нож, братан, но лучше спрячь его, а то, если так и будешь с ним идти, нас никто не возьмёт.
– Куда не возьмёт? – я любовался то клинком, то другом Лёхой.
– В машину. Стопом поедем обратно. Приколешься, интересный опыт.
– Далеко ехать-то?
– Тут всё близко. Километров сто пятьдесят. Страна маленькая.
У него в руках развернулась бумажная гармошка, оказалась картой:
– Короче, – он пошарил пальцем по рассыпавшейся пёстрой географии. – Мы вот тут… А надо примерно сюда. Я ж говорю, нож – кайф, но лучше спрячь…
Он выхватил у меня сумку, как невесомую закинул на спину:
– Ну чё, пора сложить походную песню?
И я сложил. Точнее, переделал старую:
– Я всё смогу, я клятвы не нару-у-ушу!.. Но, может быть, случайно и нарушу!..
И Лёха сразу понял, подхватил:
– Ты только прикажи, и я не стру-ушу!.. Но, может, стру-у-ушу!
– Слушай, – вспомнил я через сотню шагов, оборвал песню. – А в Касселе есть консерватория?
– У меня соседи бывшие – скрипач и баянист. Где-то ж явно учились. Завтра познакомишься и поспрашиваешь.
– В общагу едем?
– Не, на квартиру. Знакомый уехал послушничать на Афон. Вернётся через пару месяцев, у него пока поживёшь…
На съезде к автобану нас приютил в своей фуре хмурый дальнобойщик. Что-то процедил на своём.
– Чего хочет? – спросил я тихонько Лёху.
– Просит, чтоб ты нож свой убрал! Боится. И чтобы, пока ехали, не пиздели громко.
Я спрятал бак в рюкзак, лишь изредка совал туда руку – потрогать. Смотрел в окно на однотипную обочину и думал, что, в общем-то, не такая уж страшная эта немецкая планета, если тут живёт друг Лёха и без лишнего мозгоёбства продают ножи чужестранцам.
Мы не удержались и говорили громко. А потом я не со зла вытащил нож, и нас высадили где-то на заправке.
– Они обычно так себя не ведут, – сказал Лёха. – У них вообще-то перед русскими комплекс вины. Стараются помогать. Но, скорее всего, это был не немец, а поляк.
Стемнело, заморосил снежок. Я давно убрал нож – нагляделся, – но нас всё равно никто не подбирал. Я приплясывал и кутался в рукава. Зато Лёха, одетый как Гаврош, вроде и не мёрз вовсе, лишь бодро восклицал:
– Ничего, он уже где-то мчит на своём железном коне, наш рыцарь, наш герой! Тот, кто привезёт нас в Кассель к теплу и ночлегу!..
Чёртова заправка оказалась заколдованной, держала как волшебный камень Гингемы. Прошёл ещё час на промозглом ветру. Лёха сказал:
– Нужно заклинание!
Я сложил:
– Немец с комплексом вины! Отвези нас до Луны! – И запасной женский вариант: – Немка с комплексом вины, отвези нас до Луны!..
И почти сразу приехала полицейская машина. Подошли парой – два рослых утеплённых мента. На поясе у каждого кобура, фонарик, наручники.
От холода я, должно быть, стал отчасти понимать немецкий. Сначала спросили документы. Лёхин паспорт их сразу устроил. Мой изучали дольше. Я подивился, как друг легко и дружелюбно с ними щебечет. Суровые и напряжённые лица их чуть расслабились.
Потом один спросил:
– А где нож?
– Вот… – я показал мой “бак”. Кинуло в жар – неужто отберут?!
– И зачем он вам?
– Просто купил, – ответил за меня Лёха. – И чек есть.
– Острый, – удивился полицай, чиркая пальцем по лезвию. – Почему такой?
– Какой продали, – объяснил за меня Лёха.
Мне вернули нож, поглядывая, отошли.
Уехали.
Я подумал, что, если мы проторчим тут ещё час, я простыну, отсырею и голоса не будет неделю – чем петь про милый край?
– Немка с комплексом вины!.. – Мы хором взвыли. – Отвези нас до Луны!..
Подобрала чешка. К её белому фольксвагену был прицеплен футуристического вида фургон, в котором топталась, фыркала лошадь. Чешку звали Милена, и она охотно изъяснялась по-русски. Как раз ехала до Касселя – хоть с этим повезло.
Я сидел тихо, дурака больше не валял. И чешка выглядела славно: рыжая, в учительских очках, неожиданно загорелая для зимы. У неё был крупный, но красивый нос, пухлые губы. Она так заманчиво смеялась – лёгкий, в ямочках, смех. А русский знала, потому что изучала его в Пражском университете – лет десять назад. Но говорила на нём осторожно, ощупывая каждое слово. Когда понимала, что не ошиблась, смеялась. А если ошибалась, опять смеялась, трясла рыжей чёлкой:
– Боже, всё забыла!
Муж её тоже был филолог, специалист по Кафке. Рассказала ещё, что у них две дочки, уже школьницы. В Касселе она работает фитнес-тренером. А конный спорт – хобби, вот, приобрела лошадку. Спросила, чем занимаемся мы. Я сказал, что собираюсь поступать на оперного певца. Но есть планы и на режиссуру. Она сразу предложила мне спеть, я затянул остывшим голосом:
– Ты забыл край милый свой…
Милена высадила нас на Кёнигштрассе (бесконечная улица тянулась через весь Кассель), а сама повезла лошадь в конюшню. Я на прощанье выцыганил номер телефона, Милена записала на листочке из блокнота, сказала, чтобы обязательно позвонил ей и отчитался, как вышло с поступлением.
Мы плелись, добивая чекушку “егермейстера”, которую Лёха виртуозно умыкнул на заправке. В воздухе висела паршивая ледяная взвесь. Пели для сугрева:
– Тихо иду в терморубахе по полю!.. И журавли словно кресты колоколен!..
– Крут неимоверно! – говорил, вышагивая, Лёха. – Только приехал – и в первый же день бабу себе нашёл! Очень даже симпатичная.
– Она же замужем!
– Ну и чё? Ты разве не заметил, как она на тебя смотрела?!
– Как?
– С вос-тор-гом! Позвони ей завтра, точно прискачет.
– Да зачем она мне, братан. Сам посуди. Вот позвоню Владу, Пашке и Максиму: “Я выебал чешку”. А они мне: “Ну, выеби ещё кроссовки”.
Квартира афонского послушника оказалась мансардой и чудесным православным притоном – нищий бедлам с иконами по стенам. Без постоянного жильца да с открытыми окнами мансарда за последний месяц выстудилась, как сарай. Допотопной конструкции батареи включались какой-то оглушительной кнопкой, крепившейся прямо к трубе отопления. Кнопка при нажатии грохотала железом на весь дом, но тепла не запускала. Лёха отступился, когда нам истерично постучали снизу.
Зажгли на кухне плиту, все четыре конфорки, поставили чайник, макароны и просто кастрюли с водой – еда и отопление. В холодильнике были кетчуп и маргарин. Я достал гостинцы Кофманам, две банки с красной икрой, конфеты “ассорти” и неожиданно для самого себя – бутылку “московской” и сигареты, которые сунула мне на передержку, да позабыла баба из автобуса!
Намечался настоящий пир. У послушника обнаружился архаичный электроклавесин с квакающим звуком. Мы тотчас, не разуваясь, сели записывать прям на кухне “Цыганский альбом” – экспромтом на кассету, где раньше сквернословил “Ленинград”.
Я громово и пьяно шлёпал по клавишам, выводил надрывной нотой:
– Научил, научил бог цыгана говорить!..
Лёха выводил вторым голосом:
– И Борхеса читать!.. И Борхеса читать!..
– Пой, цыган!.. Пляши, цыган!..
Вдвоём:
– Ёб же его мать!..
В двери позвонили. Как выяснилось, старуха – соседка этажом ниже на всякий случай вызвала полицию. Наутро мы с ней столкнулись на лестнице. Щуплая кляузница посторонилась и приветливо улыбнулась.
Я спал одетым, кутался в ковёр, но к утру всё равно отсырел. Когда осторожно потрогал похмельные связки, они показались мне окоченевшими и прокуренными, без фальцета.
Обещанные Лёхой баянист и скрипач, в общем-то, понравились – всё ж земляки. Зарабатывали они профессионально улицей.
Если бы я выбирал лицо для рекламного буклета по установке окон “К вам приедут наши лучшие специалисты”, точно взял бы баяниста Ваню. Худощавый, улыбчивый, с длинными, как у Горлума, ловкими пальцами, он держался поначалу настороженно – чтобы ненароком не сболтнуть лишнего, коммерчески полезного. Мало ли, вдруг я приехал калымить пением и займу место в каком-то хлебном переходе. Когда же он окончательно разобрался, что я ему не конкурент, потеплел и разговорился: