Она хорошо каталась и кружилась в середине, то задом наперед ездила, то даже пробовала на одной ноге. А я мялся у бортика, потому что боялся, что упаду, если отъеду, а упасть при ней – это все, катастрофа, считай, она больше никогда на меня не посмотрит.
Я, наверное, полчаса так провел, не сводя с нее глаз, и поэтому сразу же заметил, что у нее развязался шнурок. Еще подумал: почему у девчонок коньки на шнурках, а у пацанов на липучках? Может, считается, что мы их завязывать не умеем?
Вика развязавшийся шнурок не заметила, а потому рисковала наехать на него лезвием конька и расквасить нос. Нельзя было этого допустить, так что я быстро смекнул, что это мой шанс.
Сразу же столкнулся с самым сложным: надо было как-то к ней обратиться. Я не мог окликнуть ее «Вика!», просто не мог и все. Это бы означало, что я знаю, как ее зовут, а если знаю, значит, спросил кого-то или прислушивался, будто для меня это имеет значение. Даже если случайно услышал, то запомнил, а раз запомнил, значит, получается, тоже не все равно, верно? Она наверняка понятия не имеет, как меня зовут. Я, значит, буду в более зыбком положении, я отдам ей власть надо мной, если она поймет, что я знаю ее имя.
Получается, надо как-то по-другому? «Девочка»? Слишком по-детски, несерьезно. «Девушка» – тоже не то, она же не старуха. Старшаки обычно говорят девчонкам: «Слышь» или «Эй», называют «девками» и «телками», но подъехать к Вике и сказать ей: «Эй, слышь, телка, у тебя шнурок развязался» – язык не повернется. Она же… Она же вся такая воздушная, возвышенная, как из рыцарских романов. Хотя я не читал рыцарские романы, но я слышал, что у рыцарей именно такие дамы, и представлял себя благородным юношей в доспехах.
Но если я рыцарь, значит, я должен ничего не бояться, да? А у меня коленки подгибаются при мысли, что я сейчас отъеду от бортика и заговорю с ней.
Шлеп! Глухой стук вырвал меня из фантазий, и я устремил взгляд на середину катка. Вика упала, но, к счастью, ничего не расквасила – выставила перед собой ладони. У меня быстро забилось сердце, и, прежде чем что-то сообразить, я обнаружил себя возле нее беспомощно протягивающим руку. Как я здесь так быстро оказался? И какого черта мне надо?
Вика ничуть не смущалась своего падения и звонко смеялась.
– Ой, спасибо! – Она сжала мою руку, и мне стало жарко.
Она поднялась, и я увидел перед собой (ладно, не прям перед собой, немного повыше) ее встревоженные карие глаза. Она что-то спросила, да? Я не услышал.
– Тебе холодно? – сказала она. – У тебя даже губы посинели!
Только тогда я вдруг обнаружил, что мне и правда холодно. Все время на катке я был без варежек (потому что они для детей) и не надел шарф (потому что он тоже для детей), я действительно стучал зубами от холода, только ничего не замечал. Я вообще ничего, кроме нее, не видел. Похоже, рядом с ней я слепну.
– Надень мои. – Вика вдруг принялась снимать с рук свои варежки – белые, с пушистыми снежинками.
– А как же ты?
– Это мои из дома, а здесь мне еще одни выдали. – И она действительно достала из карманов пуховика еще одну пару, только менее симпатичную – обычные серые варежки.
А потом Вика сделала совсем неожиданное: она застегнула мою куртку до самого верха (прищемив мне подбородок), надела на меня капюшон и затянула веревочки, чтобы ветер не задувал. Выполнив эти странные действия, она почему-то еще провела руками по моей голове и рукам, словно проверяя, достаточно ли я утеплен. Никто раньше мне такого не делал. Наверное, могла бы сделать Анна, но в Солт-Лейк-Сити было слишком тепло для зимней одежды.
– Так лучше, – сказала она, улыбнувшись.
– Да. – Я только растерянно мигал.
– Хочешь еще покататься?
– Ну… Я, если честно, плохо катаюсь.
– А ты держись за меня. – Она схватила меня за руку, так просто, словно это нормально, когда мальчик и девочка вот так держатся за руки, и потянула за собой. – Тогда не упадешь!
«Или мы упадем вместе», – мысленно добавил я, но мне было все равно. Она держала меня за руку! Еще несколько минут назад я боялся к ней подойти, а теперь ее ладонь в моей ладони. Неужели мы правда поженимся?
Со мной Вика каталась медленней, так что я не падал и держался очень даже ничего. Чтобы не концентрироваться на ногах и не думать о каждом следующем движении, я решил завести с ней разговор.
– Почему ты сюда попала?
– Моя мама умерла.
– От чего?
– От рака.
– А папа?
– Его не было никогда, прочерк стоит.
– А больше у тебя никого не было?
– Нет, никого.
Я спохватился, что, наверное, задеваю ее своими вопросами – сам-то я привык, когда у тебя никого нет, и для меня это ничего такого. На всякий случай я сказал:
– Извини. Мне жаль.
– Все нормально. Так бывает.
Мы помолчали немного.
– Меня, кстати, Вика зовут.
Я чуть не ляпнул: «Я знаю». Вовремя вспомнил, что нельзя себя выдавать.
– Я Оливер.
– По-настоящему?
– Да, я так решил. Значит, по-настоящему.
Вика кивнула:
– Это точно. В начальной школе меня два года все звали Жанной, представляешь? Потому что я так решила. В честь Жанны д’Арк!
– А потом?
– Потом мне надоело, и я сказала, что больше не Жанна. Но пока я была Жанной, это тоже было по-настоящему, понимаешь?
– Понимаю. – Это была правда, я прекрасно ее понимал. – А я в честь Оливера Твиста.
– Да, я так и подумала.
– Ты читала Оливера Твиста?! – удивился я.
Наша баторская библиотека не то чтобы могла похвастаться посетителями, я редко встречал ребят, которые хоть что-то читали.
– Я видела фильм. Мы ходили на него с мамой в кинотеатр. Я была маленькой. Кажется, я еще даже не была Жанной. – Она засмеялась на последних словах, но потом снова резко стала серьезной. – Зато я читала «Без семьи» Гектора Мало. А теперь… Вот.
Наверное, она хотела сказать: «А теперь я тоже без семьи», но я почувствовал, что если она договорит эту фразу, то заплачет. Мне не хотелось, чтобы она плакала. Тогда я должен был бы ее успокаивать, а я не знаю как: я боюсь трогать девчонок, вдруг это вообще запрещено?
Чтобы подбодрить ее, я сказал:
– Ты не такая, как все здесь. Это сразу видно. Так что тебя заберут домой.
– А какая я?
– Ты… Домашняя. И все поймут, что тебя нужно забрать, как только увидят.
– Я хочу домой, – негромко сказала она.
– И я.
У меня защемило в груди от понимания, что на самом деле все мои фантазии – ничто. Наши дома в разных странах.
Приходили Анна и Бруно, мы гуляли вокруг детской площадки, и они спросили, есть ли у меня фейсбук. Я спросил, что это – фейсбук[2]?
– Такая социальная сеть, – пояснила Анна.
Я все равно не понял. «Социальная сеть» звучало ничуть не понятней, чем «фейсбук*».
– Калеб спрашивает. Он бы хотел с тобой переписываться, пока ты не приедешь, – пояснила Анна.
– Это на сенсорном телефоне?
– Ага.
– У меня же забрали.
– А, точно… – Они с Бруно устало переглянулись.
Бруно в тот день был похож на нахохлившегося воробья – вжал голову в дутый воротник пухлой светло-серой куртки и переминался с ноги на ногу. Руки у него были запрятаны глубоко в рукава, а меховая шапка съезжала на глаза. Это его первая зима в России.
– А компьютер у вас есть? – стуча зубами, спросил он.
– В компьютерном классе стоят несколько, но там черт-те что, за них все дерутся, потому что очередь не соблюдается.
Они снова покивали, а потом тему сменили: спросили, что за девочка со мной была, когда они пришли. Это мы с Викой лепили снеговика и болтали. Когда Анна с Бруно подошли, она вежливо сказала: «Не буду мешать» (ну ничего себе манеры) – и отошла куда-то.
Я ответил:
– Просто девочка.
Конечно же, она была не «просто девочка». Но я не мог даже самому себе признаться, что влюблен в нее по уши, потому что тогда бы пришлось думать, что мы больше не увидимся после моего отъезда в Америку. А к чему эти мысли? Только зря расстраиваться. И болтать об этом – лишняя трата времени, так что я ничего Анне и Бруно не рассказал. Они и не стали лезть, у них тоже хорошие манеры.
После обеда меня подозвала к себе воспиталка и сказала, что Анна и Бруно оставили у нее в кабинете хороший телефон, чтобы я мог им пользоваться, когда захочу. Мне стало неловко: это уже второй мобильник, который они пытались мне подарить.
С трудом подключившись к баторскому вайфаю, я зарегистрировался на фейсбуке (под именем Оливера Твиста) и решил написать Калебу. Ввел его имя в поисковой строке и понял, что мне не хватает данных. Калебов на фейсбуке[3] было просто море – так просто не найдешь (хотя я добросовестно пролистал две страницы, вглядываясь в лицо каждому, кто выглядел лет на двенадцать).
С кнопочного телефона я позвонил Анне и спросил, как мне найти Калеба на фейсбуке.
– Ты зарегистрировался? – обрадовалась она. – Кинь мне ссылку!
– Чего?
– Можешь скинуть ссылку на свой профиль мне в вотсап.
По тяжелой тишине в телефонной трубке она, видимо, догадалась, что я ничего не понял. Слова вроде бы знакомые, но в осмысленное предложение никак не складываются.
– Ладно, потом вместе разберемся, – наконец произнесла она извиняющимся тоном.
Я расстроился, что придется ждать Анну с Бруно до следующей недели и не получится написать Калебу, но, когда я рассказал об этом Вике, она просияла:
– Я могу тебе помочь!
Мы засели под лестницей (там шансы, что нас кто-то заметит с телефоном и отнимет его, были значительно ниже), и она, как следователь, строго спросила:
– Так, скажи все, что ты о нем знаешь?
– Ну, он живет с геями…
– Да нет, я про фамилию, дату рожд… Стой, серьезно?
– Ага.
– Прикольно! – Она как будто обрадовалась. – Так, ладно, ты знаешь фамилию?