– Про Америку что-то говорят!
Вика перестала меня бить, и мы, сделав погромче, затихли в ожидании новостей. Я не понимал, почему по телевизору не рассказывают, что в Америке скоро Рождество и что там дома в спальных районах украшают круче, чем главную площадь Стеклозаводска, – по-моему, впечатляющая информация.
Вместо этого мужской голос за кадром передавал:
– Сегодня президент США Барак Обама подписал так называемый «акт Магнитского». Россия готовит ответные меры.
– Просто какая-то чепуха, – подвела итог Вика. – Нас это не касается.
– Ага, – кивнул я и снова хлопнул ее подушкой.
Мы опять повалились на диван, хохоча и уворачиваясь от мягких ударов. Нас это не касается!
Во всяком случае, мы были в этом уверены.
Во вторник Бруно хотел сводить нас с Викой в кино на «Хранителей снов», но Вика пойти не смогла, потому что какая-то супружеская пара сорокалетних седых стариков решила с ней познакомиться. Я пытался уговорить Вику отказаться от общения с ними и пойти с нами в кино.
– Но мне же тоже нужна своя семья, – несколько виновато говорила она. – Ты свою уже нашел, а я – нет.
– Они старые и некрасивые. – Мне казалось, что мои аргументы более чем логичны. – У мужика нос крючком!
– Ну и что? Это не главное.
– А вдруг они будут тебя обижать? – Я был уверен, что несимпатичность напрямую связана с намерением обижать детей. – Он похож на Грю из «Гадкого Я».
– Но Грю оказался хорошим человеком.
Черт, а я и забыл.
– Ну… Хорошо. – Я сдался. – Но ты ведь не перестанешь проводить время со мной из-за этого?
Вика ответила, что я дурачок. Надеюсь, это на девчоночьем языке это означает: «Нет, не перестану».
А в кино мы с Бруно сходили вдвоем. Посмотрели мультик о злом духе, который хотел разрушить детские мечты и надежды, чтобы ребята перестали верить во всякие малышковые чудеса, ну типа Санта-Клауса и Зубной Феи (в которых я уже давным-давно не верю). И хотя это супердетский сюжет, мне все равно понравился мультик: я думаю, разрушать детские мечты – последнее дело, и иногда стоит об этом напомнить.
Вся оставшаяся неделя оказалась размазанной, будто клякса по листу бумаги. Мне было скучно.
Вика просто пропала со своими стариканами. По утрам мы не виделись вообще, потому что Вика училась в обычной школе, а я – в школе для дураков. Я возвращался еще до обеда, а она – после, и, даже если мне удавалось ее поймать, она быстро извинялась и говорила, что у нее куча дел.
И вот что это за куча: среда – поход в зоопарк в компании стариков, четверг – поход в театр в компании стариков, пятница – катание на лыжах в березовой роще в компании стариков. А на выходные они просто взяли ее к себе в гости! Захватывающе, правда? А я думал, что в выходные мы снова пойдем к Бруно и Анне.
Кстати о них. Они на неделе не пришли ко мне ни разу. Я написал им и спросил, почему так, но Анна коротко ответила: «Извини, сейчас совсем нет времени». Мне казалось, что против меня сговорился весь мир.
Один раз Баха, который уже пару месяцев до меня не доколупывался, поймал меня в коридоре и больно-больно начал тереть кулаком макушку. Это, конечно, у него не злой жест, даже дружелюбный, можно сказать, но он при этом неприятно-довольным тоном спросил:
– Что, американец, нервничаешь?
Я не понял его вопроса.
– Не нервничаю, – просто ответил я.
А сам думаю: он догадался, что я влюбился в Вику?
Уточнил:
– А чего мне нервничать?
Тот только плюнул через плечо (да, прямо на линолеум в коридоре).
– Следи за новостями, дружок.
Тем же вечером я включил в игровой телевизор, но ничего интересного там не передали.
Повышение тарифов ЖКХ…
Саммит «восьмерки»…
У Госдумы задержали около тридцати протестующих…
Я мысленно посмеялся над тем, что «госдума» звучит как «госдура», и выключил телевизор.
Весь день двадцатого декабря я думал только о том, что не успел попрощаться с Анной и Бруно. Они так и не пришли ко мне, совсем позабыв, что мы стоим на пороге конца света.
Первую половину дня я провел в школе, разглядывая небо прямо из окна – оно не предвещало беды, редкие облака лениво ползли по горизонту. Я смотрел на это огромное ярко-голубое пространство и не понимал: как это так – завтра его не станет? Что должно случиться, чтобы небо раскололось на две части, а на нас обрушился дождь из лавы и метеоритов? В моем представлении, если существует день, в который должен наступить конец света, то существует и день, в который ты начнешь замечать, что скоро человечеству крышка.
Но конец света 2012 года не давал никаких предпосылок. Последний день жизни на Земле тянулся до безобразия скучно. В столовой старшая повариха тетя Зина привычно переругивалась с младшей поварихой тетей Таней. На уроках истории нам рассказывали, что приговоренным к казни дают вкусную еду, а в баторе даже перед смертью подают кислый борщ.
После обеда нас отправили мыть полы в своих спальнях и коридоре. Неся тяжелое ведро в руке, я случайно врезался в воспиталку и пролил воду на ее мягкие туфли-балетки. Она выругалась сквозь зубы и отвесила мне подзатыльник.
«Завтра мы все умрем, и последнее, что она сделала для меня, – ударила», – со злостью подумал я, опуская ведро на пол и кидая в воду тряпку.
Хорошенько ее прополоскав и отжав, я подумал, разглядывая грязно-серые полоски на старой ткани:
«Завтра я умру, а последнее, что я делаю, – мою пол. Зачем?»
И я, конечно, бросил все, с гордым видом поднялся и пошел…
Шучу. Ничего я не бросил. Продолжил мыть пол, вот и все.
По правде говоря, это редкость – убираться в своих комнатах. Мы делали такое не чаще одного раза в месяц, в рамках «субботника», а иначе это было бы эксплуатацией детского труда. Так что обычно за нас убирались технички.
Сейчас каждый из нас мыл вокруг своей кровати и тумбочки, а потом мы, ползая на карачках, встречались с тряпками в центре комнаты – вот и все, пол считался вымытым.
Вместе с Валенком мы пошли в туалет – выливать грязную воду в унитаз. По дороге я шепотом спросил у него:
– Как ты думаешь, мы завтра умрем?
– Че?
– Я про конец света.
– Тебе что, пять лет? – усмехнулся он.
Никого, кроме меня, не тревожил приближающийся конец. Может, человек не боится смерти, когда ему нечего терять? Я могу потерять Анну и Бруно, жизнь в семье, переезд в Америку, а у большинства в нашем баторе никаких перспектив. Так что, может, и неважно – умрешь ты завтра или нет, если завтра всегда такое же, как сегодня, а сегодня – такое же, как вчера?
Вика все еще была в гостях у своих стариков, так что поделиться переживаниями было не с кем. Я пробовал написать Калебу, но и он весь день не отвечал на мои сообщения – видимо, в Америке вовсю готовятся к этому их Рождеству. Вроде бы там начались зимние каникулы.
Весь день я слонялся по баторским коридорам один, представляя, что конец света уже наступил, а выжил только я, потому что только я в него и верил и заранее спрятался в бункере. И эти пустые коридоры – они пусты не потому, что все галдят на улице или отсиживаются в гостях, а потому, что всем крышка. Я так и говорил мысленно: «Крышка». Сказать «Все погибли» было страшно, казалось, что это слишком серьезное заявление и что слова эти обладают особой силой, которая тут же заставит всех немедленно умереть. А крышка, каюк, отбросить коньки – оно не так пугает. Наверное, поэтому люди придумали таким образом заменять слова о смерти.
Ну, в общем, я хожу по коридорам, последний выживший, стараясь не наступать на горящие деревянные доски в полу, и осторожно смотрю наверх – вдруг на меня свалится потолок? Я ищу хоть одного такого же, как я, уцелевшего после конца света.
Наконец-то я смогу выйти из батора, и никто меня не остановит! Я уйду далеко-далеко за территорию и буду искать стариковский дом, где находится Вика, и, когда я его найду (ну чисто интуитивно: меня приведет туда сердце), Вика выйдет из разваливающегося дома живая и невредимая, и мы поймем, что на всем белом свете остались только мы вдвоем. И ей, делать нечего, придется любить меня, потому что других мальчиков для любви не останется. Так что мы поженимся, родим детей и построим новую цивилизацию, как в начале времен.
Я так замечтался об этом, что мне уже казалось, что конец света – это не так уж и плохо.
Но после отбоя эти фантазии смешались с неясной тревогой и не принесли мне того радостного спокойствия, как это было днем. Мне вдруг стало страшно, что если я усну, то уже никогда не проснусь, потому что ночью на нас свалится метеорит.
Определенного представления о том, как именно случится конец света, у меня не было. Каждый раз я представлял его по-разному: то метеорит, то извержение всех вулканов, то океаны выйдут из берегов, то земля под ногами разойдется, и мы провалимся в лаву. А может, все и сразу.
Измученный этими образами, я поднялся и пошел в туалет, чтобы умыться и попить воды.
Проходя мимо игровой, заметил, что комната мерцает, как когда включен телевизор. Заглянул туда – и правда: воспиталка заснула, сидя в кресле, а телевизор тихонечко, еле слышно, продолжал работать. Я посмотрел на часы (игровая – одно из немногих мест, где можно было увидеть часы): до конца света оставалось меньше десяти минут. Не идти же теперь спать, когда я знаю об этом. Пришлось сесть на пороге игровой и ждать.
Уже через несколько минут я утомился и даже забеспокоился: те племена майя не говорили случайно точного времени? И по какому часовому поясу конец света должен наступить? Ведь когда в Стеклозаводске полночь, где-то еще – вчерашний день, а в Америке вообще утро двадцатого декабря. Как же тогда разобраться, во сколько именно нас всех укокошит?
Я рассуждал: может быть, выделить самую главную страну, на которую можно ориентироваться, и подумать, сколько времени сейчас там? По-моему, как ни крути, а самая главная – Россия. Она занимает весь глобус. Так что если Россия перестанет существовать, значит, перестанет существовать полпланеты, а это значительная потеря, так что наверняка майя ориентировались на Россию и московское время, а в Стеклозаводске столько же, сколько и в Москве, – получается, все верно, и до конца света три минуты.