– Не уходи без меня! Не уходи!
Следом за мной выбежал Борис Иванович, хватая сзади за плечи и не давая бежать дальше. Я видел через решетчатую сетку забора, как Анна растерянно смотрела на меня, словно не зная, что ей делать, но Борис Иванович закричал:
– Иди! Иди! Не береди ему душу!
И она, отвернувшись, стала уходить от меня, а я орал:
– Нет! Пожалуйста! Мама! Не уходи! Я тебя ненавижу!
Последнее – это Борису Ивановичу, потому что он, как мне казалось, прогнал ее.
И так я вопил без остановки до тех пор, пока меня, затащив обратно в дом, не бросили на кровать.
Я думал, что проведу у Бориса Ивановича и тети Оли все зимние каникулы, но меня отправили в батор раньше, еще до Рождества. Наверное, я все испортил своими слезами и истериками, и они больше не хотели меня видеть.
А Вику, похоже, навсегда оставляли в семье, потому что прощалась она со мной как в последний раз: обняла три раза, когда я уже стоял одетый на пороге, и чуть не плакала. Я даже спросил, что с ней, но она ответила:
– Ничего, просто настроение такое.
Я догадался, что она больше не вернется в батор и просто не хочет мне об этом сообщать, чтобы я не расстраивался. Жалеет меня, короче.
– Не надо меня жалеть, – буркнул я вместо «пока» или «увидимся». Опять невежливо получилось, но было уже все равно.
Борис Иванович подвез меня к батору на своей машине и, когда я выходил, сказал мне напоследок:
– Ну, удачи, малыш. Дай бог, чтоб все получилось.
– Что получилось? – не понял я.
– Удачи, – повторил он, как заевшая пластинка.
Я пожал плечами и захлопнул дверцу машины. Мало ли, старикам свойственно чудить.
У ворот меня встретила воспиталка и проводила до спальни – мне показалось это странным, как будто меня ведут под конвоем. Там она гаркнула на Валенка, растянувшегося с комиксами на полу, а мне сказала:
– Сумку не разбирай.
– Почему?
– Не разбирай.
Я даже рассердился: все взрослые резко превратились в попугаев? Когда она ушла, Валенок, снова ложась на пол, лениво предположил:
– Может, тебя заберут?
– Куда?
– «Куда»! – передразнил он, кривляясь. – В семью, дубина. Тебя ж по телику показывали.
– По телику? Ты видел?
– Ага, мы все в игровой смотрели, – гоготнул он. – «Я хочу найти маму и папу, я хочу в семью…»
– Я ничего такого не говорил.
– Ну да, ну да…
Я сел на кровать и твердо заявил:
– Я ни в какую семью не пойду.
– Кто тебя будет спрашивать?
– Они обязаны меня спрашивать. Помнишь, нам говорили? Без нашего согласия нас не могут никому отдать, мы же свободные люди.
Валенок, не отвлекаясь от комиксов, снова гоготнул:
– Свободные люди, а гуляем по расписанию.
От злости я чуть было не пнул его по ногам, которые он, развалившись поперек спальни, протянул аж до моей кровати. Подавив в себе этот порыв, я перешагнул через Валенка («Эй, перешагни обратно, а то не вырасту!») и отправился в игровую – придумывать план.
Ясное дело, что ни в какую семью мне не надо, но насчет свободы Валенок прав: если они могут запихнуть меня в психушку, то могут отправить и в любую семью, разве нет? Можно, конечно, этим новоявленным родителям не понравиться, сказать, что у меня ВИЧ, напугать заразной кровью, но будет ли от этого какой-то толк, если они уже обо всем знают? Раз придут забирать, значит, наверняка в курсе, и это их не испугает.
Я все ломал голову, как бы испортить о себе впечатление настолько сильно, чтобы они, как и все остальные, отказались от меня, но на ум ничего не шло, да и к тому же не покидало ощущение, что это все какой-то план, что меня заберут в любом случае и в любом виде.
В игровую пришли Баха и Цапа – я подумал, что сейчас сгонят с мягкого кресла, и уже хотел было сам уйти, но они развалились на пуфиках перед теликом, а Баха даже любезно спросил:
– Че с лицом?
– Ничего, – буркнул я.
– А че ты тогда сидишь с таким видом, будто говна пожрал?
– Ничего!
– Так если ничего, то не корчи такую рожу, – рассудил Цапа. – А если корчишь, то говори, что случилось.
Их грубоватый, но участливый тон тронул меня, и на секунду я даже забыл, с кем имею дело, – захотелось рассказать все как есть.
– Кажется, меня заберут сегодня.
– В семью?
– Ага.
– А ты че, не хочешь?
– Нет, я хочу к Анне и Бруно, в Америку.
– Ну туда тебе не попасть, – произнес Цапа с несвойственным ему сочувствием.
– Тогда никуда не хочу.
Баха как бы между прочим рассказал:
– У меня был знакомый, который тоже не хотел в семью, поэтому он ночью пырнул своего приемного отца заточкой.
– Тоже предлагаешь всех перерезать? – огрызнулся я.
– Можем научить делать заточку, – с глупым смешком подхватил Цапа.
Заметив, что их идея не вызвала у меня энтузиазма, они начали предлагать другие варианты – все они звучали, словно вырванные из игры «Как достать соседа», в которую мы играли на баторском компе несколько лет назад.
– Подсыпь им что-нибудь в еду.
– Сделай вид, что забыл выключить воду, и затопи всю квартиру.
– Когда я еще жил с отцом, он выгнал моего кота, потому что тот начал таскать к нему в кровать дохлых крыс. Можешь тоже так попробовать.
Это Цапа сказал, а Баха засмеялся так, будто это лучшая шутка в мире. Если бы не мое плачевное положение, я бы тоже нашел это смешным, но тогда я только смерил их сердитым взглядом и отвернулся.
Посчитав меня скучным для дальнейшего разговора, они отвернулись к телику и начали переключать каналы: новости, мультики, сериал «Обручальное кольцо», клип Димы Билана и так по кругу.
Я до самого вечера просидел, притаившись в кресле, пытаясь представить, кто будут эти люди и какая рядом с ними будет жизнь. Даже начал жалеть, что устроил такую истерику в доме Бориса Ивановича и тети Оли: если бы я знал, если бы я мог хотя бы предположить, что меня отдадут незнакомцам, я бы лучше остался с ними.
Я так долго был неподвижен, что, когда всех стали зазывать на ужин, не сразу сообразил, как пошевелить руками и ногами. Тело одеревенело и плохо слушалось. Воспиталка, встав надо мной, поторапливала, и больше из вредности я сказал:
– Я не пойду, я не голодный.
– Пойдешь.
– Не пойду.
– Пойдешь! – твердо ответила она. – После ужина выходи с вещами в холл, понятно?
– Куда меня увозят?
– В Америку, – иронично произнесла она, и я понял, что она просто смеется надо мной.
– Не смешно, – негромко буркнул я, выбираясь из кресла.
По пути в столовую я вглядывался в лица всех взрослых людей, которые казались мне незнакомыми, и пытался понять, кто из них заберет меня сегодня. От этого все встречные выглядели как те самые «они» – злобные монстры из кошмаров.
Макароны с тушеной курицей и чай с лимоном – таким был мой последний ужин в баторе. Если бы я знал, что он последний, я бы, наверное, отнесся к нему иначе. У баторской еды специфичный вкус, хотя готовится она из обыкновенных продуктов, но только там, в стенах детдома, эти продукты приобретают странный привкус – я бы никогда об этом не узнал, если бы не бывал в разных семьях и в конце концов не попал в свою. Это сложно объяснить, но мысленно я так его и прозвал – «баторский вкус», который приобретает любое блюдо, приготовленное в огромных кастрюлях с надписями («Борщ», «Компот») и небрежно раскиданное по отколотым тарелкам. Вкус сиротства и безнадеги. Теперь-то я знаю, что все то время, что я ел холодные переваренные макароны, другим детям с любовью готовили мамы и папы.
Не знаю, почему я тогда ни с кем не попрощался. До последнего не верил, что происходящее – правда. Все думал, что никуда не поеду, что меня не заставят, и так был в этом уверен, что вел себя как обычно. Назвал Кабана чавкающей свиньей, а Валенка – придурком (он отщипывал от хлеба крошки, скатывал их в серые комочки и складывал обратно, в общую тарелку с хлебом). Это было последним, что я им сказал, после чего решительно поднялся, дал себе обещание не поддаваться ни на какие уговоры и так же решительно отнес свою посуду в мойку. Ну а потом – на выход, бороться за свои права.
Только никакой борьбы не получилось. Потому что не нужна была эта борьба.
В холле меня ждали Анна и Бруно, и выглядели они так же, как в тот день, когда приехали забирать меня на каникулы: о чем-то перешептывались возле вахты. Я, не стесняясь посторонних взглядов, тут же бросился к ним: сначала кинулся обнимать Анну, потом Бруно. Они улыбались, обнимали меня в ответ и трепали по волосам, но что-то все-таки было не так – во всем сквозило неясное напряжение.
– Ты вещи взял? – Анна улыбнулась, но я успел заметить ее нервную интонацию.
– Сейчас схожу. А это вы меня забираете? Правда?
Но вместо ответа Бруно почти прикрикнул на меня:
– Faster, Оливер!
Обескураженный таким несвойственным ему тоном, я, слегка обиженный, все же поторопился за сумкой. Когда бежал обратно, кто-то крикнул мне в спину:
– Тебя забирают?
Я только отмахнулся: мол, тороплюсь. И услышал негромкое:
– Пока, Оливер.
Удивившись такому обращению, я резко остановился. Оглянулся: а это Костян, который когда-то в столовой бросил мне: «Не разговаривай со мной, спидозный». Ох, как все меняется.
– Пока, Костя, – ответил я и снова заторопился, завернул на лестницу.
Так и получилось: Костя, с которым мы в лучшем случае разговаривали пару раз, был единственным, с кем я попрощался в баторе.
Прибежал, а у взрослых все как в прошлый раз: бумажки для того, бумажки для сего, перепроверка документов. Только теперь здесь были и воспиталка, и завучиха, и какая-то незнакомая короткостриженая женщина с сережками до плеч, и все ужасно нервничали и раздражались. Даже Анна и Бруно прикрикивали друг на друга («Вот, клади это сюда, да куда ты положил, ты что, слепой!»). Потом кто-нибудь, кто больше накричал, говорил: «Извини», а второй говорил: «Да ничего», а потом они снова из-за чего-нибудь психовать начинали.