Цыганка взирала на него быстро, и взглядами своими проникала въ самое его сердце.
— Ну, молодецъ, — сказала она ему, — хотя я тебя нѣсколько и удивляю, но ты отнюдь страшиться меня не долженъ; ибо не учиню я тебѣ ни малѣйшаго зла. Какъ видъ твой чрезвычайно меня плѣнилъ, то и постараюся я о твоемъ благополучіи. Въ слѣдствіе чего и совѣтую я тебѣ предаться совершенно въ мои руки, за что и обѣщаю такое щастіе, которое превзойдетъ всѣ твои надежды.
— Мнѣ предаться въ ваши руки сударыня? — отвѣчалъ ей Рихардъ, взирая на нее въ свою очередь съ великимъ ужасомъ. — Хотя смотря на васъ и чувствую я къ тому великую склонность; я право полюбилъ васъ съ самаго перваго взора: но столь презрѣнное ремесло, каково есть ваше, вселило въ меня сперва отвращеніе; нынѣ же, когда позналъ я справедливость вашей науки, обладаетъ мною ужасъ… Какъ же хотите вы, чтобъ отдался я въ ваши руки?..
— Сынъ мой! — сказала ему цыганка съ чувствительнымъ видомъ, произнося слова свои ласковымъ голосомъ, — изжени изъ себя недовѣрчивость, ужасъ и всякой страхъ. Захочу ли я тебя обмануть? ибо какъ ты еще очень молодъ, нещастливъ, и, такъ сказать, оставленъ отъ всего свѣта: то мои намѣренія и состоять только въ томъ, чтобъ сдѣлать тебя щастливымъ. Впрочемъ какъ употребляю я науку мою только для того, чтобъ помочь твоимъ нуждамъ и слабостямъ, и защищать тебя отъ всѣхъ людей; и естьли совѣты мои будутъ заключать въ себѣ самое строгое нравоученіе; есть-ли всѣ они станутъ стремишься единственно къ тому, чтобы наставить тебя на путь истинны и благополучія: то какъ можно тебѣ имъ не слѣдовать не прилѣпиться ко мнѣ?
Рихардъ смотрѣлъ на цыганку наполненными удивленія глазами; да хотя и взиралъ онъ на нее весьма пристально, но она не сводила съ него очей своихъ; да и были видны на лицѣ ея истинна, благородство и самое величество, что и восторжествовало надъ бывшею на ней тогда странною и изодранною одеждою.
Сія женщина видя, что Рихардъ наблюдалъ молчаніе, не прерывала онаго самое малое время, а по томъ усматривая во взорахъ его, что онѣ нѣсколько уже на желаніе ея склонялся, сказала ему:
— Время намъ очень дорого, и либо наука моя обманываетъ, или сердцѣ твое раздирается различными страстями, коихъ стремленіе надлежитъ тебѣ, сколько можно, умѣрять. Хотя и безпокоишься ты о своей безопасности и жизни, но есть также и другія люди…
— Эхъ! кто бы ты такова ни была, — вскричалъ Рихардъ, — смертная ли, Ангелъ ли, или пришедшій для вспомоществованія мнѣ въ семъ уединенія благодѣтельной демонъ; но понеже ничто не убѣгаетъ отъ твоего знанія, то пожалуй скажи мнѣ, кто я таковъ, куда надлежитъ мнѣ шествовать, и какъ могу я избавиться изъ столь опаснаго мнѣ пребыванія? Какъ могу я убѣжать отъ себя самого? ибо ненавижу, мержуся и проклинаю самъ себя.
— Пожалуй не доходи до такихъ крайностей, — сказала она, — проистекающихъ отъ единаго только твоего отчаянія, которое не можетъ назваться ни благоразумнымъ, ни также основательнымъ. укроти твое любопытство, кое доводишь ты уже до такого степени, о какомъ я тебѣ предсказывала. Да хотя не давно и не хотѣлъ ты ничего отъ меня свѣдать, но теперь уже спрашиваешь ты меня слишкомъ много, и даже о такихъ дѣлахъ, коихъ преждевременное знаніе можетъ причинить тебѣ вредъ, Знай, что ты совсѣмъ не то, чемъ кажешься нынѣ; болѣе же ничего я тебѣ сказать не могу. Но учинясь нещастливымъ, отъ проступковъ твоихъ родителей, заслуживаешь ты твоею покорностію къ Небесамъ, кротостію и терпѣніемъ, возвратиться на прежнюю свою степень. Только по тебѣ и знать надобно и не мѣшать мнѣ управлять твоими поступками, въ чемъ и требую я отъ тебя самаго слѣпаго повиновенія. Сиръ Георгій, соскучивши тщетными своими поисками, пересталъ гоняться по твоимъ слѣдамъ, которые умѣла я отъ него скрыть. Всѣ служители его возвратились уже по домамъ; а притворное платье и учинитъ тебя во время выходу твоего изъ сего мѣста безопаснымъ. Со всемъ тѣмъ пожалуй не удивляйся, съ какомъ бы образѣ ты меня ни увидѣлъ, и знай, что ни одинъ изъ нихъ не будетъ моимъ настоящимъ, но всѣ оные стану я воспринимать на себя для твоего покою, безопасности и благополучія, которое съ нынѣшняго времени и учинится дражайшимъ предметомъ всѣхъ моихъ желаній.
Ничто не могло сравниться съ удивленіемъ и смущеніемъ Рихардовымъ; да хотя цыганка чрезмѣрнымъ своимъ знаніемъ (о силѣ коего былъ онъ увѣренъ), привлекательнымъ лицемъ своимъ, рѣчами и лестными обѣщаніями и могла бы поколебать его душу, но не до такого степени, дабы онъ ей ввѣрился, а влекло его къ ней нѣчто другое. Душа его раздѣлена была между страхомъ и почтеніемъ; чувствовалъ онъ, что сердце его стремилось къ ней весьма сильно, почему цѣлуя ея руки, и орошалъ онъ ихъ своими слезами.
— Такъ я тебя, Рихардъ, уже побѣдила, — сказала она ему; — да о будешь ты моимъ. Пойдемъ, сынъ мой, да хотя и надѣюсь я, что позволишь ты мнѣ называть тебя впередъ симъ именемъ, но нѣкогда буду я называть тебя онымъ съ гораздо большимъ удовольствіемъ, нежели нынѣ.
— Увы! — сказалъ Рихардъ, — я уже ни отъ кого названія сего не услышу.
— Я знаю сіе, — сказала цыганка, — и какъ лишился ты тѣмъ великаго удовольствія, то я тебя за оное и награжу; но должно, чтобъ открылъ ты мнѣ свое сердце съ совершенною довѣренностію какъ такой женщинѣ, которую станешь ты называть столь нѣжнымъ именемъ… Развѣ позабылъ ты Миссъ Доротею?..
— О Небо! государыня моя, — вскричалъ Рихардъ, — вы поражаете мое сердце… Нѣтъ, я ее никогда не позабуду; да и думаю, что воспоминаніе о томъ, что столь худо заплатилъ я за ея ко мнѣ милости, и что лишилася она отъ того родительской любви, учинитъ меня нещастнымъ во всю жизнь мою. Увы, государыня моя! я въ самомъ дѣлѣ былъ невиненъ, или по крайней мѣрѣ казалось мнѣ такъ; да хотя и желали открыть мнѣ глаза, но я не хотѣлъ на то согласиться, и противъ воли моей учинялся наинеблагодарнѣйшамъ человѣкомъ; да и чуть было не потерялъ отъ того своей жизни…
— Хотя былъ ты очень неостороженъ, дитятко, — подхватила цыганка, — но гораздо меньше, нежели Сиръ Георгій и Милади…
— Я на то довольно наказанъ, — отвѣчалъ ей Рихардъ, — ибо оскорбилъ я Миссъ Доротею. Какъ разлученъ я съ нею навѣки и не могу жить безъ того, чтобы съ нею не видаться, то и надѣюсь очень скоро умереть…
— Сынъ мой! ты отнюдь не долженъ заниматься столь печальными мыслями; ибо какъ любишь ты страстно, то и конечно нещастливъ, что влюбился въ такую особу, которой состояніе столь много не сходствуетъ съ твоимъ. Но пожалуй не печалься; щастіе весьма часто перемѣняется.
— Боже мой! — вскричалъ Рихардъ, — ниспосли щедроты свои на любезную мою Доротею. Да не возъимѣетъ она у себя столь низкихъ мыслей, и да не устыдятся отъ любви моей никогда.
— Ты мыслишь очень благородно, за что и достоинъ лучшей участи; но я не совѣтую тебѣ надѣяться на щастіе слишкомъ много. Со всемъ тѣмъ, естьли станешь ты поступать съ благоразуміемъ, то можетъ быть произойдетъ, что можно тебѣ будетъ жениться на Миссъ Доротеѣ, не причиняя ей стыда.
— Не ужъ-то я на ней когда нибудь женюся? — сказалъ Рихардъ въ величайшемъ восторгѣ; — и вы позволяете мнѣ того надѣяться?
— Я не хочу, — подхватила цыганка, — чтобъ предавался ты столь сильнымъ восторгамъ, ниже открыть тебѣ о столь важномъ таинствѣ; но ты можешь думать, что человѣческое благоразуміе, вспомоществуемое Небомъ, можетъ премѣнить твою судьбину, естьли только станешь ты поступать съ благоразуміемъ и терпѣніемъ. Но теперь предай ты себя совсѣмъ во власть мою, и перемѣни сіе платье, которое бы было для тебя слишкомъ опасно; войдемъ въ домъ сей, гдѣ и дамъ я тебѣ одежду, которая будетъ гораздо болѣе приличествовать къ новому твоему состоянію.
Цыганка входитъ съ Рихардомъ въ ту маленькую горницу, гдѣ проводилъ онъ все время своей болѣзни, сказавши ему, чтобъ онъ ее тутъ подождалъ, и вышла вонъ; а по маломъ времени и возвратилась, неся въ рукахъ своихъ женское, хотя весьма простое, но купленое ею у доброй Франки самое чистое платье. А какъ не зналъ онъ, какъ надѣть оное, то она ему въ томъ и помогла; послѣ чего, посадя его на стулъ, сказала слѣдующее:
— Хотя и кажется тебѣ весьма странно, что одѣла я тебя въ сіе платье, но нѣкогда узнаешь ты, сколько оно для тебя полезно. Теперь же долженъ ты словами своими увѣрить всѣхъ живущихъ здѣсь въ томъ, что я о тебѣ имъ сказала.
— Я увѣрила Франку и всѣхъ ея дѣтей, что была ты дочь дворянина изъ Кентскаго Графства Томаса Кавсона, и называешься Аробеллою, прибавя, что какъ принуждали тебя вытти за такого мужа, которой былъ тебя гораздо старѣе, то и убѣжала ты изъ отцовскаго дому, съ тѣмъ намѣреніемъ, дабы здѣсь укрыться, и что родитель твой, позабывъ нанесенное ему тобою огорченіе, прощаетъ тебя во всемъ, и ищетъ уже цѣлые три мѣсяца, будто свѣдалъ онъ о твоемъ здѣсь пребываніи, въ одномъ ближнемъ и отстоящемъ отсюда только въ 5 верстахъ замкѣ; въ слѣдствіе чего и отъѣжжаю я теперь для того, чтобы его о томъ увѣдомить. И какъ послѣ завтра пріѣдетъ онъ сюда конечно, то и совѣтую я тебѣ изготовиться къ его принятію. Прощай, Миссъ Арабелла Кавсонъ; мы скоро опять съ тобою увидимся.
Только что цыганка вышла, то и вошла въ сію горницу Долли съ своею матерью.
— Ахъ, ахъ, Миссъ! — вскричали онѣ: — мы уже давно то думали; ибо какъ видѣли мы нѣжное лице ваше и слышали пріятной голосъ, то это служительское платье и не пристало къ вамъ совсѣмъ; да и можно было усмотрѣть, что шито оно не на васъ. Теперь дѣло идетъ на ладъ, и батющка нашъ пріѣдетъ сюда послѣзавтра. Пожалуйте успокойтесь, и какъ не ѣли вы уже цѣлые три дни, то и не льзя никому васъ за то похвалить.
Рѣчь сія смутила Рихарда, и понеже былъ онъ весьма стыдливъ и совсѣмъ не могъ лгать, то молча и представилъ онъ совершенно то лице, какое отъ него требовалося. А какъ до сего времени разность пола препятствовала Долли и ея матери обходишься съ нимъ съ большею вольностію, то тогда уже и ласкали онѣ его слишкомъ много, что и было для него чрезвычайно трудно. Со всемъ тѣмъ какъ вечеръ того дня, такъ и на другой день поступалъ онъ такъ, что не льзя было примѣтить ничего, по чему бы могъ кто нибудь заключить, что былъ онъ не дѣвушка.