— Бедный мальчик. Ну, пойдем к нему.
Квартира Алтунина была в том же подъезде большого каменного дома, только выше этажом. Состояла она из трех комнат. Всюду горел свет. Вовик сидел на кровати и полусонным голосом выводил:
— Где моя мама? Хочу маму.
У Елены Гавриловны сжалось сердце. Она в первую минуту даже растерялась. Потом села к кровати и взяла руку мальчика в свои ладони.
Наташа и Володя уже второй год жили без матери. Им казалось, что она куда-то уехала и должна скоро вернуться. Ее бусы из прозрачного янтаря были накинуты на мраморную женскую статуэтку возле зеркала. Здесь же лежали два зеленых гребешка и трубочка с губной помадой. В прихожей стояли резиновые ботики и висела беличья шубка.
Как-то вскоре после вселения Алтунина в эту квартиру Елена Гавриловна попросту сказала ему, что шубку надо бы убрать с вешалки, иначе ее может испортить моль. Но потом пожалела о своем совете и больше никогда не повторяла его.
С Наташей и Володей Елена Гавриловна подружилась сразу же, как только отец привез их в этот город. Случилось так, что Алтунин, не успев распечатать вещи, уехал по вызову в управление дороги и пробыл там почти двое суток. Все это время дети находились у Елены Гавриловны. Спали они на ее кровати. Ей очень непривычно было слышать по ночам их тихое безмятежное посапывание. Она часто поднималась с дивана, зажигала ночник и подолгу смотрела на своих гостей, сперва с любопытством, потом с какой-то теплотой, которой не испытывала никогда в жизни.
С тех пор Наташа и Володя стали прибегать к Елене Гавриловне смело, как домой. Она тоже навещала их частенько, приносила им конфеты, пряники. Правда, месяца три назад эти хорошие отношения между ними чуть было не испортил сам же Алтунин.
В тот день в депо совершенно неожиданно приехала строительная комиссия. Зная, что Прохору Никитичу быстро от нее не отделаться и что Наташа учится во вторую смену, Елена Гавриловна поторопилась в детский сад за Вовиком. Она одела его, повязала ему на шею свой бордовый шарф и увела в Дом техники на вечер художественной самодеятельности.
Туда же часа через два пришел Алтунин. Может, он был расстроен придирками комиссии, а может, его разозлило то, что Чибис с Вовиком сидели на виду у рабочих и машинистов, только он сразу же взял сына за руку и повел из зала. Елена Гавриловна тоже встала и пошла следом. В вестибюле он остановил ее и сказал сухим категорическим тоном, что в семейной опеке со стороны партийного руководителя не нуждается и что советует больше подобных экспериментов не устраивать.
В ту ночь Елена Гавриловна долго не могла уснуть. Она сидела на диване и плакала. Ей вспомнилось, как в сорок четвертом пришло извещение, что муж ее, Николай Зеленцов, старшина первой статьи, кавалер ордена Славы, погиб. Она так же вот плакала по ночам. Потом целых восемь лет не могла заставить себя поверить, что Николая уже нет в живых. Ей все время казалось, что он где-то в пучине бушующих вод уцепился за обломок корабельной мачты, полуживой доплыл до чужого берега и там, закованный врагами в цепи, ждет удобного момента для побега. Сколько раз во сне она разыскивала его по глубоким мрачным ущельям. Неистово била кулаками в железные двери, но они не открывались.
Однажды, когда пассажирский поезд, на котором Елена Гавриловна работала проводницей, стоял на двадцать третьем разъезде, ей вдруг показалось, что она увидела Николая. Желтый флажок мгновенно выпал у нее из рук. Но в ту же минуту стало ясно, что перед ней чужой человек, дежурный по разъезду. И все же она волновалась, не могла отвести от него взгляда. Он тоже стоял у вагона, чего-то ожидая. Потом, когда скрипнули колеса, этот незнакомый человек сказал тихо: «Приезжайте снова, я буду ждать вас». И долго махал рукой уходящему поезду.
Дежурного звали Бронников. В записках, которые она стала получать от него, он так же подписывался «Бронников». И то ли потому, что действительно было в нем что-то от Николая, то ли просто ей очень хотелось этого, только полюбила она его со всей неистраченной женской пылкостью. И все было бы, наверное, хорошо, но… За пять дней до свадьбы он вдруг не вышел к поезду. Встревоженная Елена Гавриловна, оставив вагон, побежала к дому с приметными резными наличниками, куда уже не раз приводил ее сам Бронников. Возле дома толпились люди, чего-то ожидая. А между наличниками, под развесистыми карагачами, стояла крышка гроба.
До сих пор остались в памяти у Елены Гавриловны слова матери Бронникова: «Терпи, дочка. Паровоз, он бездушный».
До самого вечера пролежала она в тот день на полынном степном кургане, забыв от горя обо всем на свете. То были вторые слезы и, казалось, последние, потому что всему бывает предел.
И вдруг опять пришлось плакать. Конечно, слова Алтунина не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось ей уже пережить. И все же…
На другой день к детям Алтунина она не пошла. Не пошла и на третий, и на четвертый. Они же появлялись у нее в комнате почти каждый вечер. И когда Прохор Никитич попросил извинения, она даже пожалела, что приняла близко к сердцу его необдуманные упреки.
Сейчас, поглядывая на засыпающего мальчика, Елена Гавриловна была занята той же мыслью: «Что бы там ни произошло, а у меня есть сердце…»
Поправив на Вовике одеяло, она повернулась к Наташе.
— Ложись-ка и ты, моя хорошая, спать. Отец наверно задержится. Слышишь, что на улице творится?
Они подошли к окну, приоткрыли штору. В густой снежной сумятице ничего не было видно. Широкая улица с рядами столбов и деревьев словно исчезла куда-то.
— Ложись, — повторила Елена Гавриловна, ласково обняв девочку. — А я посижу еще немножко.
12
В комнате дежурного было оживленно. Срочно вызванные бригады готовились к схватке с бураном, оформляли документы, знакомились с новыми приказами. Сам дежурный, прижимая к уху телефонную трубку, говорил старшему диспетчеру отделения:
— Да, да, знаю, уже выходит. А для второго сейчас проясним.
Он повернулся к сидящему рядом Алтунину, спросил:
— Как же быть, Прохор Никитич? Придется снимать паровоз с шестой канавы. Его еще не потушили.
Алтунин посмотрел на прикрепленную к стене карту путей, задумчиво пощупал упругий подбородок. «Вторым» именовалось северо-восточное плечо, проходящее по самой пустынной местности. Там даже при небольших буранах создавалась угроза движению. И сейчас надо было срочно послать туда снегоочиститель.
— Что ж, снимайте, — согласился Алтунин. — Ремонт на сутки оттянем.
— А с заявками на другие участки что будем делать? — продолжал беспокоиться дежурный. — Может, Кирюхин не верит, что в депо нет больше паровозов?
— Он, видно, уверен, что у нас есть волшебная палочка, — скривил губы Алтунин, и пальцы его медленно забарабанили по столу.
С того момента, как он вернулся с линии, не прошло и двадцати минут, а Кирюхин звонил уже дважды. Он грозил принять самые суровые меры, если его требования на локомотивы не будут выполняться точно, без объяснений и проволочек. Этот гнев был вызван предложением Алтунина снять со станций Кинешма и Степная три паровоза, находящиеся там без действия, и пустить их под снегоочистители.
— Вы меня предложениями не кормите, — возмущался Кирюхин. — Я слушать не хочу. Извольте организовать дело так, чтобы снегоочистители работали на всех линиях.
Но положение с локомотивами от этого не менялось. Удовлетворить заявку диспетчера четвертого участка Алтунин мог, по самым строгим расчетам, не ранее как через три часа. Конечно, ждать было безрассудно. Требовалось придумать что-то другое. А что?
— Посоветуйте снять маневровый, — сказал дежурный. — Там сейчас два.
— Уже советовал.
— Не хотят? Напрасно. Можно потерять больше, В такую пургу…
Во время разговора зашел человек в офицерской форме без погон. Щеголевато пристукнув каблуками, он привычно выпрямился, будто перед военным начальником.
— Разрешите представиться, Зиненко. Инструктор горкома.
Алтунин протянул ему руку.
— Здравствуйте. Что-то вы поздно к нам, товарищ Зиненко?
— Да я уже с утра брожу здесь, — улыбнулся Зиненко. — Даже обедал в вашей столовой. Специально ждал, когда с линии вернетесь.
— Напрасно ждали, — сказал Алтунин. — Занят я. И когда освобожусь, не знаю.
— Жаль. С Дубковым хотел поговорить, тоже неудача: в рейс уехал. А главный инженер чего-то уклоняется. Может, все-таки подождать?..
Алтунин посмотрел на молодцеватую фигуру гостя, на его бойкие выразительные глаза, прищурился.
— А что, собственно, вы хотите?
— Видите ли, вопросов много. И вообще мне хочется войти в курс ваших дел. И насчет отношений с отделением, и с Мерцаловым…
— Нет, нет, — решительно мотнул головой Алтунин. — Не могу. Вы же видите, что делается. Весь резерв снегоочистителей в бой двигаем. — И он опять повернулся к путевой карте, давая понять, что разговор окончен.
Не прошло и пяти минут, как снова распахнулась дверь. На пороге появился сам Кирюхин. Глаза его злобно сверкали, С бороды падали клочья снега.
— Ну, что, опять предложения готовите? Хватит! Пойдемте в цехи!
Алтунин поднял голову.
— Может, сначала выслушаете?
— Потом, потом!
Алтунин пожал плечами и, застегнув куртку, пошел следом за Кирюхиным.
У паровоза, что стоял на первой канаве, начальники переглянулись.
— На промывке? — спросил Кирюхин.
— Как видите, — ответил Алтунин.
— Умники. Выбрали время.
— Ничего не поделаешь. Болезни легче предупреждать, чем заниматься потом лечением.
— Это я уже слышал, — махнул рукой Кирюхин. — Но мне локомотивы нужны! Понимаете?
— Я уже докладывал. Два паровоза смогу дать только через три часа.
— Вы что, смеетесь? Через три часа буран черт знает что наделает. Поезда занесет.
— Все возможно, — сказал Алтунин. — Потому и предлагаю взять паровозы на станциях Кинешма и Степная. Они же там простаивают. И вообще диспетчеры отделения, по-моему, допускают…