— А по-моему, вы не о том думаете, — резко прервал его Кирюхин и размашисто зашагал в глубь депо. У других «больных» паровозов он уже подолгу не задерживался, лишь коротко спрашивал: «Что с этим? А вон с тем?»
Под конец обхода он повернулся к Алтунину и, взявшись за всклокоченную бороду, шумно вздохнул.
— Что же получается, а? План ремонта выполняете, а в трудный момент обеспечить паровозами не можете. Опять винить диспетчеров будете?
— Да, буду. — Начальник депо вынул из кармана блокнот, отыскал нужную страницу и хотел сообщить, сколько по его подсчетам локомотивы сделали за месяц холостых пробегов и сколько времени простояли в резерве. Но Кирюхин не дал ему сказать и одного слова. Рассвирепел окончательно.
— Вы бросьте чепухой заниматься. Лучше подсчитайте, сколько я трачу времени на скандалы с вами из-за паровозов. Это же безобразие, вакханалия!.. Не можете справиться с работой, откажитесь. Будьте мужественным, как Шубин.
Алтунин только сжал губы и положил блокнот обратно в карман.
Кирюхин понял, что никакими словами этого человека не проймешь.
— Ладно, потолкуем в другом месте. А пока… — Кирюхин сделал паузу, чтобы внушительнее прозвучало предупреждение. — Пока сидите в депо. И учтите: через три часа два паровоза жду. Не думайте, что резервные спасут положение.
Он резко повернулся и, широко размахивая полами шинели, направился к выходу.
Алтунин посмотрел ему вслед, подумал: «Значит, шубинского «мужества» от меня хочет. Долго придется ждать».
В памяти всплыли сугробы. Было это во время войны. Так же вот бушевал буран, занося снегом фронтовую ветку. А он, Прохор Алтунин, вел эшелон с танками. Пробиваться становилось все трудней и трудней. Наконец, сугробы поднялись так высоко, что паровоз утонул в них по самый котел и остановился. Железный богатырь степных магистралей, способный с одной порцией воды пробегать сотни километров, здесь на длительной стоянке, без работы тендер-конденсатора, мог очень быстро погибнуть от водяного голода. «Теперь машине крышка, — сказал помощник машиниста, вытирая измученное мальчишеское лицо грязным рукавом телогрейки. — Если уедем отсюда, то на катафалке».
Но Алтунин не хотел и слышать унылые речи своего помощника. У него была одна мысль: «Танки должны быть доставлены». В голове зрели планы. Сперва ему казалось, что вот-вот пробьется к ним навстречу мощный снегоочиститель, и все будет хорошо. Потом он стал подумывать о том, что снегоочиститель может оказаться поврежденным или разбитым вражеской артиллерией. А позже пришла в голову еще мысль, от которой поползли мурашки по телу: «Вдруг ветка перерезана противником?» Ну, нет, в такое он не верил. Он знал, что командование ждет танки и, конечно, что-то предпринимает. Значит, надо бороться за жизнь паровоза. Бороться настойчиво, изо всех сил.
Быстро оценил возможности. Запасов угля могло хватить на двое суток. Воду же надо было добывать из снега. Но как? Прохор взял в руки единственное, запачканное гарью ведро. Помощник тяжело вздохнул: «Что вы придумали. Это же не самовар, а машина». Но другого выхода не было. И начали таскать снег ведерком.
Вначале Алтунин сам взобрался на тендер, чтобы принимать у помощника ведро и опрокидывать его в железную пасть огромного резервуара. Когда же руки закоченели, стали плохо слушаться, он спустился вниз. На его место поднялся помощник. Потом на смену помощнику пришел кочегар. И так, сменяя друг друга, они боролись с бураном. А буран будто на зло свирепел все больше, и к утру набрал такую силу, что невозможно было держаться на ногах. Одежда на всех троих обледенела и мешала двигаться. Но каждый понимал, что сдаваться нельзя, что только их ведерко поддерживает жизнь паровоза.
Почти целые сутки продолжалась эта тяжелая борьба. И как потом оказалось, ветка действительно была перерезана противником. Только отогнав его, наше командование послало навстречу эшелону мощный снегоочиститель и команду солдат с лопатами. Танки были доставлены по назначению.
«А буран тогда был куда сильнее, чем сейчас», — подумал Алтунин и взглянул еще раз в ту сторону, где только что скрылась длинная фигура начальника отделения.
13
Включив лампу-грибок, Елена Гавриловна посмотрела на будильник. Было четыре часа ночи. Неужели Прохор Никитич еще не пришел домой? А может, она спала и не слышала его шагов? Но такого еще не бывало. За последнее время она так изучила шаги Алтунина, что стала различать их даже сквозь сон. Иногда по ним узнавала его настроение. Если ноги передвигались по каменным ступеням лестничной клетки медленнее обычного, значит, он возвращался с работы усталым, но спокойным. Если же в шагах чувствовалась торопливость, то в душе наверняка была тревога.
В такие моменты Елене Гавриловне хотелось открыть дверь и хоть немного поговорить с ним. Но ее пугала мысль, а вдруг обрежет, как тогда за Вовика?
Но сейчас Елену Гавриловну беспокоило другое. Неужели Алтунин до сих пор не вернулся из рейса?
Откинув одеяло, она встала с кровати и с привычной торопливостью оделась. Мех у шубки местами был еще влажным от снега. Зато варежки, положенные с вечера на батарею, сделались такими теплыми, что Елена Гавриловна не удержалась от соблазна прижаться к ним щеками.
Потом посмотрела на себя в зеркало. Лицо было еще сонным, и морщинки возле глаз казались приметнее.
Закутавшись пуховым платком, Елена Гавриловна вышла на улицу. Ветер ударил в лицо снегом, залепил глаза, остановил на мгновенье у подъезда.
…Неожиданное появление секретаря партийного бюро в депо не удивило Алтунина. Такое бывало уже не раз.
И все же начальнику депо не нравилось, что секретарем парторганизации локомотивного цеха была женщина. При ней он чувствовал какую-то непривычную связанность. Поговорить о чем-нибудь по-мужски неловко. Поспорить — тем более. Только и думай, как бы не слетело с языка обидное слово.
Но больше всего Прохора Никитича смущали многозначительные взгляды некоторых чересчур рьяных сберегателей моральных устоев. Увидят его с Еленой Гавриловной в кабинете или в комнате партийного бюро, сейчас же хитровато прищурятся, будто начинают гадать: а нет ли тут чего другого…
На этот раз Елена Гавриловна, узнав, что происходит, начала разговор с присущей ей резкостью:
— До каких пор мы будем отдуваться за беспорядки диспетчеров отделения? За что такая кара?
— За непочтение к родителям, — пошутил Алтунин. Сейчас, когда обещанные паровозы уже вышли на линию и перебранка с отделением прекратилась, ему не хотелось сызнова бередить душу. Но Чибис не останавливалась.
— Нет, нет, Прохор Никитич, я говорю вполне серьезно. Нужно скандалить. Если вы будете молчать, я сама… Я потребую поставить вопрос.
— Только не горячитесь, — попросил Алтунин и, чтобы не маячить посредине цеха, предложил: — пойдемте в комнату мастера!
В комнате было жарко. Прежде чем сесть, Елена Гавриловна распахнула шубку и отбросила на плечи платок. Лицо ее, иссеченное бураном, пунцово пылало.
— Ну зачем вы пришли? — спросил вдруг Алтунин.
Она удивленно подняла голову:
— Как это зачем?
— Так! Вот и не нужно. Спали бы себе.
— Конечно, начальник сидит в депо. У него дела. А секретарь парторганизации лицо безответственное. Так по-вашему?
— Да нет… А вы как узнали, что я в депо?
Елена Гавриловна растерялась. Еще не хватало признаться, что она по ночам прислушивается к его шагам на лестнице.
— Вы наверно звонили сюда? — снова задал вопрос Алтунин.
И Елена Гавриловна ухватилась было за него, как за спасательный круг.
— Да, да, я… — но тут же поправилась: — То есть ко мне заходила Наташа. Вовик плакал. Я посидела немного, и он уснул.
Она вздохнула. Ее строгие и холодноватые глаза были сейчас мягкими и ласковыми. Такими Алтунин еще их никогда не видел. И ему стало неловко за резкие слова, которые сказал когда-то этой все же очень заботливой женщине.
Но Елена Гавриловна не уловила настроения собеседника. Ей казалось, что он снова недоволен ее «семейной опекой». А главное, смущал ее этот вопрос: «Зачем вы пришли?» Странно. Ну как же не прийти, если в депо суматоха с паровозами. Надо же помочь в чем-то. Не сидеть же сложа руки и ждать грозных приказов.
— Так что же нам все-таки делать, Прохор Никитич? — строго спросила Чибис. В голосе зазвучали обычные грубоватые нотки. — Нас бьют, мы терпим. Опять бьют, опять терпим. До каких пор?
Алтунин молчал. Он сожалел, что так быстро изменилось выражение лица и голос Елены Гавриловны.
— Вам, конечно, больше достается. Я понимаю. С одной стороны, Кирюхин, с другой, Сахаров. Не успеваете отбиваться.
— А почему вы решили, что отбиваюсь именно я? — удивился Алтунин. — Этак вы меня скоро побитым объявите.
— Зачем шутить, Прохор Никитич, — обиделась Чибис. — Ведь сами понимаете… тяжело в такой обстановке. Кирюхин только и ждет удобного случая. Скажу откровенно, я молчать не буду. Я в горком пойду.
«Вот, вот, — возмутился мысленно Алтунин, — еще не хватало, чтобы Чибис меня защищала».
— Знаете что, — сказал он, прислушиваясь, как за толстой каменной стеной бушевал буран. — Нужно сходить к поворотному кругу. Там люди умаялись наверно.
— Да, да, — сказала Елена Гавриловна и, не зная, хочет того Прохор Никитич или нет, пошла за ним следом.
За воротами на подъездных путях было сплошное белое месиво. Люди грузили снег на платформы. В котловане поворотного круга работало человек десять. Их шевелящиеся фигуры при свете мощных прожекторов то вырисовывались, то исчезали. Зайдя с подветренной стороны, Алтунин крикнул:
— Эй, как там?
— Деремся, как положено, — послышалось из котлована. — Только покурить охота. Смену, что ли, бы организовали.
— Смены нет, — сказал Алтунин. — Двоих можем пока отпустить. Давайте лопаты!
Он прыгнул вниз и подал руку Елене Гавриловне. Буран бушевал теперь наверху. Но гул и свист его как будто усилились. И холодная белая масса валила сюда непрерывно. Елене Гавриловне в первые минуты показалось, что весь снег, который люди выбрасывали из котлована, ветер тут же подхватывал и валил обратно. Она даже крикнула с сердцем: