— Все равно давайте показывайте, — попросил Алтунин.
Юрий посмотрел на Романа Филипповича.
— Ничего, ничего, — поняв его затруднение, сказал Дубков. — Главное прицел взять и проявить побольше настойчивости.
Где-то за городом, на самом краю неба, сквозь рыхлые обессиленные тучи пробился луч предзакатного солнца и весело заблестел на стеклах. Все трое, прищурившись, посмотрели в окно. Там, на заснеженных путях и составы, и локомотивы тоже поблескивали, как обновленные.
Взяв у Сазонова бумагу, Алтунин долго разглядывал на ней кривые карандашные линии и короткие торопливые записи.
— Ну, что ж, — сказал он решительно. — Лиха беда начало. Выбирайте участок и приступайте. Потом других машинистов подключим к этому делу. Тут уж все в наших руках. Рапортов писать не надо. И еще вот что… — Алтунин вышел на середину кабинета. — Давайте, товарищи, посильнее проявлять свои способности. Надо, по-моему, поставить дело так, чтобы ваш коллектив стал в депо, ну вроде школы или рабочего института. Представляете? Здесь и воспитание человека, и борьба с браком, и решение технических вопросов. Все должно быть именно здесь. И чтобы не вы шли с просьбами в кабинет начальника, в партком и прочее. А пусть руководители идут к вам.
— Да вы-то придете, Прохор Никитич, — сказал Юрий. — А вот как с начальством отделения быть.
— Как быть-то? — Алтунин посмотрел на Романа Филипповича. Тот подкрутил кончик уса, лукаво улыбнулся:
— Приглашение для начала пошлем.
— Правильно, — кивнул Алтунин. — А потом делегацию. Авось и приучите.
Из кабинета Сазонов-младший вышел радостный, сияющий. Майя не успела оглянуться, как тонкая рука ее с подкрашенными ногтями оказалась сжатой в его ладонях.
— Ну что вы делаете? Мне же больно!
Юрий виновато заморгал, но руку не выпустил.
— Отпустите, наконец. Это же вам не реверс, а рука.
Сазонов улыбнулся.
— А вы знаете, что такое реверс?
Майя порывисто вырвала руку и отошла к окну. Юрий удивился. Ведь эта красотка раньше не хотела знать даже о простейших путевых стрелках, а тут вдруг заговорила о сложном тепловозном агрегате. Странное дело! Он шагнул за ней.
— Уйдите, — категорически сказала Майя. — Вы грубый, невоспитанный человек. Я не хочу с вами разговаривать. Не хочу.
— Да что я вам сделал, Майя? Я же понимаете… Я просто… — принялся извиняться Юрий.
Но в этот момент из кабинета вышел Роман Филиппович. Сазонов, поджав губы, попятился к двери и мгновенно исчез в коридоре. Майя тоже отбежала от окна, распахнула дверцы шкафа и принялась перекладывать бумаги.
Взволнованный Юрий весь вечер не мог успокоиться. Даже лежа в постели, с досадой думал: «Ну какой же я чудной. Все время перед Майей извиняюсь. Этак она меня скоро в ноги кланяться приучит. Подумаешь, принцесса бумажная! Перед Лидой я таких реверансов не делал».
Он вспомнил последнюю встречу с ней на мосту. Тоже ведь обиделась за то, что самовольно взял под руку. Да еще так взял — категорически, будто жену. И все равно не извинился. Даже мысли такой не возникло. А чего ж здесь все по-другому?..
Юрий вздохнул, потер ладонью лицо. За перегородкой послышался негромкий голос отца:
— Ты чего не спишь?
— Да так просто, — уклончиво ответил Юрий.
Александр Никифорович встал из-за стола, заглянул в комнату сына.
— Может, поможешь мне в масляной системе разобраться? Шестой вечер плутаю, будто на костылях.
— Завтра, батя, разберемся. Нынче уже поздно.
— А круги от абажура считать на потолке не поздно?
— Какие круги? — притворно обиделся Юрий.
— Не знаешь? Тогда спи, не вздыхай! — рассердился Александр Никифорович и щелкнул выключателем.
Юрий отвернулся к стенке, закрыл глаза. Опять вспомнилась Майя Белкина. Все же придется ему завтра извиниться перед ней за свою вольность. Иначе мира не будет. Это он знает хорошо.
Алтунин в этот вечер тоже был дома. Он пришел, когда дети еще не спали. Наташа, разложив перед собой учебники, готовила уроки, а Володя на другом краю стола колдовал над игрушками. Услышав, что в дверях загремел ключом отец, он мигом соскочил со стула и, размахивая вырезанной из бумаги фигуркой, побежал навстречу.
— А ну-ка, ну-ка! — Прохор Никитич снял пиджак и наклонился к сыну. — Великолепный Буратино.
— Это не Буратино, — сказал Володя серьезно. — Это солнце.
— Солнце? Интересно, — Прохор Никитич взял Володю на руки и, прижавшись колючей щекой к вихрастой сыновней голове, вошел с ним в большую комнату. Наташа улыбнулась и потрепала брата за ножку, как бы сказав: дождался наконец-то. А он старательно тыкал пальцем в фигурку, расправлял ее, и все силился что-то объяснить отцу.
— Знаешь, мастер, давай сядем, — сказал Прохор Никитич и, расстегнув китель, устроился возле стола рядом с сыном. — Ну вот, а теперь докладывай.
На столе в каком-то непонятном порядке стояли грузовая автомашина, дом с высокой трубой, самолет, у которого давно уже не было ни хвоста, ни пропеллера, и старый, видавший виды паровоз с изрядно помятым тендером. Зато на каждой игрушке была тщательно закреплена такая же бумажная вырезка, с какой Володя выбежал в прихожую навстречу отцу.
— Так сколько же у тебя солнц? — спросил Прохор Никитич. Наташа оторвалась от учебника, рассмеялась.
— Чудной ты, Вовик. Одно же солнце на небе. Понимаешь? Одно!
— И нет, не одно, — категорически заявил Володя. — Ведь дома у нас бывает солнце?
— Ну бывает, — снисходительно кивнула Наташа.
— И в садике бывает, — деловито объяснил Володя. — И на улице. И еще, когда меня папа на паровозе катал, солнце тоже с нами каталось.
— Верно, Вовка! Верно! — поняв мысли сына, сказал Прохор Никитич и повернул его лицом к себе. — Убедил, а? Молодец, честное слово! Ну, так и держись, Это важно. А я тебе сейчас премию выдам. — Он быстро сходил в прихожую и высыпал на середину стола большую горсть конфет.
За ужином Наташа сообщила отцу, что в школе у нее сегодня родительское собрание, но беспокоиться не следует, потому что на собрание пошла тетя Лена. Прохору Никитичу сделалось как-то не по себе. Не хватало еще этого: он дома, а на собрании, где будут говорить о его дочери, посторонний человек. Наташа заволновалась:
— Ты думаешь, я уговаривала ее, папа? Я просто при ней пожалела, что не смогла тебе дозвониться, а она сразу стала собираться.
— Она сказала: а мне как раз нужно в школу, — прибавил Володя настойчиво.
Прохор Никитич улыбнулся.
Потом они снова перешли в большую комнату. Наташа все еще занималась, а он, уложив сына в кровать, долго стоял возле туалетного столика и смотрел на бусы, висевшие на мраморной статуэтке. Жена, Валя, всегда надевала их к зеленому выходному платью. Прохор Никитич, бывало, смотрел на нее в этом наряде, как на невесту.
Наташа, взрослея, все больше и больше делалась похожей на мать. Это и радовало, и мучило Прохора Никитича.
Вот и сейчас, поглядев на красивое задумчивое лицо дочери, он вспомнил: так же сидела когда-то за столом и Валя, проверяя тетради учеников. Она работала преподавателем английского языка. За последнее время она очень устала. Но ни разу не пожаловалась. Даже, если спрашивал ее об этом Прохор Никитич, весело отмахивалась: что ты выдумал. На себя-то вон посмотри. Из прихожей вдруг донеслись телефонные звонки. Один, другой, третий… Так звонили обычно от Кирюхина. Это Прохор Никитич знал. Не ошибся он в своем предположении и сейчас.
— Вы вот что, — загремел в трубке густой бас начальника отделения. — Напишите-ка мне объяснение о всех задержках с выходом снегоочистителей.
— Хорошо, — спокойно ответил Алтунин. — Я уже думал об этом.
— Я не знаю, что вы там думали, а такое объяснение представьте мне завтра же. Вот так.
«Неужели он считает, что я умолчу о главном, о простоях локомотивов на станциях? — положив трубку, спросил себя Алтунин. — Напрасно».
Когда он вернулся из прихожей, Володя уже спал, свернувшись калачиком, тихо посапывая. Он и во сне, казалось, был собранным, сосредоточенным и время от времени шевелил губами, как будто продолжал спорить о своем солнце.
Прохор Никитич подмигнул ему, потом взял со стола одну из его вырезок и тихо положил на край подушки.
15
Старенький горкомовский «газик», прозванный за выносливость «козлом», бежал по степи.
После часовой качки на самолете Ракитин как будто дремал в машине. На самом же деле он думал о вчерашнем разговоре в обкоме партии, о тех вопросах, с которыми летал туда. Но больше всего беспокоил его вопрос о Егорлыкском плече, беспокоил не потому, что был он самым важным. Нет, Ракитин просто не мог никак убедить себя в том, что поступил неправильно, поддерживая инициативу Кирюхина. А секретарь обкома сказал ему прямо, без стеснения: «Не за ту вожжу беретесь вы со своим начальником отделения. Облегчить повозку хотите. Не похоже на вас, Борис Иванович».
Вот это самое «не похоже» и не давало сейчас покоя Ракитину.
Газик тем временем вымахнул на холм и словно повис над раздавшейся во все стороны белой степью. Молодой верткий шофер неожиданно прижал тормоза, вытянул вперед руку.
— Глядите, куропатки!
Ракитин проворно распахнул дверцу, вскинул к вискам ладонь. Пестрая птичья стая, удаляясь, трепетала в розоватом от солнца и мороза воздухе. Вот она снизилась и чуть не коснулась искристого снега. Опять взмыла кверху. Вот колебнулась в сторону и вдруг, будто неживая, упала поблизости от дороги.
— Трогайте спокойно, — сказал Ракитин шоферу, а сам, не отрываясь, смотрел туда, где уселись куропатки.
Подъехали совсем близко. Машину и птиц разделял только сугроб с торчавшими кустиками чилиги. Не боясь набрать в ботинки снега, увлеченный Ракитин вышел из машины и, пригнувшись, побрел к чилиге. Но не успел он сделать и десятка шагов, как стая будто взорвалась, обдав его волной искристой холодной пыли.
— Вот черти! — вздохнул Ракитин и пожалел, что не имеет с собой ружья.