— Успокойтесь, Мерцалова. Ваш благоверный все дрова собрал в кучу. Хочет до окна дотянуться.
— Вот смешной! — воскликнула Лида, всплеснув руками. — Остановите его, я прошу!
Сестра положила малыша рядом с матерью и, взобравшись на подоконник, открыла форточку. Но в этот момент стоящие возле окна женщины затаили дыхание. Потом все сразу рассмеялись громко, раскатисто на всю палату…
Во дворе в это время произошло следующее. Взгромоздившись на гору ящиков, Петр уже почти дотягивался до каменного выступа. Но тут пирамида рухнула и ее незадачливый строитель полетел вниз. Хорошо, что не упал он на обломки ящиков и на поленья, а угодил в сугроб, собранный у стены дворником.
Подошел и сам дворник, рослый сердитый мужчина лет пятидесяти восьми. Взяв пострадавшего за руку, помог ему выбраться из сугроба, спросил возмущенно:
— Ты что, пьяный или умом того?..
Мерцалов махнул рукой:
— Не рассчитал, папаша. Не так построил, поторопился малость.
— Ишь ты, строитель нашелся. Твое счастье, что в снег попал, а то бы за ребра сейчас держался. Эк, ведь понесло тебя, злодея.
— Да ты не ругайся, папаша, — виновато попросил Петр. — Ну сплоховал, малость, не подумал, ну…
— Вот тебе и ну, — повысил голос дворник. — Я десять лет состою при этом доме и такого никто не делал. А ты мне доказываешь «сплоховал», «не подумал». А ну, тащи ящики туда, где брал!
Поняв, что дальнейшие объяснения бесполезны, Петр принялся за дело. Злость и досада сжимали ему сердце. Ведь столько старался, хотел посмотреть сына, и вдруг такой скандал.
— А шапку-то где дел? — спросил его дворник уже с сочувствием.
— Там лежит, в парадном! — ответил Петр, вытаскивая из сугроба доски.
— Так пойди возьми, не то мороз тебе уши-то накрутит.
Мерцалов промолчал.
Когда возле сугроба осталось лишь несколько березовых поленьев, дворник сказал категорически:
— Ладно, парень, иди. Только смотри, в другой раз не играй в строителя. А то женщин до смерти перепугаешь.
Петр отряхнул шинель, взглянул еще раз на залитое солнцем окно и, не попрощавшись с дворником, удалился со двора.
Хмурый и злой шагал он по городской улице. Шагал медленно, ругая себя за нелепую выдумку: «И надо же было ввязаться в историю. Оскандалился, как последний мальчишка. Лида, наверное, все видела».
Домой идти не хотелось. Вообще с того момента, как он переселился от Дубковых в маленькую коммунальную квартиру Синицына, ему стало казаться, что и сам Синицын и его молодая жена смотрят на своего постояльца с укором и стараются как можно скорей от него избавиться.
Кроме хозяев квартиры, Петра досаждали еще соседи. Каждый норовил сам лично выяснить подробности происшедшего скандала. А что касалось тепловоза, отданного Юрию Сазонову, то по этому поводу шли самые различные толки. Одни сочувствовали Мерцалову и уговаривали его написать на Алтунина жалобу в центральную газету или прямо в министерство. Другие только пожимали плечами: чего, дескать, жаловаться, когда сам виноват.
Мерцалов никаких жалоб никуда не писал. Он понимал, что тщательное расследование — дело нежелательное. Кто знает, какие попадутся расследователи. Лучше с ними не связываться. Тем более, что Кирюхин твердо обещал: следующий тепловоз будет его. Значит, нужно терпеть.
Зато семейный вопрос требовал немедленного решения. Больше всего мучило Петра то, что Лида ничего не знала о ссоре. Чтобы не огорчать ее, можно было бы, конечно, махнуть рукой на обиду и вернуться назад. Но разве мог он теперь помириться с тестем, который так откровенно и решительно восстал против его славы. Разве мог он забыть его злые упреки из-за какого-то дышлового валика и вообще из-за паровоза, который уже вот-вот угодит на свалку.
Остановившись возле маленького кинотеатра «Новости дня», Петр прочитал афишу: «Сегодня на экране фильм о разведчиках будущего». У него приятно заныло сердце. Недели три назад точно так же писали о нем в железнодорожной газете. Именно так и называлась статья: «Разведчик будущего». Может, есть что-то про него и в фильме?
Он купил билет и вошел в вестибюль, где уже толпилось немало зрителей. Заметив свободный стул около стены, хотел сесть. Но его кто-то дернул за рукав. Обернувшись, он увидел Римму. В лыжном костюме, раскрасневшаяся, она показалась ему совсем девчонкой. Ее темные глаза с чуть приметным хитроватым блеском будто говорили: «Не ожидал, да? А я вот взяла и нагрянула».
Несколько мгновений Мерцалов молчал, пораженный внезапным появлением своей бывшей супруги. Потом, собравшись с мыслями, спросил тихо:
— Ты зачем приехала?
— Что значит зачем? У меня же тут родители, — гордо подняв брови, ответила Римма. — Ты уже забыл наверно?
— Нет, не забыл. — Петр смотрел на нее с любопытством и настороженностью.
— А ты знаешь, что я заметила тебя с другой стороны улицы? — сказала Римма и тут же с лукавством добавила: — У меня и место рядом с твоим. Не веришь? Вот посмотри билет!
Петр молчал. Ее навязчивость действовала на него подавляюще. «Может, придумать что-нибудь и уйти», — мелькнуло у него в голове. Но это было бы явной трусостью. Нет, уходить ему незачем. Он должен смотреть кино, показывая всем своим видом, что Римма для него уже совершенно чужой человек.
Прозвенели звонки. Люди вошли в зал, затихли.
На экране замелькали цехи заводов, нефтяные вышки, экскаваторы и лица рабочих, мужественные, сосредоточенные.
— Скоро и про тебя кино будет, — сказала Римма, толкнув Петра под локоть.
— А ты откуда знаешь? — спросил он, повернувшись в ее сторону.
— Знаю вот…
Она произнесла это так многозначительно, будто и в самом деле ей было что-то известно. У Петра сразу потеплело в груди. Он с удовольствием представил себя на экране: сперва в тепловозе, летящим навстречу снежному бурану, потом в цехе среди товарищей, которые поздравляют его с новым успехом, крепко пожимают руку. А в кинозале, как и сейчас, полно людей. Нет, нет, людей гораздо больше. Они стоят в проходах, у дверей, везде, где только можно стоять. Здесь и Алтунин, и Роман Филиппович, и Чибис. «Интересно, как бы они чувствовали себя?» — подумал Петр и довольно потер руки.
— Смотри, смотри! — снова толкнула его Римма. — Это же ракета на подводных крыльях.
— Где? — Петр словно проснулся, и мысли его о воображаемом фильме мигом исчезли. На экране мчался белый остроносый корабль. Мчался с невероятной быстротой, почти не касаясь водной поверхности. Лишь позади него, как после реактивного самолета, стелился длинный хвост то ли газа, то ли белесой пены.
— Твой портрет сейчас только в студии художников видела, — как бы между прочим сообщила Римма.
Петр повернулся к ней снова.
— Правда? Ну как?
— Сила. Ты раньше вроде таким не был.
Он улыбнулся. Теперь ее присутствие уже не раздражало его, а услышанный комплимент был даже приятен. И неожиданно для себя он сказал с подчеркнутой торжественностью:
— А ты знаешь, у меня уже есть сын. Сейчас только ходил в роддом.
Римма явно растерялась, потом все же ответила с усилием:
— Поздравляю.
И больше до конца фильма не сказала ни слова. Он тоже молчал, делая вид, что слишком увлекся кинохроникой.
На улицу вышли также молча: он впереди, она чуть позади. Солнца уже не было. Разыгравшийся ветер гнал по небу рыхлые серые тучи. Просветы синевы то появлялись, то исчезали. Под ногами дымилась поземка.
Подошел троллейбус. Римма вбежала в него первой, а Петр нарочно задержался. Но когда троллейбус отошел, он подумал с сожалением: «Зачем я это сделал? Боюсь ее, что ли?» Потом нахлобучил на брови шапку, поднял воротник и медленно побрел по улице.
17
Вечерело, когда Мерцалов добрался до квартиры Синицына. Молодая белокурая хозяйка, открывая дверь, сообщила, что уже трижды звонили ему из депо.
«Ах, да, — спохватился вдруг Петр, — сегодня же летучка, а я… Ну ничего, доложу, что был у жены. А где находится жена, все знают».
Не снимая шапки, он потер прихваченные морозом уши и снова вышел на улицу. Ему не хотелось думать о том, что будет на летучке. Но чем ближе он подходил к депо, тем больше тревожился.
Встретили его неожиданно мирно: ни одного вопроса, ни одной реплики. Все, будто сговорившись, смотрели на вошедшего и ждали, когда он проберется к свободной табуретке. А Мерцалов не торопился, стараясь каждым движением подчеркнуть: не очень-то он боится.
Пауза явно затягивалась. Председательствующий Сазонов-младший то поднимал чубатую голову, порываясь что-то сказать, то вдруг задерживался и озадаченно потирал наморщенный лоб. Сидящий против него Синицын нетерпеливо крикнул:
— Хватит, Юра, тормоза мучить! За глаза ты шел на полном!
— А может, я хочу раньше присмотреться к человеку, — нашелся Юрий.
— Не узнаешь? — спросил Мерцалов.
— Плоховато. Понимаешь? По документу все вроде в норме, а так — искажение. Другим все же ты стал, Петр. Мы к тебе, а ты в сторону. И опять же домашняя ситуация.
— Домашнюю не трожь, — сказал Мерцалов.
— Как то есть? А ты где, на острове?
Послышались голоса из рядов:
— Пусть сам скажет!
— Правильно, послушаем самого!
Мерцалов почувствовал, что больше сидеть нельзя.
— Я не знаю, что здесь происходит? — спросил он раздраженно. — Летучка или суд?
В разговор вмешалась Елена Гавриловна Чибис.
— Эх, Петр Степанович! — сказала она, покачав головой. — Я считала вас храбрым человеком. А что вижу? Разговора откровенного испугались. Критику судом называете. Ну и пусть эта летучка будет судом. А вы не бойтесь, смотрите товарищам в глаза. Не виноваты — защищайтесь, виноваты — имейте мужество признать. Вы же коммунист!
— Вот это верно, — сказал Роман Филиппович, — Партийная совесть говорить должна.
— Молчите уж, — перешел вдруг с тестем на «вы» Мерцалов. — Сами заварили кашу, а теперь чистыми норовите остаться. Депутатскую репутацию бережете?