Лида ничего не понимала. Она смотрела то на отца, то на Петю и не знала, что сказать им. Евдокия Ниловна рассерженно махнула рукой и повернулась к кроватке, на которой лежал внук.
— Нет, ты не отмахивайся, — сказал ей Роман Филиппович. — Тут надо сразу: сюда или гуда? И машина пока здесь.
— Но здесь все-таки я хозяин, — с чувством собственного достоинства сказал Петр.
— Ты хозяин? — удивился Роман Филиппович. — В том-то и беда, Петр, что никакой ты не хозяин.
— Товарищи! — крикнул Сахаров из прихожей, и в ту же минуту вбежал в комнату вместе с фотографом. — Разрешите еще один снимок. Последний, так сказать, семейный.
— Никаких семейных, — категорически заявил Дубков и так выразительно посмотрел на организатора съемок, что у того сразу изменился голос.
— В чем дело, Роман Филиппович? Я же хочу как лучше, заметнее. И удар, так сказать, по всяким вредным разговорчикам.
Дубков посмотрел на его разгоряченное лицо, на прыгающие рыжеватые брови.
— Эх, Федор Кузьмич. Не туда вы, извините, курс взяли.
Вечером Мерцаловы отмечали новоселье. Приглашены были Кирюхин, Сахаров и Синицын. Кирюхин неожиданно уехал в управление дороги, а Сахаров обещал прийти непременно. Но вторая бутылка столичной уже подходила к концу, а Сахарова все еще не было. — Н-нда, этика! — язвил по этому поводу Синицын. — Наивысшее проявление товарищества. Борьба за массы в стороне от масс.
— А я тебе говорю — придет, — хлопал кулаком по столу Мерцалов. — Федор Кузьмич знает, кто чего стоит.
— Он знает? Ха-ха! — Синицын так размашисто вскинул руки, что на пол слетела тарелка с голландским сыром.
На звон стекла пришла из другой комнаты Лида.
— Мальчики, хватит! Перерыв!
— Правильно. — сказал Мерцалов, пытаясь подобрать с пола осколки. — Еще по одной за сына и тогда…
— Нет, нет, — остановила его Лида. — За сына вы уже пили. А сейчас, знаете что? — Она взяла обоих за руки и вывела из-за стола. — Сейчас давайте вместе обсудим, как лучше убрать квартиру. По-моему, вот здесь… — Лида повела рукой вправо, — здесь нужно повесить картину. Какую ты хочешь, Петя?
— Я? — Петр задумался, почесывая затылок и слегка покачиваясь. — Я, что-нибудь… Ну, героическое.
— Во! — ударив кулаком в ладонь, крикнул Синицын. — За то и люблю тебя, Петр Степанович. За героизм!
— А что, что конкретно? — добивалась Лида. И вдруг просияла: — Придумала, придумала! Мы повесим здесь «Девятый вал» Айвазовского. Петя, ты же знаешь эту картину?
— Еще бы! Я помню, как ты восхищалась ею в Третьяковке. Вместо меня даже взяла под руку какого-то иностранца. И, главное, при всех обвинила его в равнодушии к искусству.
Лида смутилась. История с этим иностранцем действительно была очень смешной. Неожиданно пойманный за руку, он очень растерялся. Потом, когда понял, что молодая женщина просто ошиблась, вдруг принялся ходить за ней и старательно извиняться. Лида от стыда не знала, куда деваться. Это было на десятый день после свадьбы.
— Злопамятный ты. Петя, — сказала она, ласково потрепав его за волосы, — Другой давно бы забыл.
— Как же забыть? В своем отечестве и чуть без жены не остался.
— Бедный, бедный. Ну, а что же мы повесим на другой стене?
— На другой? А ну, давай, Синица, придумывай! Ты мастер на эти штучки!
— Ого, куда подсадил: мастер! Да меня жена с тех пор, как я грохнул ее любимое трюмо, на километр к этой службе не подпускает.
— Ну и правильно, — сказала Лида, — А где она, ваша жена? Почему без нее пришли-то?
— Да видите, какое дело, — приложив к груди руку, доверительно сказал Синицын. — Сестра у нее заболела. И наверно серьезно. Иначе уже прибежала бы.
В этот момент на всю квартиру разнесся настойчивый детский плач. Лида сразу же побежала кормить сына. А Петр, схватив приятеля за рукав, потянул к столу.
— И все-таки твой Сахаров негодяй, — сказал Синицын, морщась от новой порции водки.
— Чего, чего? — Мерцалов отодвинул бутылку и всем корпусом налег на стол. — Ты чего сказал?
— Негодяй, говорю, первой марки.
— Федор Кузьмич?
— Конечно, кто же еще?
— Ты пьяный, Синица?
— Правильно, пьяный. А все же вижу, какая ты жар-птица.
— Ах ты, воробей мокрый! Да я же пригласил тебя как человека.
— Ха-ха! — присвистнул Синицын, откинув назад голову. — Я человек, Кирюхин человек и Сахаров человек. Ансамбль! Трое во всем депо. А кто же, по-твоему, остальные? Ну, кто?
— Мелочь! — тихо, чтобы не слышала Лида, сказал Мерцалов.
— Мелочь? — Синицын поднялся со стула. — Ты это что же? На бумаге за коллектив, за дружбу, за совесть, а на деле: мелочь? Да ты знаешь, как это называется?
— Эй, вы, друзья-приятели! — забеспокоилась вдруг Лида. — Чего затеяли? Прекратите сейчас же! Слышишь, Петя?
Синицын, не оглядываясь, зашагал в прихожую. Мерцалов двинулся за ним.
— Ты обожди. Давай разберемся.
— Хватит, — сказал Синицын, снимая шинель с вешалки. — Уже разобрался.
Подоспевшая Лида принялась уговаривать Петю:
— Оставь его, пожалуйста, не желает сидеть, пусть идет.
Синицын оделся и, распахнув дверь, вышел на лестницу. Но Мерцалов догнал его снова, схватил за борта шинели и потянул обратно в квартиру, требуя объяснить, друг он ему или такая же мелочь, как другие.
— Такая точно, — бросил ему в лицо Синицын и, рванувшись изо всех сил, побежал вниз. Мерцалов устремился вдогонку. На повороте оба зацепились ногами за ступени, ударились сперва о стенку, потом о железные перила.
— Петя! — неистово закричала Лида.
К счастью, внизу показался Сахаров и очень удачно поймал Мерцалова за плечи. А верткий Синицын в тот же миг подхватил упавшую с головы шапку, застегнул на ходу шинель и вылетел на улицу.
— Провокатор! Шпион сазоновский! — вытирая платком разбитую щеку, кричал во все горло Мерцалов. Но Сахаров быстро прикрыл ему рот ладонью.
— Тише ты! Тише!..
23
Перед самым концом смены в отделение дороги позвонили из горкома: «К вам поехал Ракитин». Это сообщение обрадовало Кирюхина. Он быстро отложил все дела и вынул из сейфа последний приказ начальника дороги, в котором говорилось, что Широкинское отделение плохо использует возможности на Егорлыкском участке. Копию с него Кирюхин еще утром отправил секретарю горкома со своей припиской: «Не знаю, как вы, а я все-таки опять полезу в драку». И сейчас, готовясь к разговору, он был занят одной мыслью: «Может, невзирая на обком, и Ракитин решил побороться».
Но когда тот вошел в кабинет и с суховатой сдержанностью произнес: «Здравствуйте», Кирюхин понял, что речь пойдет не об участке, а о чем-то другом, весьма неприятном. И он не ошибся. Ракитин, привыкший относиться к начальнику отделения с доверием, сказал напрямую:
— Опять жалоба, Сергей Сергеевич. Просто эпидемия какая-то.
Кирюхин, сунув пальцы в бороду, принял выжидательную позу: послушаем, дескать, что за жалоба.
— Чибис приходила сегодня. Высказалась, что называется, по всей форме: устно и письменно. Обвиняет вас в незаконном предоставлении квартиры Мерцалову.
— Какая нелепость! — возмутился Кирюхин. — Вы поймите, Борис Иванович, на кого руку поднимает? На Мерцалова? Да ей бы первой защищать его.
— Но вы же у Белкиной квартиру забрали? — перебил его Ракитин.
— Ну, как это забрали, — ответил изменившимся голосом Кирюхин. — Просто передумали. Ах, Чибис, Чибис! Конечно, женское сердце разжалобить не трудно, К тому же обиженной оказалась тоже особа женского пола. Да еще, наверно, приятельница.
— Может, и так, — согласился Ракитин, — но живет-то она в подвале и троих детей имеет?
— Это верно, — сказал Кирюхин. Он понял, что секретарь горкома уже знает все обстоятельства, и заговорил более откровенно: — Мы, Борис Иванович, целый вечер колдовали вот за этим столом. И так, и этак прикидывали. К сожалению, иначе поступить не могли. Ведь отказать в квартире Мерцалову…
— Что? Не хватило мужества? С Белкиной, конечно, легче разговаривать.
— Зачем вы так, Борис Иванович.
— А затем, что зря вы Белкину обидели. Не имели права. Она — одинокая мать.
Последнюю фразу он произнес так внушительно, что Кирюхин решил больше не упорствовать. Резко тряхнув бородой, пообещал:
— Вселим и Белкину. Как только очередной дом подготовим, вселим. — И чтобы лучше убедить Ракитина, сочувственно развел руками: — Эх, Борис Иванович, да разве мне приятны все эти разговоры. Ордера на квартиры вручать куда веселее. Но что поделаешь? Не всегда ведь получается, как хочешь… и в строительстве, и на транспорте. Прочитали, наверно, мое послание? Ну что, пай-мальчиков разыгрывать будем? А может, все же толкнемся? Козырь-то в наших руках?
Ракитин ничего на это не ответил, будто не расслышал. Кирюхину такое поведение секретаря горкома не понравилось. Он испытал даже неловкость, но постарался скрыть ее. Лишь губы нервно подергивались. Ракитин посмотрел ему в лицо и, не меняя прежнего тона, сказал:
— В жалобе затронут еще один вопрос. Речь идет о ваших отношениях с Алтуниным. Только я прошу пригласить сюда секретаря парткома депо Сахарова.
— Сахарова? — задумчиво переспросил Кирюхин. — Что ж, могу.
Пока он звонил по телефону, Ракитин достал из бокового кармана ученическую тетрадь, исписанную размашистым крупным почерком, отыскал нужную страницу.
— Так вот, — сказал он, когда Кирюхин опустил трубку. — Слушайте: «Не берусь вникать в детали описанных мною фактов. Детали можно оценивать по-разному. Но с глубокой уверенностью хочу сказать: обстановка, которую создает на транспорте товарищ Кирюхин, явно ненормальная».
— Интересно! — воскликнул Кирюхин, положив на стол оба локтя.
— Послушайте дальше, — сказал секретарь горкома, не отрывая взгляда от тетради. — «Особенно остро эта ненормальность выразилась во время последних снежных заносов. Некоторые локомотивы в тот момент простаивали на станциях и разъездах, а снегоочистители ждали локомотивов. И лишь благодаря настойчивости начальника депо Алтунина положение было исправлено».