— Ох, какой же ты старомодный, — опять рассмеялась Римма. — Все бы тебе по закону, по правилу. А я без всяких зашла и все, попросту.
— Ты так попросту уже два раза нос разбила. А мне, думаешь, легко смотреть на это. Мы с матерью сколько ночей не спали, когда ты от Мерцалова убежала. Хоть бы сказала, совета спросила. И тут с Аркадием. Думаешь, я против? Рад буду, если только не попросту, а серьезно. Друг он мне, Аркадий. Ты знаешь.
Они долго шли молча, думая каждый о своем. Пешеходы попадались редко. Лица их были упрятаны в воротники. А Римма шла, не поднимая воротника, подставляя лицо и шею холоду.
— И с Мерцаловым ты вроде опять игру заводишь? — как бы продолжая свою мысль, спросил Борис Иванович.
— С Мерцаловым у меня счеты семейные, папа.
— Какие семейные? Ты что? У него уже ребенок.
— Ну ладно, ладно, с завтрашнего дня я постригусь в монашки. Доволен?
— Ты не ершись, — сказал Борис Иванович и, взяв дочь за руку, притянул к себе.
25
Примерно в то же время возле дома, где жили Мерцаловы, нервничал Юрий Сазонов. Уже несколько раз подходил он к подъезду, намереваясь подняться на второй этаж и постучать в дверь, но, подумав, поворачивал обратно. Он вспоминал встречу на мосту и боялся, что Лида отнесется к нему так же холодно и подозрительно, как тогда. И все же не повидать ее он не мог. Уже какой день мучил его вопрос: что же в конце концов произошло между Мерцаловым и Синицыным?
Два часа назад в красном уголке депо он, что называется, припер Синицына к стенке.
— Скажешь ты мне правду или не скажешь?
Синицын, как обычно, попробовал отделаться шуточкой:
— Не пыли, Юра, здесь чисто. — При этом он налил в стакан воды и насмешливо посоветовал: — Вот охладись малость.
Но Юрий охлаждаться не собирался. Воспользовавшись тем, что в помещении, кроме их двоих, никого не было, он взял Синицына за грудки и, подтянув к себе, потребовал:
— А ну смотри мне в глаза! Прямо. Прямо!
— Да брось ты. Юра, — заволновался тот, стараясь высвободиться из рук товарища. — Какие же это коммунистические отношения? Это произвол… анархия.
— Ага, об отношениях вспомнил. — Юрий сжал его еще сильнее. — Ну, ну, давай начистоту. Вранье ведь, что с ледяной горки катались?
Несколько секунд они упорно смотрели в глаза друг другу. Потом Юрий напружинился и сказал решительно:
— Вот что. До сих пор я считал тебя другом. Ездил с тобой. Верил тебе. А теперь, если не признаешься…
— Ладно, признаюсь, — не выдержал Синицын. — Не катались мы ни с какой горки. Бежал он за мной.
— Так просто и бежал? — не отступал Юрий.
— Не просто, а хотел вернуть, чтобы выпить еще. Ну и упал.
Вид у Синицына был вроде искренним, и Юрий отпустил его, извинившись:
— Ты не сердись. Не мог я иначе. Верят ведь нам. Все верят.
А когда остался один, опять его взяло сомнение в искренности Синицына. И тут же у него созрела мысль поговорить обо всем с Лидой, поговорить немедленно, пока Мерцалов не вернулся из рейса.
Долго не раздумывая, Юрий узнал в депо адрес и, подобрав под кепку шевелюру, чуть не бегом устремился по затопленному туманом городу. Но чем ближе подходил, он к незнакомому дому, тем больше остывала его прыть. А когда осталось лишь подняться на второй этаж, остановился как завороженный.
И теперь, поглядывая в открытую дверь подъезда, он мучительно придумывал, как бы лучше объяснить Лиде свое появление.
Наконец, набравшись храбрости, Юрий мгновенно преодолел несколько десятков каменных ступеней, отыскал желтую пуговку звонка и ткнул в нее озябшим пальцем.
— Кого я вижу! — приоткрыв дверь, весело воскликнула Лида. — Ну, заходи, заходи!
От неожиданной приветливости хозяйки у Юрия спутались все мысли. Он только смотрел на нее и улыбался, будто мальчишка, которого погладили по голове.
— Каким это ветром, а? — Лида тоже улыбнулась. — Эх ты, Юрча, Юрча!
Она заставила его раздеться и провела в комнату, где было еще пустовато и в то же время присутствие Лиды накладывало на все свой особый уют.
Подняв палец, она словно по секрету пообещала:
— Знаешь, что? Сейчас я покажу тебе своего сынищу. Только не разбуди смотри. Осторожно.
Она пошла впереди, а он следом тихо, на цыпочках. На ней было синее в белую крапинку платье и зеленые домашние туфли, отделанные пушистым мехом. Волосы с завитками на концах поблескивали, будто обновленные. И вся она показалась Юрию такой новой, хорошей, какой никогда еще он ее не видел. Ему захотелось взять ее за руку. Хотя бы за руку. Но он перевел взгляд на ребенка и несколько минут стоял, не двигая ни одним мускулом.
— Ты же его спаситель, — чуть слышно прошептала Лида.
— Ну, конечно, — ответил он смущенно. — Аника-воин. Рыцарь на час.
Она вздохнула и, уводя гостя из детской, сказала уже громко:
— Смеешься вот. А мне вспомнить страшно. Не знаю, что бы тогда было, не окажись ты рядом.
Они сели на тахту, и Лида снова повеселела, стала рассказывать, как Петя скрывал от нее новую квартиру, как потом встречал ее здесь Сахаров, и о других семейных событиях.
— А ты как осмелился прийти? — спросила она гостя. — Злился, злился и вдруг?
— Дело есть.
— Ко мне дело? — удивилась Лида.
— Ну да. Ты ж видела, что у Петра Степановича с Синицыным было?
Лицо у Лиды сделалось настороженным.
— Интересно. Почему же ты у них не спросил?
— Понимаешь, путают. Не хотят.
— Поняла, Юра, поняла. Столкнуть меня с Петей решил. Спасибо.
— Да нет, что ты. Я просто по-свойски…
— По-свойски? — она резко встала и, отойдя к столу, презрительно поморщилась. — Эх, ты! А я-то думала!
Юрий снова попытался объяснить ей, что пришел он с самыми добрыми намерениями. Но Лида стояла, точно каменная, не желая ничего слушать. Она была сейчас почти такой же, как в ту злополучную весну, когда за рекой огнисто полыхали тюльпаны.
Юрий вышел в прихожую. Одевшись, он еще с минуту смотрел на неподвижную фигуру Лиды. Потом решительно махнул рукой и почти выбежал из квартиры.
На вокзальной площади Юрий с ужасом взялся за голову. Он вспомнил, что в кармане его кителя лежат два билета на кинофильм «Счастье всегда с нами». Сеанс начинался в десять, а сейчас стрелка больших часов на столбе подходила уже к двенадцати.
— Хорошее счастье, — со злостью прошептал Юрий.
Вот здесь, у троллейбусной остановки, за тридцать минут до начала сеанса он должен был встретить Майю. И она, конечно, ждала его. У нее, наверно, и в мыслях не было того, что это первое их свидание может не состояться.
— Дурак, балда стоеросовая, — выругал себя Юрий и, отыскав билеты, порвал их на мелкие кусочки. Если бы знал он, где живет Майя, сейчас же немедленно побежал к ней.
Минут десять ходил он возле остановки, словно чего-то ожидая. Внимательно приглядывался к походке и лицам проходивших мимо женщин, потом, опустив голову, нехотя побрел на Семафорную.
Спал в эту ночь Юрий плохо. И как только проклюнулся робкий рассвет, не дожидаясь завтрака, заспешил в депо.
На улице было ветрено. Раскачиваясь, похрустывали обледенелые деревья. Гудки локомотивов звучали прерывисто и беспокойно.
Майю встретил он на деповском дворе. Хотел остановить ее и без всяких объяснений сказать: «Прости, что так вышло». Но девушка, спрятав лицо в воротник, прошла мимо, будто не заметила его. Тогда он повернулся и зашагал рядом с ней.
— Вы грубый, невоспитанный человек, — сказала Майя.
— Да нет же, я совсем не хотел…
— Не хотели? У вас нет ни капельки совести. Ясно? И все ваши лозунги о честности и правдивости — пустые фразы, обман, пыль.
— Ну зачем так резко?
— Зачем, да? Ну скажите откровенно, где вы были вчера?
Юрий замялся.
— Я потом, Майечка, потом…
— Когда? После дождичка в четверг? Спасибо. — Она пригнулась и почти побежала по скользкой обледенелой дорожке.
Майя никак не могла успокоиться. Несколько раз она закладывала в машинку бумагу и принималась печатать записку начальника депо в управление дороги по поводу строительных работ в цехах и выдергивала, бросала в корзину. Такого еще с ней не бывало.
Пришел Сахаров, положил на стол какие-то наметки к выступлению на комсомольском собрании и сел на стул, обитый желтым дерматином. Он всегда делал так. И Майя знала от него, что партийные бумаги нужно печатать обязательно при нем, потому что оставлять их в руках других не положено.
Но это все ничего. Мучили Майю глаза Сахарова. Уставится человек и смотрит на нее часами. А иногда начнет вдруг расспрашивать: как живешь, ходишь ли в кино, нравится ли работа? В такие моменты ей хочется сказать ему: сколько можно об одном и том же, Федор Кузьмич? Но неудобно: солидный все же человек, ответственный.
Сегодня, как показалось Майе, Сахаров смотрел на нее с особенным вниманием. «На прическу наверно, — решила она. — Далась всем эта прическа. Будто одна на свете такая». И Майя нервничала еще больше: вместо «локомотивные» напечатала «ломотивные», а вместо «бригады», «багады». Хотела выбросить закладку и начать сначала, но Сахаров не велел. Майя несколько успокоилась и кое-как закончила.
Когда Сахаров ушел, Майя неожиданно увидела на столе под бумагами большую плитку шоколада. На этикетке был изображен медведь, а за плечами у него мешок с детскими подарками. Медведь очень забавный. Он словно подмигивал и улыбался. Но Майя хотела побежать за Сахаровым, чтобы отдать шоколад обратно. И она бы сделала это незамедлительно, да тут появился Алтунин, стал торопить ее со своей запиской. А потом бежать к Сахарову у нее уже не хватило духу.
Вечером дома, бросив шоколад на стол, она сказала матери:
— Не знаю, что этот Сахаров себе думает. Уже старый, как пень, а занимается такими вещами. Противно.
— И зря ты на него так, — сказала Тамара Васильевна как можно ласковее. — Ты же ему часто печатаешь, вот он и решил сделать приятное. Значит, хороший человек.