— Понятно! — Кирюхин стукнул обеими ладонями по столу. Не напрасно, оказывается, встревожил его сердечный приступ старого машиниста, все ниточки от которого явно тянулись к Алтунину. А Сахаров, по мнению Сергея Сергеевича, был просто шляпой. Ведь сидел на собрании, все слышал и не мог дать настоящего боя. Даже не сумел отстоять предложение Мерцалова.
Расстроенный Кирюхин вышел из-за стола и, заложив руки за спину, тяжело вздохнул. Мысли его невольно перенеслись в недавнее прошлое. Сколько нервов пришлось ему потратить с этим Алтуниным, чтобы не допустить до поры до времени сокращения паровозного парка. Ну, ничего, все обошлось благополучно. Алтунинская идея, как говорится, была убита в зародыше. Теперь новые локомотивы, новые порядки. Неплохо будто. Нет же, опять интриги. И все с одной целью, чтобы поменьше ремонта было.
Кирюхин открыл дверь в секретарскую и попросил Майю Белкину:
— Разыщите-ка Сахарова. А потом и Алтунина зовите! — крикнул он вдогонку секретарше. — Только не сразу, а потом.
Сергей Сергеевич хотел поговорить с секретарем парткома наедине, без присутствия начальника депо. Но получилось так, что пришли они почти вместе. Даже Алтунин несколькими секундами раньше. «Бестолковая девчонка, — рассердился Кирюхин. — Не могла сделать, как просил. А может, подстроила специально? Ну, ничего, будем откровенными». Он положил руки на черновики протокола, сказал сурово:
— Недоволен я вашим собранием. И резолюцией тоже. Запугиваете машинистов. Хотите заставить их копаться в агрегатах в момент смены, когда нет для этого времени. Очень с вашей стороны мудро!
Сахаров недоуменно поджал губы, повел взглядом в сторону Алтунина. А тот не моргнул даже глазом, словно замечания его не касались. Это разозлило Кирюхина еще больше. Он резко оттолкнул от себя листы протокола и повысил голос:
— Вы понимаете, что эти фразы о чистых руках, честном сердце и прочих высоких материях направлены против тяжеловесного движения! Больше того: на срыв плана перевозок.
Алтунин поднял голову.
— Если вы уверены в том, что сказали, — произнес он с обычной выдержкой, — тогда следует пригласить прокурора.
Нет, Кирюхин больше не мог разговаривать с этим упрямым человеком.
— Что ж, — сказал он, — придется написать приказ. Завтра получите.
Он выпил еще стакан уже переставшей искриться воды, многозначительно посмотрел на Сахарова и, не простившись, ушел.
С моста Кирюхин увидел на путях Романа Филипповича. Он стоял возле будки контрольного поста и что-то объяснял машинисту, сидевшему в кабине тепловоза. Кирюхин приложил щитком ладонь к глазам, прищурился. У него возникло желание: перед тем, как сесть за сочинение приказа, поговорить с Дубковым. Поддержка этого человека была бы сейчас кстати.
Кирюхин вытянулся и опустил огромные кулаки на перила, но тут же отдернул. Железо было раскалено солнцем. И все вокруг: рельсы, вагоны, светофоры тоже дышали жаром. Лишь тополя у желтых пакгаузов сохраняли зеленую свежесть. Когда налетал на них горячий ветер, они вдруг сердито вздрагивали и поворачивали к нему, словно щит, свою серебряную сторону. Но как только ветер отступал, тополя опять выпрямлялись, делались свеже-зелеными.
Сергей Сергеевич еще раз посмотрел в сторону контрольного поста. Тепловоз ушел к составу. А Роман Филиппович стоял по-прежнему на месте спокойный и сосредоточенный.
«Нет, сейчас я с ним разговаривать не буду, — решил вдруг Кирюхин. — Я сделаю все иначе. По-другому сделаю…» И, не теряя времени, заторопился в отделение.
Прежде чем закрыться в своем кабинете, он заглянул к Гриню, сообщил ему:
— Эх и дело раскопал! Теперь Алтунин у меня не вырвется. Теперь… — Кирюхин даже кулак сжал и потряс им с каким-то особенным чувством. — А вы вот что, — сказал он, подойдя вплотную к Гриню. — Вы на Дубкова приказ подготовьте. Похвалить надо.
— За что? — удивился тот.
— Как за что? За переход колонны на тепловозную тягу. Еще за рейсы Мерцалова. Словом, нужно. Поняли?
— Чего же. Дело ясное.
Кирюхин просидел в этот день за столом до самого вечера. Никогда еще не приходилось ему тратить столько времени на сочинение приказов.
5
Над переулком горели звезды. Крупные, мелкие, яркие и тусклые. Чуть не в полнеба висел огромный звездный ковш. Чтобы отогнать грустные мысли, Елена Гавриловна не отрывала взгляда от далеких таинственных светил. И все же подумала: «Неудачница я какая-то. Во всем неудачница».
Войдя во двор небольшого одноэтажного дома, где она теперь жила, Чибис остановилась и удивленно развела руками. На низком двухступенчатом крыльце в обнимку сидели дети Алтунина.
— Боже мой! — воскликнула Елена Гавриловна. — Наташа, Вовик, вы давно тут? — схватила их, прижала к себе. — Отец-то спохватится, с ума сойдет!
— А он знает, — сказала Наташа.
— Нет, правда?
— Правда, правда, — с полной серьезностью повторила Наташа. — Он даже разрешил ночевать здесь, если запоздаем.
— Он сказал: «Какие вы ужасные, идите уж», — уточнил Володя.
— Ну и чудесно, — обрадовалась Елена Гавриловна и сразу же подумала: «А меня видел перед самым вечером дважды, и ни слова. Вот характерец».
Над крыльцом дремали густые клены. Их ветви свисали чуть не до самых ступеней. Весь двор выглядел тихим, заросшим, будто совершенно отгороженным от города.
Когда Елена Гавриловна переехала сюда со своими пожитками, ей было очень тоскливо. Порой не хотелось даже идти в этот особняк, где вторую половину занимали муж и жена, тоже немолодые и бездетные. Иногда случалось, что не выдерживала одиночества, среди ночи одевалась и брела по сугробам в депо, в свой кабинет, и там, на старом кожаном диване, коротала время до рассвета.
Потом, когда распустилась зелень и двор наполнился птичьим щебетом, на душе стало легче. А теперь с маленькими гостями Елена Гавриловна чувствовала себя самой счастливой на свете. Она распахнула все двери, вынесла под клены стол и включила электрическую лампочку, подвешенную к столбу посредине двора.
— Сейчас будем готовить ужин, — сказала она, все еще взволнованная встречей.
Наташа стала ей помогать. А Володя глядел на клены, которые при свете словно ожили, раздвинули свои густые ветви и сделались совершенно золотистыми.
Чтобы занять мальчика, Елена Гавриловна достала из тумбочки журналы с картинками.
— Вот, мой хороший, садись и читай.
Володя схватил журналы в охапку и унес к столу. Но тут же вернулся с какой-то бумагой, обнаруженной среди картинок.
— Что это? — Елена Гавриловна посмотрела и сразу же изменилась в лице. Она узнала свое заявление, которое написала секретарю горкома в тяжелые дни переселения:
«Работать в такой атмосфере не могу. Прошу срочно назначить отчетно-выборное собрание».
Елена Гавриловна закрыла глаза, подумала: «Ну, как я могла это сделать? Вот глупая». Она порвала бумагу на мелкие части и бросила в ящик, громко стукнув крышкой.
За столом сидели долго. Ели яичницу с колбасой, горячие сырники в сметане. Потом пили чай, намазывая хлеб душистым яблочным конфитюром.
Откуда-то выскакивали летучие мыши, отважно выписывали над столом приветственные круги и мигом исчезали, даже не задев листьев.
Иногда совсем рядом начинал просяще гудеть жук. Володя махал ему рукой и кричал:
— Лети, лети! Давай!
Но когда жук затихал, Володя сокрушенно морщился.
Неожиданно к калитке подкатила легковая машина. Умолк мотор, хлопнула дверца. «Наша дежурная, что ли?» — насторожилась Елена Гавриловна. Однако не угадала. Во двор вошли Ракитин и Зиненко, оба по-домашнему, в легких рубашках без рукавов: один в белой, другой в сиреневой. Хозяйка всплеснула руками:
— Вот уж чудо! Борис Иванович! Аркадий Петрович! Откуда вдруг? Как это вы?
— А просто, — сказал Ракитин. — Купаться ездили. Вот и…
— Да куда же купаться? Не по пути вроде?
— Так тут не мы. Тут шофер. Новой дорогой решил. А к вам приказал вот Аркадий. Заглянем, говорит, на огонек, проехать неудобно.
— Как же проехать, — отозвался Зиненко. — Огонек-то на весь переулок.
— Ну ладно, ладно, — замахала руками Елена Гавриловна. — Проходите, пожалуйста, прямо на чаек.
Ракитин повернулся к детям, которые, прижавшись к столу, внимательно следили за поведением гостей и хозяйки.
— Это чьи же такие?
— Алтунины, — твердо ответил Володя.
— Ах, Алтунины! — сказал Ракитин. — Рад познакомиться. Очень рад. — И опять к Елене Гавриловне: — А вы что же из центра и вдруг на окраину?
— А тоже, чтобы купаться ходить.
— О, резонно!
Потом гости пили чай, говорили о том, о сем, жаловались на жару, которая иссушила все на свете: и землю, и деревья. Как бы между прочим, Ракитин заметил:
— Не заходите вы что-то в горком, Елена Гавриловна. На совещаниях встречаемся, киваем друг другу, а чтобы так по душам…
«Значит, вспомнил зимнюю историю», — подумала Чибис и ответила не без намека: — Заняты вы, Борис Иванович, как заходить-то.
— Занят не занят, а все-таки нужно… И вы уж давайте откровеннее, без этой… без дипломатии…
Елена Гавриловна многозначительно улыбнулась и подлила гостям свежего чаю.
После того, как они, весело распрощавшись, уехали, Наташа и Володя, соскочив с мест, принялись помогать Елене Гавриловне убирать со стола. Закончив, потушили свет и уселись на крыльце. Елена Гавриловна в середине, а Наташа и Володя по бокам. Клены опять опустили ветви низко, низко. Затрещали сверчки в траве. Где-то в конце переулка тихо и мелодично запели девчата. Володя поднял голову, попросил:
— Тетя Лена, расскажете сказку?
Она придвинула мальчика поближе к себе, обняла.
— Расскажу, мой хороший, расскажу. Слушай. В одном очень далеком городе жила-была фея. Она была справедливой и не все люди ее любили.
— Это правдашняя? — спросил Володя.
— Очень даже правдашняя, — Елена Гавриловна улыбнулась, поцеловала мальчика в коротко подстриженную макушку.