— Прекратите! — сказал Алтунин. — Иначе я попрошу вывести вас отсюда.
Мерцалов, тяжело дыша, опустился на стул. В зале еще шумели:
— Обсудить! Обсудить!
— Правильно, — сказал Алтунин и после небольшой паузы стал продолжать докладывать о первой неделе сменной работы локомотивных бригад. Он приводил какие-то факты, называл фамилии, заставлял кого-то вставать и давать объяснения.
Но все это словно не касалось Мерцалова. Он сидел, как во сне, и думал об одном: почему же никто из товарищей не поддержал его? А может, ему просто, не удалось ничего расслышать в шуме? Нет, нет, он слышал всех. И даже видел, как Роман Филиппович взял под свое крылышко Сазонова. Хорош тоже этот Роман Филиппович… Свой называется… тесть.
Глухо, будто из другого зала, доносились до Мерцалова неторопливые слова Алтунина о режимных картах, которые должны помочь машинистам водить поезда гораздо экономнее, чем сейчас, о внимании и требовательности друг к другу. Потом кто-то спросил о здоровье Сазонова-старшего. Кто-то предложил навестить его после планерки. А Мерцалов снова подумал: «Странно все же получается». Он тяжело повернулся на стуле и, не дождавшись окончания планерки, вышел на улицу.
Здесь было, хотя и жарко, но не так душно, как в помещении. У крыльца гулял ветерок. Пожилая женщина в сером фартуке поливала из резинового шланга асфальтовые дорожки. Мелкие брызги долетали до Мерцалова, и ему приятно было ощущать их на руках, на лице.
Неожиданно он увидел Римму. Она только что вышла из столовой. Походка у нее была, как всегда, легкая, танцующая. Лицо казалось гордым, независимым.
— Римма! — не зная зачем, позвал Мерцалов.
Она повернулась и удивленно выгнула брови.
— Как ты осмелился? Все время не замечал, обходил и вдруг?..
— А ты ничего не думай, — сказал он глуховатым голосом. — Я просто злой сейчас.
Римма улыбнулась:
— Ох, как страшно! Перепугаться можно!
— Да я не пугаю, — сказал Мерцалов. — Мне обидно. Только что за ваши тяжеловесные поезда прорабатывали. Все грехи на меня валят.
— Завидуют они тебе. А ты не слушай. — Римма предусмотрительно покосилась по сторонам и заговорила вполголоса: — Сергей Сергеевич тебя знаешь как ценит? На каждом диспетчерском совещании только и слышим: «Мерцалов, вот это сила! Вот это мастер своего дела!»
— Правда?
— Чудной ты, Петя. Мне ведь тоже приятно, когда о друге говорят хорошее. — Она склонила голову и носком туфельки ковырнула песок. Потом, загадочно прищурившись, шепнула: — Я даже секретное задание получила.
— Какое же?
— Помочь тебе перекрыть прежний рекорд.
У Мерцалова приятно заныло в груди. Чтобы не выдать этого, он спросил серьезно:
— Зеленая улица будет?
— Конечно, — ответила Римма. — Для тебя, да не сделать… — Она еще раз ковырнула туфелькой песок и заговорщически подмигнула: — А ты все злишься на меня, да? Чудной. — И, вздохнув, медленно пошла к мосту.
Мерцалов посмотрел ей вслед, подумал: «Не пойму я ее никак». И ему впервые стало жаль ее.
8
По пути в депо Елена Гавриловна встретила Лиду с ребенком на руках. Посмотрев ей в лицо, настороженно спросила:
— Почему одни путешествуете?
— Да так получилось. Петя в рейсе. Маме нездоровится.
— Ах, вон что!.. А я ведь подумала: неприятность какая дома… И вчера тоже беспокоилась…
Лида удивленно захлопала ресницами, не понимая, почему у нее дома еще вчера должна была произойти какая-то неприятность? «А может, Чибис знает что-нибудь про Петю?» — подумала она. Но спросить не успела, потому что Елена Гавриловна очень быстро перевела разговор на другое.
— Что же вы так ходите, молодежь? — сказала она с укоризной. — Хотя бы коляску взяли?
— А через мост я разве перетащу коляску, — обидчиво ответила Лида.
— И не надо перетаскивать, — сказала Елена Гавриловна.
— Куда же ее? Бросить?
— Зачем бросать. Вон депо рядом! Оставляйте, пожалуйста!
Лида улыбнулась. Действительно, почему бы не оставлять коляску в депо? Утром оставлять, вечером забирать. Очень даже хорошо. И как это они с Петей сами не догадались. Вот чудные!
— Ничего, теперь будете умнее, — сказала Елена Гавриловна. — А сейчас давайте переправлять малыша вместе!
— Нет, нет, я сама, — запротестовала было Лида. Но Елена Гавриловна и слушать не хотела. Она взяла малыша на руки и неторопливо пошла с ним к мосту. Перед тем, как взойти на ступеньки, внимательно осмотрелась, подобрала отвисшие концы пикейного одеяла.
«И чего она прицепилась ко мне», — с неприязнью подумала Лида. Ей не нравилась Чибис.
Утро было тихое и очень теплое. Солнце только что поднялось над городом и еще не совсем уверенно освещало прибывшие ночью составы, ребристые крыши пакгаузов и сонливые тополя. Над мостом кружились голуби.
Елена Гавриловна осторожно поднималась со ступеньки на ступеньку. Маленький Сережа удивленно таращил свои глазенки на незнакомую няньку. Потом ни с того ни с сего агукнул и засмеялся. Неприязнь у Лиды прошла. Она спросила:
— Может, вам тяжело с непривычки?
— Ну, что вы, — смущенно ответила Елена Гавриловна и еще больше подбодрилась, подняла голову.
Навстречу попадались знакомые. Одни проходили молча, только здоровались, другие шутили:
— Привет молодому пополнению!
— Будущему машинисту салют!
Прошел Сахаров. Прошел, не повернувшись, словно сказав: «Вот вы чем, оказывается, занимаетесь? Ясно».
На самом верху, когда ступени кончились, Елена Гавриловна повернулась к спутнице и, как бы между прочим, сказала:
— Недавно к вашим заходила. Посидели за чаем, поговорили. Скучают они без вас.
— Я знаю, — кивнула Лида. — Все время зовут обратно.
— Что ж, возвращайтесь. Разве лучше вот так путешествовать.
— Не лучше, но…
— Что «но»?
Ответа не было. Подождав немного, Елена Гавриловна опять спросила:
— Не желаете, значит, переселяться?
— Да я что… я хоть сегодня, — чистосердечно призналась Лида, — Петя никак не решится.
Елена Гавриловна замедлила шаги. Она была готова остановиться даже посредине моста, лишь бы не прервать разговора. Слегка повернувшись к спутнице, она сказала сочувственным тоном:
— Эх, Петр, Петр!.. Ведь ему так необходимо быть вместе с Романом Филипповичем. Кстати, вы слышали про вчерашнее?
— Нет, а что?
— С Сазоновым он поспорил. Но ничего особенного. Мы соберемся, поговорим. Уладится дело. А вы, пожалуйста, не трожьте его дома. Пусть успокоится. Что волновать будет, заходите прямо ко мне. Хорошо?
Лида кивнула и вдруг забеспокоилась:
— Ну что я шествую, как барыня. Давайте мне ребенка. Теперь я сама.
— Не выдумывайте, — строго ответила Чибис. — Вот сойдем вниз, тогда и понесете сами.
Внизу они остановились возле забора. Передав Лиде ребенка, Елена Гавриловна попросила:
— Вы на меня не обижайтесь. Ничего я плохого не сказала. А вот к родителям вам перебраться нужно и как можно скорее.
И хотя Лида ничего на это не ответила, Елена Гавриловна все же осталась довольна встречей.
«Теперь поговорить бы с самим Мерцаловым, — рассуждала по пути в депо Елена Гавриловна. — Ведь его возвращение в дом к тестю не просто примирение. Это была бы победа человека над собой, над своим эгоизмом. Вот что главное».
Мысли ее прервал Сахаров. Он вошел следом за ней в комнату партийного бюро и бросил на стол только что сорванное со стены объявление.
— Этого еще не хватало!
На белом квадратном листе было написано кистью:
«Во вторник в 18.00 состоится товарищеский разговор о недостойном поведении П. С. Мерцалова. Приглашаются все желающие».
— И что же тут плохого? — спросила Чибис. — Товарищи хотят побеседовать по душам, выяснить отношения. И пусть… Это их право.
— Какое право? — вскипел Сахаров. — Мы собираемся присваивать Мерцалову коммунистическое звание, а вы что делаете?
— Не я, а коллектив, — сказала Елена Гавриловна.
— Вот, вот, — затряс головой Сахаров. — Как только заходит речь об ответственности, вы сразу: коллектив, совесть и прочес. А что должен делать парторг? В няньки играть на мосту?
Елена Гавриловна промолчала, отошла к окну. А когда Сахаров ушел, не утерпела, поднялась наверх к Алтунину и, задыхаясь от возмущения, рассказала ему о происшедшем.
— Опять вы горячитесь? — с обычной сдержанностью сказал Алтунин. — Не можете без этого?
— А что же делать? Молчать? — спросила Чибис. — Нет уж, молчать больше не буду. Хватит.
— Тогда пишите жалобу, — сказал Алтунин.
Елена Гавриловна вся сжалась. Что это — упрек или злая насмешка?
— Пишите, пишите, — повторил Прохор Никитич. — Прямо так и сообщите: паруса порваны. Идем ко дну.
— Почему ко дну?
— Вот именно, почему? — Алтунин встал и вышел из-за стола. — Неужели сорванное объявление помешает машинистам собраться и откровенно поговорить?
Елена Гавриловна ответила уверенно:.
— Нет, конечно.
— И я думаю, что нет, — сказал Алтунин. — Значит, и в воробьев играть незачем. Зимой поиграли. Помните?
— Но я же хотела…
— Знаю, что вы хотели. И все же не одобряю. Со злом воевать надо иначе. — Он посмотрел вниз, подумал и снова поднял голову. — Злу нужно противопоставлять силу коллектива. Тогда и горком быстрее разберется, кто прав, а кто виноват. Согласны?
Елена Гавриловна понимала Прохора Никитича и все же согласиться с ним не могла. Но ей не хотелось портить настроение человеку, который впервые после истории с письмом говорил с ней мирным и приятным тоном. Ей показалось даже, что он и смотрел на нее сегодня какими-то иными глазами.
— Если обидел — извините, — попросил Алтунин тихо, почти по-домашнему. — У меня ведь зла нет. Я откровенно.
Елена Гавриловна молчала, но всем своим видом как бы говорила: «Да разве я не понимаю этого».
— А теперь у меня к вам личная просьба, — сказал вдруг Прохор Никитич и взял Елену Гавриловну за руку.