— Странно все же. Очень странно.
— А кто это? — Лида сделала вид, что не догадывается.
— Она, бывшая.
— Очень мило! — У Лиды вспыхнуло лицо и сильно заколотилось сердце. Не в силах больше сдерживать себя, она сердито спросила: — Приглашает, что ли?
— Самолет высылает, — пошутил Петр и опять уставился в письмо. — А все-таки совесть ее мучает.
— Что ж, прояви сердечность, пожалей.
— У нее есть жалельщик.
— А если бы не было? — Лида повернулась и хотела уйти.
Петр взял ее за руку.
— Ты что выдумала? Разве для тебя это секрет? — Он усадил ее рядом с собой на тахту и стал читать вслух, ничего не пропуская: «Здравствуй, Петя! Ты уже забыл меня. Уверена. А я вспоминаю и тебя, и Волгу. Все как во сне. Оправдываться не собираюсь. Слишком виновата. Услышала недавно твой голос по московскому радио и решила поздравить с успехами. Хочется сказать что-то теплое. Но не могу, не имею права. Если не пожелаешь читать письмо, обижаться не буду. Пришлешь ругательный ответ, скажу спасибо. Чуть не написала «твоя». Вовремя опомнилась. Извини».
— Сумасшедшая женщина, — опять возмутилась Лида. — Я бы таких держала в психиатричке.
— И обязательно на цепи, — подсказал Петр.
— Ты напрасно смеешься.
— А ты зря нервничаешь. Разве есть для этого повод?
Лида умолкла. Конечно, никакой причины проявлять нервозность не было. Ведь она до свадьбы знала, что он был женат. Петр рассказал ей все подробно и чистосердечно. Прожили они вместе, кажется, немногим больше года. Потом она увлеклась каким-то приезжим доцентом, не то литератором, не то философом. Приходила домой очень поздно. Кончилось все, как в спектакле, таинственной запиской, оставленной на столе: «Скрывать не могу. Люблю другого. Не жди. Уже не твоя. Р.».
Когда Петр впервые рассказал обо всем этом Лиде, она спросила его: «А ты любил ее?» Он задумчиво покачал головой: «Не знаю». Они сидели тогда в парке. «А меня любишь?» — спросила вдруг Лида и, напугавшись собственной смелости, хотела убежать. Петр поймал ее за руку, притянул к себе и горячо зашептал: «Люблю, очень люблю. Ты не представляешь даже как».
Сейчас, вспомнив эти признания, Лида пристально посмотрела ему в лицо. Нет! Он не обманул. Он — искренний и смелый. Недаром же сегодня за столом Кирюхин, поднимая тост за Петин рейс, сказал, обращаясь к ней: «За вашего орла, за его новые взлеты».
Словно угадав мысли жены, Петр обнял ее, отвел с лица прядь чуть пахнущих духами волос и поцеловал в губы.
— Ты пила вино?
Она виновато улыбнулась.
— Да, немного. Я совсем забыла. А ему понравилось. Не веришь. Послушай!
Дав ей руку, он затаил дыхание и сразу ощутил легкие толчки под ладонью. Ему хотелось, чтобы толчки повторились еще и еще. Но Лида отвела его руку и шутливо погрозила пальцем:
— Хватит. Малышу пора спать. А ты сейчас будешь ужинать.
5
В горком Ракитин пришел, как всегда, точно в девять.
В его просторном, хорошо проветренном кабинете на середине стола лежала желтая папка с надписью «Почта». Эту папку он просматривал обычно в конце каждого дня. А когда не успевал по какой-либо причине, то брался за нее на следующее утро, отложив все другие дела.
Писем было много. Люди писали о недоброкачественной мебели, которую выпустил в этом месяце комбинат местной промышленности. Жаловались на то, что мало в городе троллейбусов и что приходится ходить на работу пешком. Где-то лопнул водопровод. Где-то не очистили вовремя улицу от снега. И, конечно, рабочие требовали хороших, благоустроенных квартир. Не просили, а требовали самым категорическим образом.
Ракитин нахмурился. Он вспомнил: такие же письма получал пять лет назад, когда только начинал свою секретарскую деятельность. В то время действительно квартирные дела были очень плохи. Но с тех пор положение изменилось. В городе выросли целые кварталы новых жилых домов. А жалобы не прекращались.
«Странно все-таки получается, — покачал головой Ракитин, но тут же поправил себя: — И ничего странного. Очень даже нормально. Люди хотят жить лучше. Кто пять лет назад рад был получить одну комнату с печным отоплением, теперь желает иметь полную квартиру с ванной, газом, со всеми удобствами. Законное желание. Вся беда в том, что медленно еще строим, иногда срываем планы».
Он вынул из кармана блокнот и записал: «Заслушать на бюро председателя горсовета о ходе строительства жилых домов». Подчеркнув записанное, снова склонился над письмами.
Последней в папке оказалась жалоба из локомотивного депо. Даже не жалоба, а сигнал о каких-то странных ситуациях. Приводились факты, когда машинисты вызывались ночью в депо для поездок, но поездки вдруг отменялись и людям приходилось возвращаться домой. Происходило это якобы потому, что начальник отделения и начальник депо никак не могли сговориться: один требовал немедленно ехать, а другой загонял паровоз на промывку.
Ракитин поджал губы: «Ну вот и начальника депо сменили, а беспорядки остались. И Кирюхин снова морщится, когда заходит разговор о депо».
В конце письма не очень ясно говорилось о том, что за последнее время участились простои и холостые пробеги паровозов. В результате у одних машинистов зарплата понизилась, у других, наоборот, — стала выше. Да еще кое-кто незаконно получает благодарности и премии.
«Значит заслуживают, вот и получают, — подумал Ракитин. — Кирюхин за красивые глаза не похвалит». Тут он вспомнил, что Сахаров сообщил ему вчера о новом успехе Петра Мерцалова. Взял телефонную трубку, позвонил в редакцию:
— Товарищи, где же газета? Опаздывает? Хоть гранки пришлите, что ли?
Положив трубку, Ракитин еще раз пробежал взглядом по строчкам письма. Никак не мог понять он ситуации. План перевозок в отделении до сих пор вроде выполнялся неплохо. Машинисты работали с огоньком. И в то же время жалоба на какие-то неурядицы между депо и отделением. «Может, все это связано с переходом на новую технику? — спросил самого себя Ракитин. — А может, и в самом деле мутит воду Алтунин? Не будет же Кирюхин зря наговаривать на человека. Уж я Кирюхина знаю. И страсть его к транспорту мне тоже известна достаточно».
Ракитин открыл стол и достал карту железнодорожного узла с недавно удлиненными путями. Посмотрел на обведенные красной тушью границы того, что сделано, и вспомнил, сколько было борьбы, чтобы добиться этого.
Проект Кирюхина возвращали из Москвы трижды с резолюцией: «Размах для ваших условий не оправдан». Но каждый раз начальник отделения составлял новый и с еще большим упорством бросался в атаку. Ракитину тоже пришлось потрудиться немало. Он вместе с начальником отделения ездил и в обком партии, и в министерство. Даже в ЦК обращался за поддержкой.
А сколько было канители потом, во время строительных работ: то рельсы задерживали, то шпалы. Но все это не остудило Кирюхина. Наоборот, с каждой новой трудностью он становился настойчивее. И своего достиг: закончил работы на целых полмесяца раньше срока. Как раз это и дало возможность принять гигантский состав, приведенный теперь Мерцаловым. На старые не приняли бы ни в коем случае.
В дверях появилась женщина-секретарь, худенькая, с певучим голосом.
— Борис Иванович, — к вам военный.
Не успел Ракитин поднять голову, как перед ним уже стоял и загадочно улыбался человек в зеленоватом кителе с поблескивающими пуговицами. Изумленный Ракитин радостно развел руками:
— Зиненко! Откуда, каким ветром?
Схватил его за плечи, подтянул к дивану, усадил и принялся осматривать.
— Хорош, честное слово, хорош! В сорок пятом был, кажется, лейтенантом. Теперь майор. За тринадцать лет на три ступени. Что ж, не так плохо. Бои под Берлином, конечно, не забыл? Правильно! А о том, что боевых друзей помнишь, вижу сам. Ну ладно, рассказывай: в командировку, в отпуск?
— В запас.
— Так, понятно. Есть пенсия?
— Нема, — покачал головой Зиненко. — Рановато. Не выслужил.
Ракитин положил ему на плечо руку, задумался:
— Ничего, горевать не надо.
— Та яке ж це горе, колы голова и руки е, — ответил Зиненко, улыбнувшись. — Мне когда-то комбат Ракитин говорил, что человек велик в труде.
— Верно, было такое. Говорил. Ну, брат, и память у тебя, — рассмеялся Ракитин. — А про то, как в трибунал обещал отдать за оставление высоты Круглой, не забыл?
— Забыл.
— Э-э-э, неправда, — погрозил пальцем Ракитин. — По глазам вижу, неправда. Но тебя-то я просто пугал тогда. А вот меня бы судили наверняка. Хорошо оседлали мы эту Круглую.
— Моя рота даже в тыл к немцам со злости залетела, — сказал Зиненко. — Ох и наделали паники!..
Они смотрели друг на друга и радовались, как могут радоваться юноши, хотя оба уже были не молоды. Правда, майор выглядел еще очень свежим и стройным. Худощавое, немного обветренное лицо его не имело ни единой морщинки. Карие глаза под высокими бровями игриво поблескивали. Зато Ракитин казался много старше своих сорока пяти лет.
Заметно пополневший, с иголочками проседи в волосах и мешками под глазами, он уже не походил на того лихого и ловкого капитана, каким привык видеть его когда-то Зиненко. Но сам Ракитин не хотел замечать у себя этих изменений. Оживленный встречей и воспоминаниями, он, как и его друг, чувствовал себя веселым, бодрым. Даже простуженный басок сделался вдруг чище и звонче.
— А под Берлином помнишь? Как говорят, баня с веничком. Ну, а теперь куда?
— В Читу, — ответил Зиненко, потушив улыбку.
— Почему в Читу?
— К брату. Надо же зацепиться где-то. На Черниговщине у меня, сам знаешь, никого не осталось. — Зиненко вздохнул, лицо его заметно погрустнело.
— О Танечке думаешь? — догадался Ракитин.
Зиненко, опустив голову, долго молчал, потом словно очнулся:
— Думаю, Борис Иванович. Все время думаю. Она ведь на моих глазах погибла.
Секунду, другую помолчали. Зиненко сказал тише прежнего:
— Ты не все еще знаешь, Борис Иванович. Танюша не одна погибла. Она готовилась стать матерью…