Перед самым концом смены, решив оставить все до завтра, Лида сказала Белкиной:
— Уйду я все-таки, Тамара Васильевна. Да и сына кормить пора мне.
— Идите, Лидочка, идите. На вас просто лица нет.
Петр встретил жену торжественно. Он давно уже принес от Дубковых сына, уложил его на кровать, поставил на стол шампанское, бокалы и сидел в белой майке у окна, читая свежую газету. Ему, вероятно, хотелось, чтобы Лида радостно всплеснула руками и произнесла своим ласковым певучим голосом: «Петя, что я вижу!» Но Лида прошла мимо, не сказав ни слова, даже не повернув головы.
Петр вскочил со стула, энергично взмахнул газетой.
— Ты посмотри, что пишут! Изобрели стометровые рельсы. Это же чудо! По ним ведь летать можно будет. Ты слышишь?
— Оставь меня в покое, — сказала Лида. — Я уже сыта твоими полетами.
— Почему сыта? Чего ты раскипятилась?
— А ты не знаешь?
Он строго посмотрел ей в лицо:
— Ленту расшифровала, да? Ну и чего напугалась?
Лида вздрогнула, но ничего не сказала, наклонилась над сыном. Петр ушел на кухню.
Сереженька сосал грудь беспокойно: то и дело отрывался, болтал ногами. Чтобы утихомирить его, Лида переходила со стула на кровать, с кровати на стул.
С кухни через стену слышались шаги. Вероятно, Петр готовил ужин. В другое время Лида непременно похвалила бы его за помощь, даже расцеловала. А сейчас…
Уложив заснувшего ребенка, Лида на минуту закрыла глаза. Она слышала, как вернулся с кухни Петр, как он топтался возле стола, громыхая посудой. Словно в тон ему где-то далеко сдержанно рокотал гром. Этот рокот Лида слышала, когда еще шла домой. Только ей было не до него. А сейчас он раздражал ее так же, как движения Петра. Не выдержав, Лида вышла из спальни.
— Петя! Мы должны поговорить серьезно!
— За круглым столом? — спросил он, шутливо кивнув на шампанское. — Прошу! Закуска готова!
— Не паясничай! Речь идет не только о тебе, но и обо мне. Я спрятала ленту в ящике.
— И очень хорошо, — серьезно сказал Петр. — Пусть там и лежит. А еще лучше, если ты подаришь ее мне. — Он снова улыбнулся. — Обещаю беречь, как самую ценную реликвию.
— Петя! — остановила его Лида. — Перестань. Ты знаешь, что я не сделаю этого. Никогда не сделаю.
Он долго смотрел ей в глаза, словно ожидая, когда она сдастся. И решив, вероятно, что шутками делу не поможешь, сказал вдруг с сердцем:
— Иди тогда к Алтунину. Иди и доложи ему, что вот, мол, какая я честная. Даже собственного мужа утопить готова. Но только знай: ничего из этого не выйдет. Руки коротки у твоего Алтунина.
Лида на мгновенье онемела. У нее было такое ощущение, будто Петр ударил ее по лицу. Ударил и теперь любовался, как она страдает от стыда и боли.
За окном вспыхнула молния. Совсем близко-близко. Какая-то необыкновенная тишина по-комариному зазвенела в квартире. «А может, он сейчас раскается? — подумала Лида. — Ведь с ним случалось такое».
Но Петр уже выхватывал из тумбочки свои благодарственные грамоты и потрясал ими перед лицом жены:
— Вот, смотри! Ну кто еще так летает у нас, кто?
— Не летаешь ты, а ползаешь, — с дрожью в голосе сказала Лида. — Летает Юра Сазонов. Вот у него, у Юры, есть крылья настоящие, орлиные.
— Дура ты! — неистово крикнул Петр и грохнул кулачищем по тумбочке. — Видеть не хочу тебя больше!
Лида зажала лицо руками. Гулкий раскат грома словно повторил: «Дур-р-р-ра-а».
Она метнулась к детской кровати, схватила разбуженного шумом Сережку и принялась торопливо одевать его…
На улице было душно, пахло асфальтом и пылью. Тучи висели над самыми крышами. Всюду громыхало, вспыхивали молнии, будто там, в поднебесье, тоже кто-то спорил. А здесь, притихший в сумерках город ждал, чем все это кончится.
Только Лида не ждала и не прислушивалась. У нее было сейчас одно желание — поскорей рассказать обо всем отцу. Рассказать подробно, ничего не скрывая. Она верила, что отец поймет ее и научит, как быть дальше. Научит непременно.
У перекидного моста ее настиг дождь. Он хлынул сразу крупный, частый. Напугал людей и затих. И тут же где-то вдали, за мостом, снова послышался шум дождя, еще более сильный, нарастающий. Не раздумывая, Лида свернула в депо, вбежала в знакомые ворота, прижалась к кирпичной стене цеха. Неожиданно кто-то взял ее за локоть.
— Откуда вы, Дубкова? Ой, простите, Мерцалова?
Это была Елена Гавриловна. Узнав ее, Лида попятилась назад, не желая выдавать своего волнения.
— Да что с вами? — забеспокоилась Елена Гавриловна. — Почему вы одни? Где муж? — Не дожидаясь ответа, взяла ее за руку, повела в свою комнату.
Здесь, за толстыми каменными стенами было как в нагретой цистерне. Казалось, всю духоту, накопленную за день на улицах города, дождь согнал сейчас в эти деповские помещения. Вдобавок с путей в раскрытые окна тянуло разогретой соляркой и еще какими-то мазутными испарениями.
— Ну, что же случилось, говорите? — требовала Елена Гавриловна, уставившись на Лиду своими серыми настойчивыми глазами. — Я ведь женщина. Не стесняйтесь, пожалуйста.
И это ее «пожалуйста», сказанное мягко, извиняюще, тронуло Лиду. Она вытерла платком лицо и стала рассказывать все, все, ничего не скрывая.
— Зачем же вы ушли от него? Зачем? — встревожилась Елена Гавриловна.
Лида растерянно заморгала. Она не понимала, как можно не уйти, если Петя так несправедливо и так жестоко оскорбил ее. Но Елена Гавриловна стояла на своем:
— Вы же любите его. И он вас любит. Я уверена. К тому же — сын. Смотрите: вылитый отец! Нет, нет, вы должны вернуться сейчас же, немедленно. Друга нельзя бросать, за него нужно бороться. Слышите?
Некоторое время Лида сидела в нерешительности.
Когда она вышла из депо, дождя уже не было. Зато целые реки воды шумно неслись по асфальту, на каждом перекрестке задерживая пешеходов. Но Лида ни на что не обращала внимания. Только бы поскорей добежать до дома, чтобы исправить свою ошибку.
В то же время она не переставала думать о Елене Гавриловне. Ведь всего полчаса назад Лида с опаской смотрела в лицо этой женщине и не знала, доверить ей свое горе или не доверить? И вдруг такие слова: «Друга нельзя бросать, за него нужно бороться».
Поднявшись на свой этаж, Лида вынула из сумочки ключ и проворно открыла дверь. Петра дома не было. Бутылка из-под шампанского валялась под столом совершенно пустая. Там же поблескивали осколки разбитого бокала.
— Какой ужас! — воскликнула Лида, не в силах сдвинуться с места. В голове суматошно закружились мысли: «Куда он ушел? В ресторан? К приятелям? А может, просто на улицу успокоить нервы? Зачем тогда пить все шампанское и разбивать бокал?»
Ничего не понимая, она подбежала к окну, отодвинула штору. До ее слуха донесся далекий раскат грома. Где-то на краю неба наверное опять собиралась гроза.
18
— Значит вы все же за то, чтобы не наказывать? — уже в который раз посмотрев на Кирюхина, спросил секретарь горкома.
Перед ним на столе лежали два приказа. В одном, где стояла подпись начальника депо, говорилось:
«За грубое нарушение режима движения грузовых поездов на участке между станцией Кинешма и главным узлом П. С. Мерцалова с должности машиниста снять и перевести в помощники машиниста».
Другой был подписан Кирюхиным:
«Приказ начальника депо за № 115 отменяю. Предлагаю П. С. Мерцалова в должности машиниста оставить. Впредь подобные вопросы без моего согласия не решать».
— Я за перевозки, — дернувшись всем корпусом, ответил Кирюхин. — Нельзя, Борис Иванович, не учитывать, что наказание Мерцалова может вызвать нехорошую реакцию среди машинистов. У них появятся недоверие, сомнение и даже боязнь брать тяжелые поезда.
— А я считаю, что с машинистами нужно разговаривать начистоту, откровенно, — заявил Алтунин.
— Вот это правильно, — сказал Ракитин. Он смотрел на обоих начальников и невольно сравнивал их, потому что контраст между ними был сейчас особенно приметным. Кирюхин говорил, хотя и сдержаннее обычного, но все равно нервничал. Лицо его то багровело, то покрывалось болезненной бледностью. Алтунин же, наоборот, сидел как литой. И никакие резкости начальника отделения не могли заставить его поддаться хоть малейшей нервозности.
«Уверен значит», — подумал о нем Ракитин. Одно лишь в настоящий момент смущало его в Алтунине: почему он, прежде чем принять решение о Мерцалове, не посоветовался с Кирюхиным? Но еще больше волновало секретаря горкома поведение Кирюхина, который отменил приказ начальника депо и успокоился, как будто ничего серьезного не случилось.
— Ну, что же, товарищи? — подняв голову, спросил Ракитин. — Будем решать или стоять по-бычьи каждый на своей позиции?
Кирюхин долго молчал, упершись бородой в грудь, потом сказал:
— Хорошо, я решу этот вопрос сам. Будем считать, что никаких приказов не было.
— О, нет! — Ракитин перевел взгляд на Алтунина. — Как вы, Прохор Никитич, считаете?
— Считаю, что нельзя играть в приказы, как в карты. Только что один отменили молча. Теперь сразу два. А за приказами-то люди.
— Вот именно, — пристукнув ладонью по столу, сказал Ракитин. — Люди!.. С людьми и надо решать. Я не берусь советовать или решать: переводить Мерцалова в помощники или не переводить. Коллектив, машинисты пусть свое слово скажут. Им виднее.
Он невзначай посмотрел на квадратик солнца, что падал от окна на зеленоватую стену кабинета. В начале разговора этот квадратик был где-то у двери, а сейчас уже отодвинулся от двери шага на три, не меньше.
— Значит, договорились, — снова пристукнул рукой Ракитин. — Учтите, не решите вы, горком решит. Это я вам обещаю… А теперь… — он отодвинул приказы и снова посмотрел на Кирюхина. — Как с предложениями машинистов? Лежат?
— Почему. Кое-что делаем, — сказал Кирюхин.
Секретарь горкома иронически подвигал бровями.
— Я знаю. Трубу недавно отремонтировали…