В лесу Алтунин тоже пошел не по дороге, а напрямик, раздвигая широколистный молодой дубняк. Он знал, что в лагере еще не окончился завтрак, и поэтому не торопился, хотя увидеть свою Наташку ему не терпелось. Ведь уже больше двух недель прошло с тех пор, как они расстались. Вовик тогда несколько дней плакал. Он и сегодня поднял бы крик, если бы узнал, что отец собирается к Наташе. К счастью, Елена Гавриловна еще с вечера забрала его к себе, пообещав какую-то очень интересную прогулку.
«Как хорошо все-таки, что есть на свете Елена Гавриловна», — подумал Прохор Никитич, выходя на поляну, сплошь усеянную бледно-голубыми лютиками. На противоположной стороне поляны поблескивала шелковистой белой корой стройная береза. И может, потому, что береза была здесь единственной, а может, действительно вид ее был необычайно привлекательный, только Алтунин не смог пройти мимо. Он прислонился обеими ладонями к ее стволу и будто задремал на минутку под тихо склоненными ветвями.
А в мыслях опять возникла Елена Гавриловна со своими порывистыми движениями и большими серыми глазами, которые могут быть и грозными, как молнии, и ласковыми, как тихое утреннее небо. Он вспомнил момент, когда попросил ее проводить Наташу.
В тот день Прохор Никитич впервые подумал: «А может, предложить Елене Гавриловне перейти, наконец, в мою квартиру и стать полноправной хозяйкой». Но мысль о том, согласится ли она после всех переживаний, поколебала его.
«Одним словом, струсил», — упрекнул себя Алтунин и, тяжело вздохнув, зашагал дальше по лесу. Он шел навстречу голосам ребят, что наплывали сквозь зеленые заросли. И чем сильнее звучали голоса, тем веселее делалось на душе у Прохора Никитича.
А вот и лагерь. Сперва между деревьями показалась решетчатая сторожевая вышка с фанерным куполом. Потом обозначились верхушки палаток, поставленных строгими рядами. За палатками развернулось ровное, похожее на стадион, травяное поле, где стайки ребят уже вовсю гоняли мячи, расставляли флажки для спортивных соревнований.
Прохор Никитич был возбужден ожиданием встречи с Наташей. Он уже представлял, как она бежит ему навстречу, встряхивая косой, перевязанной белой лентой.
Но тут Алтунин вдруг увидел такое, что вначале он даже не поверил своим глазам. Что за чудо? Шагах в десяти от него, на траве, сидели Наташа, Елена Гавриловна и Вовик.
«Привидение, что ли? — подумал Прохор Никитич и тщательно потер пальцами лоб. Но ничего от этого не изменилось. Елена Гавриловна действительно сидела с детьми и вела какой-то веселый разговор.
«Значит, она обогнала меня на автобусе, — решил Алтунин. — Значит, и Вовика она вчера уговаривала не просто на прогулку, а именно сюда, в лагерь. А я-то ничего не понял. Эх, чудак, чудак!» Но едва успел он подумать об этом, как подбежала Наташа, обвила руками шею отца и, захлебываясь от радости, сообщила:
— А я уже знала, что ты придешь! А мы уже ждали тебя!
Подбежал и Вовик. И тоже обнял отца за шею. Так в обнимку с детьми и подошел Прохор Никитич к Елене Гавриловне.
— Ну и ловко вы меня… Как на ринге, прямо на середину ковра…
У нее лицо горело от смущения, и глаза словно упрашивали: «Не сердитесь, пожалуйста, хорошо ведь получилось».
Но Прохор Никитич и не думал сердиться. Наоборот, ему сейчас хотелось обнять Елену Гавриловну и крепко, крепко расцеловать за то, что она привезла сюда Вовика, и еще за то, что была она сегодня какой-то необыкновенно простой и ласковой.
Между тем в лагере делалось все оживленнее. К Наташе то и дело подбегали подруги, уводили ее в сторону, о чем-то сговаривались. Вовик не отставал от нее ни на шаг. А Елена Гавриловна, оставаясь наедине с Прохором Никитичем, все время лукаво улыбалась, как будто угадывала его переживания. Он сказал ей шутливо:
— Издеваетесь? В другой раз не проведете.
Она рассмеялась, гордо откинув голову.
Когда сидеть на солнце стало очень жарко, Прохор Никитич пригласил Елену Гавриловну в тень, под деревья. Дети по-прежнему подбегали к ним, что-нибудь сообщали и снова убегали. Потом Наташа вдруг объявила, что Вовика она уведет в городок натуралиста, потому что наступило время кормить птиц и зверей.
— А вы пока погуляйте! — тоном взрослой посоветовала Наташа. — Можно сходить к реке. Здесь и тропка есть.
— Хорошо, хорошо, — сказала Елена Гавриловна, — мы обязательно сходим к реке.
— Правильно, к реке сходить не мешает, — сказал Прохор Никитич. — Я давно не был у воды…
Показанная Наташей тропинка вела через самые густые заросли дубняка. Местами ее совершенно заслоняли густолистые ветви, и, чтобы пробраться сквозь них, требовалось немало усилий. Но, несмотря на это, Елена Гавриловна шла впереди. Энергично раздвигая ветви, шутила:
— А вдруг начальник и секретарь партбюро заблудятся. Что тогда?
— Подадим сигнал бедствия, — отвечал Прохор Никитич.
— А если услышит Сахаров?
Прохор Никитич пристально смотрел на Елену Гавриловну, на ее полные розовые руки, на пышные волосы, красиво рассыпанные по открытой шее, и думал: «К черту все. Сегодня я, кажется, скажу ей. Скажу непременно».
— Лена! — произнес Прохор Никитич.
Она повернулась. Впервые он назвал ее так просто и ласково. И у нее возникло сомнение: «Может, ослышалась?» Не зная зачем, она быстро-быстро пошла по тропинке дальше.
— Лена-а-а! — снова позвал Прохор Никитич и тоже ускорил шаги.
Недалеко от реки, где заросли дубняка расступились и в глаза ударила свежая синь воды, Елена Гавриловна остановилась.
— Лена, — уже тихо произнес Алтунин. — Я хочу сказать тебе… Я хочу сказать… — Он сильно волновался и никак не мог скрыть этого. — Ты очень хорошо сделала, Лена, что привела Вовика. А еще я давно решил…
Их разделял небольшой куст дикой смородины. И Прохору Никитичу казалось, что именно куст этот мешает ему говорить без волнения. К тому же где-то рядом, в чаще, изо всех сил заливалась малиновка.
21
— Эх, и печет! — сказал Ракитин, потирая плечи и поглядывая на Зиненко.
— Дюже, як на жаровни.
Они стояли по пояс в воде и щурились от яркого солнца. Вокруг играла рыба. Словно кто-то выдергивал из прохладных глубин серебряные блесны и тут же ронял их обратно в воду.
— Ладно, Аркадий, давай выбираться, — предложил Ракитин, — а то моя Полина Поликарповна тревогу поднимет. Мы ведь от дома отдыха километра за полтора уклонились.
— Неужели? — удивился Зиненко и посмотрел из-под ладони в ту сторону, где река делала крутой поворот влево.
По всему берегу тянулся густой, смешанный лес. Преобладал вяз и осокорь. Ракитин приезжал сюда часто, почти каждый выходной, вместе с Полиной Поликарповной и Митей.
На этот раз Мити не было. Он отдыхал в пионерском лагере на противоположном берегу. Зато Борису Ивановичу удалось завербовать в свою компанию Зиненко и Римму.
Приехали они еще вчера вечером. До полуночи бродили по лесу. Потом на открытой веранде так здорово уснули, что даже прозевали утреннюю рыбалку.
Когда поднялись и вышли к реке, Емельян — старый знакомый Бориса Ивановича — уже выбрался из лодки с уловом: двумя крупными сазанами и целой сеткой трепыхающихся окуней. Борис Иванович обидчиво сказал ему. «Вы что же, дядя Емельян, не разбудили, забыли все уговоры?»
Тот замялся: «Я что… Я разбудил бы с превеликим удовольствием. Директор не дозволил. Ты, говорит, дядя Емельян, на сто метров к веранде не подходи. Не то влетит тебе по административной линии. А я что… Я, пожалуйста… На ушицу рыбки вот организовал».
После завтрака Емельян уговорил женщин пройтись по его владениям, посмотреть цветы. А Ракитин и Зиненко тем временем вышли опять на берег. Борису Ивановичу хотелось поговорить с другом о деповских делах, расспросить его получше о том, что было не очень ясно, посоветоваться. За разговором незаметно дошли до переката, решили искупаться.
— Значит, говоришь, Кирюхин уклоняется? — спросил Ракитин, выходя на песчаную отмель, сплошь усыпанную перламутровым ракушечником.
— Вроде так, — ответил Зиненко.
— Ну что ж, приеду из Москвы, на бюро горкома вызовем. Там не уклонится. — Помолчав, спросил: — А как Сахаров себя чувствует?
— Он слишком самоуверен, ничего не хочет понимать, — сказал Зиненко и, подняв ракушку, потер ее пальцем.
Позади у самого берега бултыхнулся окунь, красным плавником, будто ножом, полоснув по водяной глади.
— Вот черт! — удивился Ракитин. — Бредешком бы его сейчас.
Окунь, как назло, еще раз неторопливо прошел по отмели, показывая крутую зеленоватую спину. Когда он исчез, Борис Иванович досадливо крякнул и снова повернулся к Зиненко.
— Так говоришь, не хочет понимать? А на вид он вроде думающий.
— Это лишь на вид, — сказал Зиненко, не переставая тереть пальцами ракушку. — Мне вначале тоже казалось: энергичный, настойчивый, за человека в огонь и в воду пойдет. Нет, Борис Иванович, вин сам боится, щоб поясок на штанцах не лопнул от натуги.
Послышались далекие звуки горна. Вероятно, в лагере объявили какой-то сбор.
— Эх, Аркадий! А нам с тобой все-таки влетит, — спохватился Ракитин и стал поспешно одеваться. Зиненко, бросив ракушку, тоже потянулся к одежде, сложенной под кустом на камне.
Обратно шли ускоренным шагом. Шли по самой кромке обрыва по замшелым камням и торчавшим из-под земли корневищам. Внизу тихо шуршала о гравий вода. На противоположном берегу загорали купальщики.
У поворота реки, где стояла главная арка дома отдыха, перед Ракитиным и Зиненко неожиданно, будто из-под земли, появился раскрасневшийся Митя. Он был в мокрых трусах и такой же мокрой майке. Волосы растрепаны.
— Ты как попал сюда? — удивился Борис Иванович.
Митя замялся и на всякий случай отступил от отца подальше.
— Переплыл, что ли? — допытывался Борис Иванович. — Ну, ну, говори?
Но его перебила показавшаяся из-за кустов Полина Поликарповна. Увидев Митю, она испуганно всплеснула руками:
— Боже мой! На кого он похож! Нет, я не могу смотреть на него.