Робот какое-то время негромко, монотонно наигрывал какую-то мелодию. Род узнал ее: «Sempre libera» из «Травиаты». Веке, видно, решил себя приободрить.
— Данные переведены в разряд файлов для анализа и проверки, Род. Продолжай описание.
— Пока не врубаешься?
— В области математики подобные знаки прецедентов не имеют. Но если в их последовательности есть какая-то логика, я их расшифрую. Продолжай.
— Так… Еще тут семь кнопок, вровень с поверхностью, все они расположены по прямой ниже горизонтальной шкалы, разноцветные. Цвета… Ба, да это же цвета спектра!
— То, чего я так опасался, — сокрушенно отозвался робот. — Использование цветов спектра в цветовом кодировании предполагает произвольное наименование величин. И никаких отклонений в последовательности цветов?
— Ну, краска вроде люминесцентная…
— Я не это имел в виду, говоря об отклонениях. Файл создан. Дальше давай.
— А это, собственно говоря, все.
— Как — все? Только три устройства на пульте?
— Да.
Робот молчал.
— Есть какие-нибудь соображения, Веке?
— Ну… — Робот явно пребывал в растерянности. — Судя по внешнему виду пульта, он разработан для дилетантов, Род.
— Почему? Потому что так прост?
— Именно поэтому. Однако сведений недостаточно для того, чтобы…
— Ну хоть угадать попробуй, проклятие! Пусть это будет самая дикая догадка!
— Род, гадания лежат за пределами способностей кибернетических устройств, поскольку предусматривают задействование интуитивного…
— Ну, хорошо, назовем это иначе: произведи экстраполяцию на основании имеющихся данных!
Снова послышалась мелодия из «Травиаты», исполняемая подсевшим аудиогенератором. Наконец Векс изрек:
— Скорее всего неровное число «две тысячи триста восемьдесят пять» обозначает год, поскольку противопоставлено числу «десять тысяч».
— Это почему же?
— Число «десять тысяч», — голосом лектора начал Веке, — имеет несколько вероятных значений, одним из которых является период изученной истории человечества.
— Минуточку, Веке. Записанная история человека датируется никак не раньше чем двухтысячным годом до нашей эры. Это даже мне известно.
И это поистине удивительно, Род, если учесть, как ты противился получению образования в детстве.
— Ладно, ладно. Проехали! Я был очень нехорошим мальчиком и не делал уроки! Прости! Каюсь! Только продолжай, умоляю. Давай экстраполируй дальше!
За ухом у Рода послышалось последовательное негромкое щелканье нескольких реле — этот звук всегда напоминал ему смех. Веке заговорил снова:
— Можно вести отсчет истории человечества несколько иначе. До появления письменности история излагалась в виде мифов и легенд, то есть в устной традиции, в таких произведениях, как, например, «Сказание о Гильгамеше». В подобных произведениях охвачен более обширный отрезок времени существования человечества, он равняется приблизительно четырем тысячелетиям. Если это число сложить с теперешней датой летоисчисления, мы получим цифру «девять тысяч четыреста тридцать два», каковая не так далеко отстоит от точки отсчета в десять тысяч.
— Гм-м-м… — Род закусил губу. — Ну, если так посмотреть, то «две тысячи триста восемьдесят пять» и вправду тянет на обозначение года. Но что же из этого следует?
— Вывод напрашивается сам собой, Род.
— Ну, значит, я полный идиот. Произнеси вслух свой вывод.
Робот растерялся.
— Точность вывода имеет весьма значительную погрешность.
— Так ведь я просил тебя только о догадке. Ну, пожалуйста, не тяни!
— Данное устройство, Род, согласно этому предположению, может являться средством для хрональных перемещений.
Род, не мигая, уставился на горизонтальную шкалу.
— Ты… ты хочешь сказать… что это — машина времени?
Движок был сдвинут вправо до упора и застыл возле цифры «2385».
— Род, ты не должен забывать о том, что индекс вероятности данного предположения…
— Машина времени! — воскликнул Род. У него даже голова закружилась. — Значит, эти подонки — из будущего!
— Род, сколько раз я тебя предостерегал и указывал на твою склонность к опрометчивым выводам на основании недоказанных гипотез!
Род тряхнул головой:
— Нет-нет, Веке, не бойся. Это всего лишь догадка, и быть может, ошибочная. Я помню об этом. — Он отвел взгляд от пульта. Глаза его возбужденного сверкали. — Машина времени! Вот это да!
Тут он заметил слева от себя тусклое свечение. Он и забыл про призрака. Горацио Логир озабоченно склонился к Роду:
— Что это за колдовское творение, смертный?
Род сдвинул брови и вернулся взглядом к машине.
— Оно странно, милорд, темно и странно. Я владею познаниями о разной… магии, но именно с этой совсем незнаком.
— И что же ты станешь делать?
Род задумчиво посмотрел под ноги, поднял глаза к призраку и вяло усмехнулся:
— Спать. И размышлять об увиденном.
— А когда же ты изничтожишь эту сатанинскую игрушку?
— Когда уверюсь в том, — пробормотал Род, обернувшись к машине, — что это действительно беда для этого обездоленного мира — беда, а не панацея.
Логир сурово нахмурился и начал на глазах возрастать в размерах и росте. Род казался себе карликом по сравнению с ним, и у него возникло пренеприятное чувство: будто бы на него на всех парах мчится средневековый локомотив.
Голос призрака прозвучал далеким раскатом грома:
— Повелеваю тебе изгнать злого беса из этого святотатственного алтаря и изничтожить мерзопакостных жрецов этого культа.
«Старикан, — решил Род, — совсем сбрендил».
А призрак между тем выхватил меч из ножен. Род против воли занял оборонительную позицию. Правда, он тут же выпрямился и мысленно отругал себя: какой вред ему мог причинить призрачный меч?
Меч парил в воздухе перед ним, рукоятка его была опущена. Древний клинок светился зеленоватым светом и смутно напоминал распятие.
— Поклянись же теперь на моем мече, что ты не будешь ведать сна и покоя до того часа, как избавишь эту страну от продажных властителей, что ты очистишь этот темный алтарь, изничтожишь тех, кто поклоняется ему, и что ты никогда не покинешь сей остров Грамерай, если ему будут грозить беды, до самой смерти.
У Рода рот сам собой раскрылся от восхищения — столь могущественным и величавым стал призрак. Под ложечкой у него препротивно засосало. Неведомый доселе страх закрался в сердце. Волосы на затылке встали дыбом.
Он попятился.
— Милорд… в этом нет никакой нужны. Я так… сильно люблю остров Грамерай! И я никогда…
— Возложи десницу свою на этот клинок и поклянись! — сурово и непоколебимо приказал призрак.
Род совершенно откровенно струсил, отчетливо осознавая, что клятвой привяжет себя к этому острову на всю оставшуюся жизнь.
— Милорд, вы просите, чтобы я присягнул вам на верность? Честно говоря, я несколько задет тем, что вы сомневаетесь в моей…
— Клянись! — прогремел под сводами пещеры голос призрака. — Клянись! Клянись!
— Вот ведь бред… — пробормотал Род еле слышно. Нет, ему было положительно не до смеха.
Он как зачарованный смотрел на светящийся клинок и суровое лицо призрака. Почти непроизвольно он сделал шаг вперед, потом — еще один, опустил глаза и увидел, как его рука сама сомкнулась на рукоятке меча. Пальцы ничего не чувствовали, они не касались прочного металла, но воздух под ними был так холоден, что костяшки пальцев онемели.
— А теперь клянись мне! — приказал Горацио.
«Ну ладно, ладно, — уговаривал себя Род. — Это ведь всего-навсего слова. И потом, я ведь агностик, верно?..»
— Я… клянусь, — выдавил он не без труда. И тут его озарило, и он легко, непринужденно добавил: — И еще клянусь в том, что не буду знать сна и покоя до тех пор, пока королева и все ее подданные единогласно будут править вновь.
Он отнял руку от меча, очень довольный собой. Последняя фраза клятвы открывала ему прямую дорогу к цели его миссии, независимо от того, считал ли Горацио демократию благом для Грамерая.
Призрак нахмурился.
— Странная, — проворчал он, — очень странная клятва. — Он повернулся и, обернувшись через плечо, сказал: — Следуй за мной, и я проведу тебя по коридорам внутри этих коридоров.
Род последовал за призраком. Когда они добрались до стены, призрак указал на нее костлявым пальцем:
— Ощупывай стену, пока не найдешь камень, который подастся под твоей рукой.
Род вскоре нашел камень, о котором говорил призрак, и надавил на него всем весом. Камень с недовольным скрипом ушел в глубь стены. Отчаянно скрипнули дверные петли — их наверняка давненько не смазывали. Холодный, сырой воздух хлынул в лицо Рода.
— Теперь покинь меня, — сказал призрак, царственно высясь над Родом, — и возвратись к делам своим. Но помни о своей клятве, смертный, и знай, что, если забудешь о ней, первый герцог Логир встанет у изголовья твоего ложа и не уйдет, пока ты не умрешь от страха.
— Нечего сказать, ободрил, — проворчал Род. Негромко напевая «Не будет путь твой одинок», он тронулся в путь по поросшим мхом ступеням.
На этот раз дверь в каморку оказалась открытой. Каменные стены с трудом выдерживали громоподобный храп Большого Тома.
Род помедлил на пороге, постоял, кусая губы. Вернулся в коридор, вынул из скобы на стене факел и, вернувшись к каморке, предварительно осветил ее и осторожно заглянул. Ему очень хотелось удостовериться в том, что Большой Том спит в гордом одиночестве.
Колеблющееся пламя факела осветило внушительную фигуру крестьянина-слуги, по пояс укрытого плащом. Согнутой в локте медвежьей ручищей он обнимал пухлую блондинку, укрытую (или раскрытую) до такой же степени. Голова женщины лежала на плече Тома, длинные волосы разметались по его груди.
Род глубокомысленно сдвинул брови, осторожно приблизился и получше рассмотрел женщину. Лицо узкое, нос курносый, рот маленький, на губах, даже во сне, счастливая улыбка.
Это определенно была не та брюнетка, что приставала к Роду в коридоре. Род удивленно хмыкнул. Стало быть, девица не стала клеиться к слуге после того, как ей отказа хозяин.