На ее лице выражение, которого я раньше не видел, – смесь страха и отвращения. Потом она сердито смотрит прямо на меня, будто это я виноват. Я отвожу глаза.
– Ну вот, хоть переезжай! – восклицает она.
Не понимаю: зачем ей переезжать, если мне прокололи шины? Ей шины проколоть никто не сможет, потому что у нее их нет. У нее нет машины.
– Вы видели, кто это сделал? – спрашивает она.
Вещи торчат из сушильной машины – выглядит неряшливо и неприятно, как будто еда, свисающая с тарелки.
– Нет, – говорю я.
Достаю светлые вещи из светлой корзины и загружаю их в правую стиральную машину. Добавляю порошок, аккуратно отмерив, потому что брать слишком много – неэкономно, а если взять слишком мало, вещи не отстираются. Опускаю монеты в прорезь, закрываю дверь, устанавливаю режим: стирка теплой водой, ополаскивание холодной, обычная стирка, – затем нажимаю кнопку «Пуск». Машина клацает, и вода с шипением течет по шлангам.
– Какой кошмар! – говорит мисс Кимберли.
Она заталкивает остатки в сушилку – движения у нее резкие. Что-то сморщенное и розовое падает на пол, я отворачиваюсь и достаю вещи из темной корзины. Кладу их в среднюю стиральную машину.
– Конечно, такому, как вы, не страшно! – говорит она.
– Какому «такому»? – спрашиваю я.
Раньше она так со мной не разговаривала.
– Вы молодой, – объясняет она. – Вы мужчина. Вам не о чем беспокоиться.
Я не понимаю. Я молодой, с точки зрения мисс Кимберли, но в общем-то достаточно взрослый, чтобы разбираться в жизни. Я мужчина, но разве это означает, что меня не беспокоят проколотые шины?
– Мне прокололи шины, это неприятно, – говорю я нерешительно, потому что не знаю, как она отреагирует.
– Да, конечно! – говорит она торопливо.
Обычно мисс Кимберли изжелта-бледная при тусклом освещении прачечной, но теперь на ее щеках горят красные пятна.
– Зато вам не нужно бояться, что на вас… нападут. Не то что нам, женщинам!
Смотрю на мисс Кимберли и не представляю, чтобы кто-то на нее напал. Она седая, на макушке просвечивает розовая лысина, кожа морщинистая, руки покрыты коричневыми пятнами. Я хотел бы спросить, не шутит ли она, но догадываюсь, что она говорит серьезно. Она никогда не смеется, даже не подшучивает, когда я что-то роняю.
– Не волнуйтесь, мисс Кимберли! – говорю я.
Засыпаю порошок в машину с темными вещами. Опускаю монеты в прорезь. Слышу, как хлопнула дверца сушилки; занятый мыслями о мисс Кимберли, я отвлекся и не ожидал этого звука. Рука невольно дергается. Монета скользит мимо прорези и падает в машину. Теперь придется все вытаскивать, чтобы ее найти, и порошок стряхнется с одежды прямо в барабан. В голове гул.
– Спасибо, Лу! – говорит мисс Кимберли уже спокойней и дружелюбней.
Я удивлен. Не ожидал, что скажу правильную вещь.
– Что случилось? – спрашивает она, когда я начинаю доставать вещи, стряхивая с них порошок.
– Уронил монету, – объясняю я.
Она подходит ближе. Я не хочу, чтобы она подходила ближе. От нее сильно пахнет духами, очень сладкий запах.
– Бросьте другую, а эта будет очень чистой после стирки.
На какое-то время я застываю с одеждой в руках. Можно ли оставить внутри монету? В кармане есть запасная. Бросаю вещи и лезу в карман. Монета правильного размера. Вставляю ее в прорезь, закрываю дверцу, устанавливаю нужную программу и нажимаю кнопку «Пуск». Опять клацанье и шипенье шлангов. Раньше я думал, что понимаю мисс Кимберли – она была предсказуемой старушкой, которая стирает по пятницам, как и я. Еще несколько минут назад я думал, что понимаю ее – по крайней мере, заметил, что она расстроена. А она расстроилась – я видел, однако тут же предложила мне выход из затруднения. Как ей это удалось? Все нормальные люди так умеют?
– Так легче, чем доставать одежду, – продолжает мисс Кимберли. – И порошок не рассыплется, не придется подметать. Я всегда беру запасные монеты на всякий случай. – Мисс Кимберли издает короткий сухой смешок. – Руки стали дрожать от старости…
Она замолкает, глядя на меня. Я до сих пор гадаю, как она смогла найти решение в расстроенном состоянии, и тут осознаю, что она чего-то ждет. «Спасибо» подходит для любого случая, даже если не знаешь, за что благодаришь.
– Спасибо, – говорю я.
Вновь угадал. Она улыбается.
– Вы хороший человек, Лу. Мне жаль, что так вышло с шинами, – отвечает она и смотрит на часы. – Мне нужно сделать несколько звонков. Вы побудете здесь? Присмотрите за сушилкой одним глазком?
– Я буду внизу, – говорю я. – Не в прачечной – тут слишком шумно.
Я и раньше это говорил, когда она просила «присмотреть одним глазком». Мне всегда представляется, как я смотрю на стиральную машину, закрыв один глаз, но мисс Кимберли я об этом не рассказывал. Я знаю, что значит это выражение, но, по-моему, оно глупое. Мисс Кимберли кивает, улыбается и выходит. Еще раз проверяю режимы на обеих машинах и иду в коридор.
Пол в прачечной из отвратительного серого бетона, слегка покатый – под стиральными машинами большое сливное отверстие. Я знаю, что там слив, потому что два года назад, спустившись со стиркой, застал в прачечной рабочих. Они отодвинули машинки и открыли отверстие. Пахло очень плохо: кисло и тошнотворно.
В коридоре на полу плитка с полосками двух оттенков зеленого на бежевом фоне. Сторона плитки двенадцать дюймов; в коридоре пять плиток в ширину и сорок пять с половиной в длину. Их уложили так, что полоски располагаются перпендикулярно друг другу. То есть полоски на каждой из плиток располагаются под углом девяносто градусов по отношению к полоскам на соседних плитках. Большинство плиток ориентированы одним из двух способов. Но восемь еще и перевернуты вверх ногами относительно других плиток того же направления.
Я люблю смотреть на пол в коридоре и размышлять про эти восемь плиток. Что за узор пытался создать мастер, положив эти восемь плиток наоборот? Пока что у меня три варианта. Я как-то пытался рассказать об этом Тому, но он не может рисовать в голове узоры, как я. Я нарисовал на листе бумаги, но Тому стало скучно. Невежливо рассказывать людям скучные вещи. Больше я про плитки не упоминал.
Однако я нахожу их расположение бесконечно интересным. Когда я устаю смотреть на пол – хотя я никогда не устаю, – смотрю на стены. Все стены покрашены, но на одной раньше была нарисована плитка, как на полу. У нарисованных плиток сторона четыре дюйма, но между нарисованными плитками нарисованы промежутки с замазкой, которых нет на полу, то есть получается, что размер повторяющегося фрагмента – четыре с половиной дюйма. Если было бы четыре, то три настенные плитки соответствовали бы одной напольной.
Я ищу места, где линию между плитками можно проследить по полу, по стене, по потолку и по другой стене, не прерываясь. Есть одна линия, но она все же прерывается в конце.
В одной из машин визжит от быстрого вращения центрифуга. Пора обратно в прачечную, я зайду ровно тогда, когда остановится барабан. Это такая игра – я делаю последний шаг, когда машина делает последний оборот. Сушилка слева еще ворчит и бурчит; достаю мокрую одежду и перекладываю в пустую сушилку справа. Перекладываю все вещи, заглядываю в стиральную машину, чтобы убедиться, что там ничего не осталось, и в ту же секунду барабан второй машины останавливается. Как-то раз в прошлом году я вычислил взаимосвязь между силой трения, замедляющей вращение, и частотой звука. Вычислил сам, без помощи компьютера, что сделало задачу еще интересней.
Достаю одежду из второй машины – на дне моя монетка, блестящая и гладкая на ощупь. Убираю монетку в карман, кладу вещи в сушилку, опускаю монеты и включаю. Когда-то давно я наблюдал, как вещи крутятся в сушилке, пытаясь установить закономерность, почему рукав красной рубашки сейчас перед синим халатом, а потом они перемешиваются туда-сюда, и в следующий раз этот же рукав оказывается между желтыми спортивными штанами и наволочкой. Маме не нравилось, что я смотрю в сушилку и бормочу под нос, и я научился рассуждать про себя.
Мисс Кимберли возвращается, как раз когда останавливается сушилка с ее вещами. Улыбается мне. Принесла тарелку с печеньем.
– Спасибо, Лу! – говорит мисс Кимберли, протягивая тарелку. – Угощайтесь! Мальчики, то есть молодые люди, любят печенье.
Она приносит печенье почти каждую неделю. Оно не всегда мне нравится, но отказываться невежливо. Сегодня – лимонные. Такие мне очень нравятся. Я беру три. Она ставит тарелку на столик для сворачивания одежды и достает вещи из сушилки. Кладет их в корзину – она не сворачивает одежду здесь.
– Принесите тарелку наверх, когда закончите, Лу! – говорит она.
Так было и на прошлой неделе.
– Спасибо, мисс Кимберли! – говорю я.
– На здоровье! – отвечает она, как обычно.
Доедаю печенье, сметаю крошки и выбрасываю в урну, сворачиваю одежду, прежде чем нести наверх. Возвращаю тарелку и иду к себе.
В субботу утром я обычно иду в центр. Один из кураторов принимает с восьми тридцати до двенадцати, а раз в месяц проводятся специальные программы. Сегодня программы нет, но, когда я захожу, одна из кураторов – Максин – направляется в переговорную. Бейли не уточнял, с кем из кураторов они говорили на прошлой неделе. У Максин обычно оранжевая помада и фиолетовые тени. Я никогда ни о чем ее не спрашивал. Раздумываю, не обратиться ли сейчас, но не успеваю – заходит посетитель.
Кураторы знают, как помочь с поиском юриста или квартиры, но не уверен, поймут ли они нашу насущную проблему. Они всегда призывают нас к нормальности. Думаю, они скажут, что лечение для нас хорошо, даже несмотря на то что оно все еще экспериментальное и потенциально опасно. Рано или поздно надо будет поговорить с кем-то из здешних кураторов, но я рад, что меня опередили. Можно отложить.
Смотрю на доску с объявлениями: встречи анонимных алкоголиков, другие группы поддержки (родители-одиночки, родители подростков, люди в поиске работы), а также группы